Елизавета I

Итак, они расстались — обе полные дурных предчувствий. Мария все более склонялась к тому, чтобы выдать сестру за Кортни, сама же готовилась объявить о своей помолвке с Филиппом, наследным испанским принцем и сыном Карла V. Ей лично перспективы такого брака казались самыми радужными, хотя подданных — и Мария это отлично осознавала — покоробит сама мысль о том, что править ими будет испанский король. Брак Елизаветы с Кортни (а он наверняка его хочет) успокоит людей, но сначала надо выяснить отношение императора к этому союзу. Пока же пусть Елизавета подышит спокойно.

Но спокойно той не дышалось. Повсюду зрел заговор, принимая порой явные формы. Кое-что — хотя, что именно, сказать трудно — она знала о планах вооруженного выступления против Марии 18 марта — на Вербное воскресенье (именно в этот день ожидался приезд принца Филиппа). Скорее всего от какого-либо участия в этом заговоре Елизавета уклонилась, но само его существование подвергало ее жизнь опасности, ибо давало Марии предлог предать ее казни.

Удаляясь от Лондона, Елизавета никак не могла избавиться от ощущения смутной тревоги, и от этого все сильнее болела голова. Появились первые симптомы простуды. Ну как же ей, как, хотя бы видом своим, невинным своим видом убедить королеву в том, что она заслуживает доверия? Отъехав от столицы всего на десять миль, Елизавета остановилась. Чувствуя, что ехать верхом уже больше не в состоянии, она отправила посыльного во дворец за носилками и заодно велела попросить у Марии все, что нужно для отправления в Эшридже католического обряда: священнические ризы для праздничной мессы, кресты, которые несут впереди процессии, потиры. Это был патетический жест, и он не остался незамеченным. Раздираемая, как и прежде, сомнениями и не оставляя в то же время надежды на исправление своей загадочной сестры, Мария выполнила ее пожелание.

На протяжении января 1554 года общее недовольство объявленной помолвкой с Филиппом Испанским все усиливалось. О принце да и вообще об испанцах распространялись всякие небылицы, и множество англичан клялись, что скорее умрут, чем допустят появление на родной земле чужеземца вместе со всем его свадебным кортежем.

Приближающееся бракосочетание добавляло масла в огонь, но у заговорщиков не было согласия относительно ближайших шагов. Марию, а вместе с ней и никому не ведомого жениха следует сбросить с престола, это ясно. Но как? Убийство исключается: большинство заговорщиков такой путь «отталкивал». Тогда заменить Марию на Елизавету с Кортни? Однако тот пришел в полную растерянность, и, не дожидаясь начала событий, все выложил лорд-канцлеру. Применить силу? Но для этого нужно собрать людей, вооружить их, повести на столицу. Что же, коли нет другого выхода, придется так и действовать. Питер Кэрью займется западными районами, где у Кортни много сторонников. Джеймс Крофт возьмет на себя Херефордшир, Томас Уайатт — Кент, герцог Саффолк — Лестершир. Можно ожидать поддержки со стороны Ноайля и вообще французов. Прозрачно намекая, что и Елизавета, убедившись, что переворот имеет шансы на успех, присоединится к заговорщикам, Крофт убеждал Ноайля в «обоснованности» предприятия.

Но на деле Елизавета независимо от своего отношения к грядущим событиям была просто не в состоянии что-либо предпринять. Чувствовала она себя отвратительно — опухли лицо, ладони, наконец, все тело. Быть может, в какой-то степени это была чисто нервная реакция, но от этого ей становилось только хуже. В Эшридже она не поднималась с постели, мучимая страхом перед грядущим бунтом; а еще более Елизавету ужасал вид собственного распухшего тела, ведь смертельное заболевание брата тоже сопровождалось отеками на руках, ногах и голове. Такое часто случается, когда тебе подсыплют яд.

Пришло послание из Лондона, где с конца января усилили охрану всех городских ворот. Вооруженная стража была готова дать решительный отпор бунтовщикам, буде они отважатся на штурм. Елизавету призывали ко двору. В ответном послании она сообщала, что еще слишком слаба для подобного путешествия, и в доказательство искренности своих слов предлагала Марии прислать собственного врача — пусть убедится, что она и впрямь нездорова.

