Страница 48 из 121
Несколько дней спустя, заслышав, что Елизавета направляется в Лондон, толпа двинулась ей навстречу, растянувшись на много миль, выкрикивая приветствия, размахивая руками и вообще «изъявляя такой восторг, радость и надежду, что это далеко превзошло любые ее ожидания». Празднество только начиналось; впереди еще был официальный въезд новой государыни в город, когда палили пушки и звучали трубы, а примерно семь недель спустя состоялась красочная церемония коронации.
Протестанты, сумевшие ускользнуть от преследований и осевшие в Страсбурге и Женеве, славили Бога, который в своем неизбывном милосердии прибрал к себе Марию и сберег для царствования ее преемницу. «Мы, те, кто давно оторван от Англии, — писал тесть Уильяма Сесила Энтони Кук, — преисполнены теперь надежды лицезреть в недалеком будущем Ее Величество и родную страну». «Если иудеи счастливы своей Деборой, насколько же мы, англичане, счастливее своей Елизаветой!» — восклицала Екатерина Берти, герцогиня Суффолк, все это время искавшая убежища то в Польше, то в Германии, в то время как ее братья и сестры по вере — протестанты горели на кострах в Англии. На всем протяжении царствования Марии Елизавета оставалась надеждой и опорой протестантов; ничего, кроме самого общего представления о ее личных конфессиональных пристрастиях, у них не было, но все пребывали в убеждении, что по своему воспитанию и наследственному вероисповеданию Елизавета должна принадлежать протестантскому лагерю. И теперь, обретя власть, она наверняка осуществит их ожидания!
Но произошло это не сразу. Елизавета, а вместе с ней и ее приближенные, по-прежнему ходила на дневную мессу; она повелела, чтобы «никто не осмеливался оскорблять святые места и служителей веры, никто не покушался на существующие формы богослужения». Все выглядело так, что воля умирающей Марии — а она требовала, чтобы ее сестра защищала католическое вероисповедание в Англии, — выполняется честно и трепетно. И действительно, подданные вопреки тому, чего можно было ожидать, никоим образом не выплескивали свои сокровенные чувства на церковь и церковников. Пока достаточно было и того, что иссяк дух гонений и погасли костры, а уж потом, со временем, королева непременно восстановит храм, возведенный королем Генрихом и королем Эдуардом.
Ну а сейчас она была занята более неотложными делами. Формально принятый при Генрихе VIII парламентский акт, отлучающий Елизавету от трона, так и не был отменен, хотя по последующему королевскому указу права ее как наследницы были восстановлены. Дабы раз и навсегда решить эту дилемму, Елизавете следовало немедленно обратиться к помощи законников. Требовалось заняться и другим — по всему Лондону и его окрестностям распространилась настоящая эпидемия правонарушений. Разного рода воришки-карманники и убийцы, шныряющие по городским улицам и переулкам и даже в непосредственной близости от Вестминстерского аббатства, совсем распоясались в предвидении всеобщей амнистии, ожидавшейся ко дню коронации. Чтобы положить этому конец, Елизавета издала официальный декрет, согласно которому амнистия не распространялась на тех, кто совершил преступления уже после провозглашения ее королевой.
Много времени у Елизаветы отнимали и приготовления к старинному и весьма сложному ритуалу коронации. Прежде всего надо было найти церковника, который согласился бы провести эту церемонию, и, учитывая, что кардинал Поул умер (он пережил Марию всего на несколько часов), а архиепископ Йоркский Николас Хит все же с немалой настороженностью относился к конфессиональным пристрастиям новой королевы, задача эта не представлялась такой уж простой. В конце концов сошлись на кандидатуре совершенно неизвестного викария из окружения Хита — Оуэна Оглторпа. Далее предстояло разобраться с протоколом — кто и где, в соответствии со своим положением, должен находиться во время церемонии. Наконец, убранство: кресла, ковры и все такое прочее.
