Елизавета I

Жребий был брошен. Если кому-нибудь из членов Совета и пришло в голову, что Елизавета блефует, им быстро пришлось убедиться в собственной ошибке: все делалось всерьез. Королева не решилась предстать перед парламентариями. Сессия, первоначально назначенная на октябрь, была перенесена, сопротивление же предполагаемому союзу с французским герцогом в народе ничуть не уменьшилось. На протяжении всей зимы, когда морозы сковали реки, а снегу выпало столько, что все дороги и городские улицы оказались сплошь в сугробах, священники-пуритане по-прежнему собирали паству на еженедельные «моления», борясь со злом и возвышая голос против брака Елизаветы с Алансоном. Королева грозила наказать их, но угрозы своей в исполнение не приводила. В нежных письмах своему возлюбленному Франсуа Постоянному она признавалась, что ее все больше начинает беспокоить его вероисповедание. Он — милый, славный Лягушонок, и она была бы счастлива прожить с ним до конца жизни, но ее подданные, писала она, не примут короля, исповедующего католическую веру. И если не справиться каким-нибудь образом с этим препятствием, то их страстная любовь так и останется платонической.

Был ли то первый признак будущего разрыва? Современники, и в Англии, и на континенте, неотступно следили за происходящим. Кое-кто был убежден, что все эти переговоры, все эти признания в любви — не более чем политическая игра. «Мне лично идея брачного союза между королевой и Алансоном всегда казалась мертворожденной, — писал из Мадрида Филипп своему послу в Лондоне Мендосе. — Не исключаю, что разговор на эту тему будет продолжен и, возможно даже, стороны достигнут какого-то согласия, но не сомневаюсь, что в последний момент Ее Величество отступит».

Часть 5 Английская грешница

Глава 28

Любовь, не мучь жестокостью своей,

Мне сердце не мягчи, как солнце — снег.

Иль будь сильней, Любовь, иль стань слабей,

Свяжи — иль отпусти и сгинь навек.

Иль разуму мечтой не прекословь,

Иль помоги — иль погибай, Любовь!

В апреле 1581 года король Филипп отправился в Лисабон на коронацию. Одет он был с ног до головы в черное — носил траур по жене, — однако камзол на нем был из богатой парчи и расшит истинно по-королевски. На коронационной мессе держался он перед алтарем с видом торжественным и величественным. Вместе с португальской короной он получил земли, простирающиеся от Бразилии до Вест-Индии и далее, к Персии. Испания принесла ему сокровища Нового Света; Португалия добавила новых богатств, достаточных для того, чтобы покорить страны и королевства, пока еще остающиеся в чужих руках.

Король Филипп достиг вершины славы. Еще ни один европейский государь не правил таким количеством подданных и не обладал таким состоянием. Но под королевским облачением скрывался невидный человек с седой бородой и грустным взглядом. «В парчу меня одели против воли», — жаловался он впоследствии дочерям, описывая коронацию. Украшения ему были не нужны, они противоречили его глубоко аскетическому по своей сути характеру. И тем не менее Филипп покорно уступил традиции, не желая обмануть ожиданий своих новых подданных. «Говорят, здесь так принято», — пояснял он.

Филипп пришел к могуществу, испытывая глубокий упадок душевных сил. Жизнь принесла ему больше страданий, чем радости. Лишь недавно потерял он своего ближайшего и самого дорогого друга — четвертую жену, Анну Австрийскую. Ее скромность и непритязательность были вполне сродни его собственному стилю; «она редко выходит из своих покоев, и двор ее скорее напоминает женский монастырь», — писал один современник; после ее смерти обездоленный супруг заметно постарел. Он похоронил четырех жен и двух наследников трона. Выжило лишь несколько из многочисленных детей Анны, и к тем, кто остался, Филипп испытывал необыкновенную отцовскую привязанность, смешанную, впрочем, с чувством некоего фатализма. Он тянулся к любимым и в то же время готов был расстаться с ними, будь на то воля Божья, ибо приучил себя к тому, что личные его несчастья — это дань, которую требует от страждущей души непостижимая верховная сила. То же самое касалось и побед. Они не ему принадлежали, а Богу, и он принимал их с достоинством, но и словно бы несколько отстраненно.