Что ж, возможно, Елизавета действительно недомогала, но все же не только в этом было дело. Марии удалось выяснить, что один из заговорщиков в письме принцессе настоятельно рекомендовал ей «держаться от Лондона как можно дальше и ради собственной безопасности с незнакомыми людьми не общаться». Это было двусмысленное послание, и устный ответ — а все это время Елизавета избегала оставлять способные скомпрометировать ее письменные свидетельства — был еще более двусмысленным. Через сэра Уильяма Сейнтлоу Елизавета передала, что «благодарит за участие и поступит так, как считает нужным». Но мало того. На пути во Францию была перехвачена сумка с дипломатической почтой, и в ней, в частности, обнаружилась копия последнего письма Елизаветы королеве. Как она могла попасть туда? И что еще существеннее — как воспримут это письмо французы, рассчитывающие, выходит, на активное участие принцессы в заговоре?

Масла в огонь подлил Ренар. Французы, утверждал он, отправляют в Шотландию вооружение, артиллерию и провиант, планируя вторгнуться в Англию с севера. Одновременно французские военные суда спешно готовятся пересечь Ла-Манш, а в Нормандии уже собрано двадцать три вооруженных отряда. Из письма же, с удовлетворением отмечает Ренар, следует, что Елизавета сговорилась с французами и цель всех этих военных приготовлений состоит в том, чтобы посадить ее на престол.

Ввиду готовящегося бунта Марии было не до того, чтобы посылать врачей в Эшридж. Положим, из всех четырех охваченных волнениями районов только в Кенте, вотчине Томаса Уайатта, началось настоящее восстание, но довольно и этого: в начале февраля большой отряд вооруженных людей двинулся в сторону Лондона. Возникла реальная угроза свержения власти. Советники королевы затеяли междуусобицу; постоянной армии у нее не было — только специальная гвардия во главе с восьмидесятилетним герцогом Норфолком, этим жалким реликтом отцовского царствования; Мария имела основания даже в ближайшем окружении подозревать измену.

Начались волнения и в самом Лондоне, и советники уговаривали Марию отправиться по реке в Виндзор или хотя бы укрыться в Тауэре. Но, презирая любые предупреждения, она двинулась прямо в центр города, проезжая улицами, «запруженными возбужденной толпой», конными и пешими солдатами, а также новобранцами в белых мундирах королевской гвардии. У здания Гильдии она остановилась и, пройдя в зал, обратилась к горожанам с призывом не волноваться по поводу ее замужества и встать на поддержку королевы, как в былые времена, когда ей угрожал Нортумберленд.

«Ничего не могу сказать о любви матери к своему ребенку, ибо детей у меня нет, — говорила Мария, — но если принц или иной властитель испытывает к своим подданным такую же естественную и глубокую любовь, как мать к своему ребенку, то не сомневайтесь: я, ваша госпожа и повелительница, люблю вас всей душой и всегда буду на вашей стороне».

Вид королевы с гордо поднятой головой, голос ее, эхом разносящийся по величественной зале, тронули сердца подданных.

Мария взывала к мужеству: «Дайте твердый отпор этим бунтовщикам, вашим и моим врагам, и не бойтесь их, ибо и я ничуть их не боюсь!» Зажигательная речь королевы Марии вдохновила лондонцев, и когда Уайатт со своими людьми решился наконец на штурм (это было 3 февраля), обнаружилось, что сил одолеть королевские войска им решительно не хватает. Впрочем, весь этот день в центре города и на окраинах слышалась стрельба, и до Уайтхолла, где Мария в окружении приближенных ждала новостей, доносились слухи о поражении и измене. Во дворце, пишет один наблюдатель, «царила такая паника, раздавался такой шум, что даже уши закладывало». Лишь королева сохраняла полную невозмутимость и спокойствие. Бог нас не оставит, убеждала она знать и слуг. «На колени! — прогремела Мария. — Молитесь, и, заверяю вас, скоро придут добрые вести».