Четвертый батальон

Двести метров! Как долго мы идем к пулемету Дельбаля!

— Почему вы не стреляете? — весело кричит «черный Торес» Дельбалю. — Может быть, нет патронов, так мы прине…

Внезапно Торес умолкает. Он вздрагивает и медленно падает. Пуля попала ему в висок.

Это была первая смерть, первая потеря в нашем батальоне.

Возвращаясь, я бежал теперь не сгибаясь. Пробравшись к «глухарю», я шепнул ему на ухо:

— Товарищ капитан, убит Торес.

— Торес? — упавшим голосом спрашивает капитан и берет меня за руку.

— Да, — киваю я.

Луканди отворачивается, и я вижу, как суровый человек, который поносил позавчера в специальной речи сентиментальность, плачет. Через несколько секунд Фелисе Луканди подавал уже команду, всегда произносимую им нараспев:

— Огонь, друзья!

Сейчас он подает команду с удвоенной яростью. Марокканцы были в каких-нибудь двухстах метрах. Они неслись на нас со страшным криком.

Первая контратака

Труслив хваленый солдат Муссолини. Бережет свою шкуру и немец. Не намного храбрее он своего итальянского собрата. По сравнению с ними смел только марокканец, обильно поливающий кровью незнакомую ему страну. Вначале он нам был очень страшен, этот новый иноземный враг, бесконечно презиравший смерть. По затем мавры перестали быть пугалом. Мы научились побеждать и их.

— Я не верю тому, что мавр ничего не боится, — сказал как-то Луканди, — таких храбрецов нет. Все были трусами, и храбр только тот, кто преодолел в себе трусость. Вот мы с вами, — заключил, смеясь, капитан, — теперь смельчаки, а ведь чего таить, трусили, как и все.

Четвертый батальон отбивал уже пятую атаку марокканцев.

— Вот видите, — шутил Фелисе Луканди, — вот видите, как металлисты, крестьяне и студенты заставляют генералов менять тактику…

Да, мы это видели. «Непобедимая» марокканская конница, грозившая прогарцовать по асфальту Мадрида, неожиданно переменила «профессию». После первого же нашего удара кавалеристы стали пехотинцами. Спешившись с коней, они не совсем хорошо чувствовали себя на этой земле под нашим обстрелом.

Второй день шли бои за Навальпералем. Мы не отступали ни на шаг. Колонна Мангады в те дни покрыла себя неувядаемой славой. Бойцы получали приветы и поздравления трудящихся столицы. Салинас, наш артиллерист, был уже с нами в траншеях. С пушки он перешел на пулемет, так как небольшой запас снарядов нашего батальона давно уже растаял. По той же причине молчала и мортира. Мы отражали атаки марокканцев с помощью одних винтовок, трех пулеметов, штыков и гранат.

Сотни трупов марокканских солдат лежат перед нашими окопами. Ветер разносит невыносимый запах тления. Мертвые, они кажутся еще более громадными. Маленький Гафос сокрушается:

— И нужно им было ехать так далеко за смертью.

В его глазах неожиданно вспыхивает надежда:

— Может быть, живые досмотрят на своих товарищей, и им захочется вернуться домой.

Но тысячи новых марокканцев шли в атаку. Мы видели, как они перепрыгивали через тела своих убитых товарищей, словно это были естественные препятствия, лежавшие на их пути.

В эти дни непрерывных атак никто из нас не спал. Наступали третьи сутки без сна и пищи. Была безлунная ночь. Нам, молодым бойцам, казалось, что к окопам со всех сторон ползут марокканцы.

С вечера Луканди подбадривал нас:

— Эта ночь последняя.

После этой ночи он обещал нам переход в контратаку, взятие Авилы, богатые трофеи, сулил батарею Салинасу, десятки пулеметов Дельбалю.

— Не спать, — проходя по траншеям, с отцовской нежностью говорил он.

В три часа ночи возобновилась атака. Мы беспорядочно стреляли, не видя врага и угадывая его только по длинным и неуклюжим теням. И когда он приблизился к нашим окопам, мы услышали громкий голос Луканди:

— На крыльях, друзья!

У нас еще не было опыта рукопашных схваток, но мы стремительно, выскакиваем из окопов и, как один, бросаемся навстречу врагу.