Мирская власть радовала Филиппа куда меньше, чем думали его противники. В отличие от него они быстро прикинули, что принесла ему португальская корона: гигантские пространства в Африке, Новый Свет и Дальний Восток — таким богатством не могли похвастать все европейские державы, вместе взятые; у него было двенадцать больших галеонов с опытной командой и ремонтными доками. Испания, и без того господствовавшая тогда над миром, в 1580 году еще более укрепила свое положение, и те, кто страшился ее, лихорадочно подсчитывали количество воинов, которых она готова была выставить в любое время, вооружения и боевые корабли, пытаясь угадать, что же может быть на уме у непроницаемого и даже несколько мечтательного на вид старого монарха.

Для папы, для английских католиков-изгнанников, будь то в Испании или где-нибудь еще на Континенте, это было ясно. Филиппу следует обрушиться всей своей военной мощью на Елизавету — эту «английскую грешницу». Монарху, который при помощи своего великого военачальника, герцога Альбы, в течение нескольких недель покорил Португалию, чей флот в сражении при Лепанто разбил военно-морские силы ислама и стал таким образом владыкой Мирового океана (несколько неудачных стычек с английскими пиратами не в счет), такому монарху следует без всяких колебаний сокрушить Англию. Дело тут даже не в военных соображениях. Подавление протестантской ереси в Англии — это святой долг, часть всеобъемлющей духовной войны между силам истинной церкви и силами дьявола. Мечтателям-эмигрантам, тоскующим по оставленному английскому дому, рисовалась грандиозная кампания, завоевательный поход, в результате которого Елизавету на английском троне сменит Мария Стюарт и таким образом восторжествует и святая католическая вера.

Подталкивали к этой кампании Филиппа не только мечтатели-изгнанники, но и сам папа. Григорий VIII, вспыльчивый и нетерпеливый глава католического мира, мечтал о свержении правительницы Англии, этой «нечестивой Иезавель». В 1580 году он начал наступление на нее сразу на нескольких фронтах. Прежде всего он послал очередную военную экспедицию в Ирландию — предыдущая, еще летом прошлого года, отвоевала там некий плацдарм и успешно удерживала его уже более двенадцати месяцев. Далее — отправил в Англию группу миссионеров с задачей возрождения римско-католической церкви и в будущем смещения ныне действующей власти. В духе религиозной софистики конца XVI столетия он убедил себя, что отпущение грехов убийце венценосной особы — гонительницы истинной веры — дело, в глазах Всевышнего, праведное. Более того, устами государственного секретаря Ватикана кардинала Комо Григорий VIII провозгласил, что, поскольку Елизавета нанесла такой ущерб римско-католической церкви и погубила так много католических душ, любой, кто «избавит от ее присутствия сей мир», вообще не совершит греха.

И Филипп был согласен с тем, что протестантскую Англию следует поставить на колени. Елизавета ему никогда не нравилась — ни как свояченица, ни как возможная супруга кого-либо из европейских монархов. Он обещал папе, что освободит из плена Марию Стюарт и будет способствовать ее законному воцарению в Англии — и силой оружия, и деньгами. В этом выступлении против Елизаветы прослеживались и личный интерес Филиппа да и жажда реванша. Уже много лет Елизавета противостояла ему в Нидерландах, финансируя различные мятежи и нанося немалый материальный ущерб. Ее корабли перехватывали его торговые суда и отнимали серебро — которое затем шло на подкуп голландских мятежников, — а настойчивые разговоры о браке с наследником французского престола подрывали и без того ненадежный мир между Габсбургами и Валуа. И если он действительно хочет отомстить, то теперь для этого самый удачный момент: располагая объединенными флотами Испании и Португалии, можно, используя порты последней, успешно атаковать небольшой, хотя достаточно сильный флот Елизаветы.