Буквально тут же заработала целая индустрия по производству одеяний и декоративного оформления этой самой торжественной из королевских церемоний: портные и швеи мастерили праздничные платья, скорняки подбивали их мехом, торговцы шелком и бархатом вовсю поставляли товар. Обойщикам было велено задрапировать новые королевские носилки золототкаными занавесками, а трон в аббатстве покрыть полотном с серебряными нитями. Шорники готовили роскошную сбрую для лошадей, оружейных дел мастера — особые мечи и иные доспехи, которые было принято надевать по случаю столь знаменательного события. Общее руководство всеми этими приготовлениями осуществлял королевский портной; в его ведении были не только официальные лица и фрейлины королевы, но и герольды, пажи, музыканты, оруженосцы — в общем, все те, кто должен будет сопровождать королеву в торжественной процессии. Не забыли никого, включая поставщиков продуктов для дворцовой кухни, прачку королевы (ей сшили новое красное платье) и шутов, издалека бросающихся в глаза своими оранжевыми колпаками с алыми блестками.
Занятую сверх головы разного рода делами, связанными с предстоящим событием, Елизавету словно бы преследовал призрак покойной королевы. Накопились счета от Нонниуса, врача, бывшего с ней до последнего мгновения; Филипп выписал его из Нидерландов, но так ни пенса и не заплатил. Повсюду лежали различные петиции и рекомендательные письма, располагались подарки от подданных и иностранных вельмож, в том числе восемь великолепных охотничьих соколов от прусского курфюрста, — и на все это надо было отвечать. Предстояло заплатить долги, о чем Мария незадолго до смерти просила сестру, и вознаграждение сотням и сотням слуг. Особенно дорого стоило содержание личной охраны, составлявшей ныне четыреста гвардейцев (против пятидесяти при Генрихе VIII), — Мария чрезвычайно опасалась за свою жизнь. По крайней мере половину из них Елизавета решила распустить.
В те дни случилось еще одно совершенно непредвиденное событие, вызвавшее настоящий переполох при дворе. Уже когда Мария отходила, ей принесли на подпись важные документы для английского посольства, ведущего переговоры с французами по поводу Кале. Разумеется, она даже прочитать их не смогла, они так и остались лежать у смертного одра. Теперь их нигде не могли найти, и переговоры застопорились. Обратились к Сюзанне Кларенсье, фрейлине Марии. Та сказала, что их забрали бальзамировщики: труп обернули длинными свитками пергамента.
Ситуация создалась критическая, ибо от успеха переговоров непосредственным образом зависело положение королевства перед лицом постоянной угрозы со стороны Франции. Собственно, в первые дни царствования Елизаветы это была самая большая опасность — всех преследовал, по словам секретаря Тайного совета, страх перед французским королем, «одной ногой упершимся в Кале, другой — в Шотландию». Кале, этот традиционно английский порт, сделался теперь плацдармом для вторжения в страну. Утрата его означала не только удар, нанесенный самолюбию, и ущерб благосостоянию государства, ибо с Кале была напрямую связана торговля шерстью, таким образом терялся и контроль над проливами, отделяющими Англию от континентальной Европы и от Ирландии, что заметно облегчало французам доступ в Шотландию.
А она в последние годы стала настоящей цитаделью французов. Наследовавшая своему отцу Якову V внучатая племянница Генриха VIII (и, стало быть, кузина Елизаветы) Мария Стюарт только что отправилась в Париж, где предстояла ее помолвка с наследником французского престола дофином Франциском. Ее мать, Марию Лотарингскую, бывшую при ней регентшей, со всех сторон окружали французские советники, не говоря уже о французских солдатах. Что за всем этим стоит, ни для кого секрета не составляло: Мария откровенно зарилась на английский престол, и французы-католики были преисполнены решимости оказать ей военную поддержку в выступлении против протестантки Елизаветы, которая в их глазах была еретичкой, да к тому же незаконнорожденной.
Именно поэтому на протяжении всех переговоров Елизавета и Совет то и дело посылали на север курьеров с приказами срочно укреплять пограничные крепости, провести подсчет и оценку состояния орудий, собирать отряды, но только настоящие, дееспособные отряды, а не шумную ораву, наряженную в мундиры, которыми их предводители любят похвастать перед своими соседями и знакомыми. Отправлялись нарочные и во Фландрию — за шлемами, латами, серой, селитрой и всем, что нужно для войны.