Елизавета I

Позаботились в Элветхэме не только о хлебе насущном да крыше над головой. Чего только не было вокруг! На озере покачивался «корабль-остров» длиной в пятьсот футов и шириной в восемьдесят с деревьями вместо мачт. Четырехъярусный «улиточный домик» на сваях. Лодки с музыкантами, одна из них оснащена, как настоящий корабль, — мачты, лини, паруса, якорь, канаты и даже пушки. Музыкальные вечера и маскарады, организованные Сеймуром на фоне «корабля-острова» и «улиточного домика», произвели на Елизавету чрезвычайно благоприятное впечатление, как, впрочем, и замковые помещения, и застолья. Граф явно постарался и потратился всерьез, стало быть, в верности его сомнений быть не должно. Угрюмая подозрительность сменилась одобрительной улыбкой (впрочем, стоит Сеймуру хоть раз оступиться, и все наверняка вернется на круги своя).

Сесил тоже, хоть ему и не надо было доказывать своей верности королеве, превзошел себя, готовясь принять ее в своем огромном доме. Елизавета дала ему понять, что личные ее покои маловаты, и хозяин тут же распорядился расширить их. Декорированы они были в том удивительно эклектическом стиле, который почему-то так нравился Елизавете и ее современникам. Потолок, как и знаменитая роспись в Хэмптон-Корте, представлял собою звездное небо, по которому, приводимые в движение «каким-то хитроумным скрытым механизмом», медленно плыли в правильном порядке созвездия. В одном углу бил фонтан, низвергая разноцветные струи (он был вделан в стену, выложенную из камней различной окраски) в ванну, которую удерживали на вытянутых руках «дикари». Самая большая достопримечательность этой поразительной комнаты — установленные вдоль стен искусственные дубы, на вид совершенно натуральные, так что, когда окна были открыты, внутрь залетали птицы и, рассаживаясь по веткам, начинали концерт, такой же звонкий, как и в лесу.

Главная проблема, связанная с путешествием королевы по стране, — затраты. Хотя, с другой стороны, за право принять у себя ее величество шла нешуточная борьба — отчасти потому, что таким образом можно было завоевать ее расположение и, следовательно, умножить свое благосостояние. В таком случае расходы становятся выгодным вложением денег — конечно, если все пройдет хорошо. Однако же лишь немногие вельможи были достаточно состоятельны либо не боялись риска, чтобы с легким сердцем выложить немалую сумму наличными. К тому же всегда существовала опасность, что предварительные расчеты окажутся неверными, потребуются дополнительные расходы, а это для хозяина становилось настоящим бедствием.

В среднем эти расходы колебались между тремястами пятьюдесятью и тысячей фунтов; пребывание же королевы в том или ином месте длилось от четырех-пяти дней до недели, а то и больше. Но это только первоначальная сумма; к ней следует прибавить оплату театральных представлений, деньги на строительство временного жилья, дорогие подарки королеве (неизбежный и нередко самый обременительный расход) и, тоже недешевые, сувениры служащим двора, новые платья и ливреи, не говоря уже о всякого рода непредвиденных тратах вроде закупок пищи за границей; так, лорд Бакерст, ожидая у себя в Уитэме королеву, обнаружил, что соседи уничтожили запасы продовольствия на десятки миль вокруг, и вынужден был заказывать еду во Фландрии. Таковы были непосредственные затраты. Но ведь, помимо того, следовало обновить и обставить должным образом громадный дом, который в ожидании королевского визита мог пустовать годами. Это тоже большие, а главное, бесполезно потраченные деньги.

Однако кроме логики цифр, существуют еще и иные соображения, прежде всего характер самого паломничества, или, точнее, паломничества наоборот, когда не пилигримы, а сам святой (в данном случае — святая) переезжает от одного места поклонения к другому. Если посмотреть на происходящее с такой точки зрения, то большие и малые дома, где останавливается по пути королева, города и постоялые дворы, дающие приют ей и сопровождающим, становятся чем-то вроде богатых придорожных часовен, в которые заходят редко, но зайти все-таки можно, и стоимость их совершенно несопоставима с той ролью, что им назначена.

Однажды Сесил заметил, что замок Хэттона в Холденби — это «посвящение» королеве. Там ли она, далеко ли — значения не имеет. Елизавета — его богиня и единственная причина существования. И подсчитывать, сколько фунтов да пенсов идет на его содержание, — чистое святотатство.

Глава 26

О Бесси, милый дружок!

О Бесси, на майский лужок

Спорхни, как прекрасная птица.

Клянусь своею душой,

Из леди знатнейших с тобой

Красой ни одна не сравнится.

Самое начало 1579 года было отмечено визитом в Лондон Жана де Симье, главного хранителя гардероба Франсуа, герцога Алансонского. Это был смуглый, франтоватый, лощеный и бойкий на язык французский аристократ, видом своим вполне оправдывавший собственное имя. Елизавета, любившая давать людям всякие прозвища, звала его своей Обезьянкой.

Симье был любимцем и близким другом герцога, и приезд его в Англию имел большое значение. Некогда Алансон, младший брат короля Генриха III, рассматривался в качестве претендента на руку Елизаветы, но тогда переговоры сошли на нет. В 1578 году, когда они с королевой вступили в оживленную переписку и выказывали всяческое внимание друг другу через посредников, эти переговоры возобновились. И вот теперь пришло время, когда кое-кто из англичан заговорил о том, что настал момент положить конец давней вражде между двумя странами, воплощением чего и будет брак королевы. Визит Симье — последняя формальность, завершающая стадия сватовства. Теперь на очереди — личное появление нетерпеливого жениха. Вряд ли герцогу, даже если бы он того захотел, удалось найти лучшего представителя своих интересов. В присутствии Симье Елизавета буквально расцвела. По словам историка Кэмдена, он был подлинным мастером эротической игры, собеседником изощренно-куртуазным. Его вкрадчивые речи заставляли Елизавету пунцоветь, тяжело вздыхать и улыбаться подобно двадцатилетней девушке, она впрямь, если верить французскому послу Мовисьеру, такой молодой уже лет пятнадцать не выглядела. Возбужденная, излучающая какое-то внутреннее сияние, всегда на подъеме — очарованное существо, совершенно преображенное силой любви.

Перемена оказалась настолько разительной, что все были совершенно сбиты с толку. Неужто королева затеяла амуры с этим французиком, так хорошо разбирающимся в любовных делах? А может, он учит ее, в предвидении брака со своим хозяином, премудростям любви на французский манер? Во всяком случае, они то и дело заходят друг к другу — это видно всем. Однажды утром Елизавета влетела к нему в спальню, когда он только одевался, — точь-в-точь как бог знает сколько времени назад Томас Сеймур зашел в ее девическую спальню в Челси, — и потребовала, чтобы он тут же, едва накинув одежду, поболтал с нею. Симье также как-то зашел к ней в спальню и уговорил послать Алансону свой чепец — носовой платок и другие реликвии от королевы у него уже были.

Близость, дополнительно питаемая застольями при свечах и ужинами наедине, становилась все теснее; от герцога приходили романтические письма с выражением надежды на близкую встречу, сувениры в знак верной любви. Во дворце устроили необычный бал, центром которого стало нечто вроде рыцарского турнира, где соперниками выступали шестеро мужчин и шестеро дам. Мужчины — нападающая сторона, дамы — защищающаяся. Итог — капитуляция первых и победа последних. В этом символическом состязании между Францией и Англией Елизавета намеревалась взять верх, а призом победителю — хотя всем, кто видел, сколь упорно отказывается она связать себя брачными узами, это могло показаться немыслимым, — призом должна была стать ее белоснежная рука.

Никого все происходящее не ошеломило так сильно, как Лестера, ибо уж он-то хорошо знал, как выглядит Елизавета, когда она влюблена. На публике все это время он играл назначенную ему политическую роль главного советника королевы, гостеприимного хозяина Симье и ярого сторонника этого династического брака, но в то же время по секрету распускал слухи, что французский посланник, прибегая к «недозволенным приемам», морочит королеве голову и именно этим любовным ядом только и можно объяснить странные перемены в ее облике и поведении. Если же Лестеру было бы что-либо известно о частной жизни Симье, он наверняка и это использовал бы в своей тайной войне. А дело в том, что совсем недавно француз оказался замеченным в довольно гнусном скандале: жену Обезьянки соблазнил его собственный брат; брата он убил, а жена, не выдержав удара, приняла яд.