— Песню! — требует капитан, и мы откликаемся огненными словами «Красного знамени», которые заставляют еще сильнее стучать наши сердца и ускоряют шаг. Мы несемся со штыками и песней, и кажется, что в одно мгновение отбиваем мавров. Четвертый батальон располагается у новых укрытий, в пятистах метрах впереди старых окопов.

Марокканцы рядом с нами. Они укрываются за, камнями и баррикадируются трупами своих товарищей. Никто не стреляет. Мы, как и враг, терпеливо выжидаем рассвета. Но около пяти часов мы решаем испробовать то, что много раз проделывал враг — перейти в наступление. Это была первая наша контратака. Марокканцы не ожидали ее. Беспощадные в своем сокрушительном и неповторимом броске, мы устремляемся к баррикадам врага и забрасываем его гранатами. На одном дыхании мы пробегаем расстояние, отделяющее нас от мавров, и через несколько минут лежим за новыми укрытиями.

Весь день не раздалось ни одного выстрела. Вокруг стояла полная тишина. Мы были так обессилены, что даже звук голоса утомлял нас. Луканди разрешил спать. Уткнувшись в одеяло, мы прилегли за камнями, охраняемые зоркими часовыми.

После сна бойцы привели себя в порядок, распределили продукты, найденные в кожаных сумках марокканцев, отправили раненых в Навальпераль, подсчитали небольшие трофеи и пополнили запас патронов.

В восемь часов вечера, когда уже смеркалось, из-за пригорка в пятистах метрах от нас появилось несколько марокканцев. Они стояли, высоко подняв руки. У них не было никакого оружия. Мы не стреляли. Мавры медленно пошли в нашу сторону, не опуская рук. И когда кто-то из нас приветливо им крикнул, — ведь это были перебежчики, — они обернулись и кого-то позвали. Вскоре к ним присоединилось человек двести. Это было радостное зрелище. Марокканцы шли с поднятыми руками и, коверкая испанский язык, кричали:

— Братья, мы — красные!

Четвертый батальон ликовал. Бойцы вышли из-за укрытий, бросали вверх шапки и дружно кричали:

— Идите к нам, братья!

Мы были готовы броситься навстречу, им и обнять их, наших обманутых врагов, убивших уже десятки наших товарищей. С бронзовыми от загара лицами рослые марокканцы шли улыбаясь. Они были уже рядом с нами, как вдруг непонятная и страшная сила обрушилась на четвертый батальон. Вокруг рвались гранаты. В руках двухсот людей, назвавших нас братьями, были маленькие ручные гранаты, которые трудно было заметить даже на расстоянии тридцати метров. И вот гранаты полетели в нас. Почва проваливается под ногами. Я жадно глотаю воздух. Короткие и острые вспышки разрывов слепят глаза и обжигают тело. Слышны разрывы гранат, стоны умирающих и яростные проклятия живых бойцов. Ошеломленные этим неожиданным вероломством, мы бросаемся за укрытия. Яростный голос Фелисе Луканди возвращает нам мужество:

— Ни один мавр не должен уйти!

Этот клич перекрывает все.

— За мной!

Только сейчас нам, оставшимся в живых, стало понятным, что коварный враг плохо рассчитал. Мы без выстрелов бросаемся за «глухарем». В дымовой завесе, еще не растаявшей после взрывов, наши штыки и приклады быстро находят врага. Откуда брались силы у бойцов четвертого батальона? Словно и не было трех бессонных ночей.

Луканди продолжал кричать:

— Ни один не уйдет!

Мы отвечали:

— Не уйдет!

Все двести мавров легли у наших окопов. Но новый враг, находившийся где-то недалеко от места боя, мог в любую минуту обрушиться на нас. Луканди опередил противника. В полукилометре от нас уже устанавливали свои пулеметы Салинас и Дельбаль. На этот раз враг не рискнул больше пойти в атаку.

Оставив охранение, мы через час покинули поле, усеянное трупами мавров.

Мы шагаем к Авиле. С флангов нас поддерживают части полка Октября. Не встретив ни одного фашиста, мы беспрепятственно приближаемся к окрестностям Авилы. Уже виден этот маленький городок, населенный когда-то двадцатьюпятью тысячами жителей. Разведка донесла, что Авила покинута фашистскими частями, и Луканди определил точное время нашего вступления в городок: