Худший из миров

Дицуду постоянно трясло, но он уже не понимал отчего: от холода, боли или бесконечного ужаса. Даже во сне и в беспамятстве после болевого шока его не отпускали кошмары.

Кошмар Бога. Так когда-то Рисхарт Сидсус назвал проявление в мире демонов. Ерфу фан Гассан, безусловно, был таким демоном. Внутренне, поскольку внешне он практически ничем не отличался от обычного человека. Но Дицуда знал, физическая оболочка живореза — это обман. Иллюзия. Единственно существующая иллюзия, а вовсе не та, о которой постоянно талдычил проклятый Сидсус!

И его проклятые последователи, которых с каждым днём среди ератофанцев и оноишров становилось всё больше. Каждый в военном лагере так или иначе успел соприкоснуться с антипророком. Кого-то Рисхарт переубеждал лично, кого-то через уста своих новообращённых фанатиков. Кого-то ему удалось очаровать насылаемыми видениями, кого-то получилось загипнотизировать одним своим взглядом. Командующий воинством живорез слишком поздно понял, что те, кто слишком долго наблюдали за антипророком, тоже незаметно подпадали под странное очарование. Им всё меньше хотелось убивать, неважно, по собственной или чужой воле. Внезапно уставшим от войны бойцам нужен был свет, исходивший от Рисхарта. Они жаждали частичку его безмятежности, его абсолютной уверенности в собственной правоте. Слова обман, мираж и иллюзия звучали в речи оноишров и ератофанцев всё чаще.

Да, Дицуда столь часто слышал перевод темнокожего психика, что уже успел выучить несколько сотен слов на ератофанском языке. Ещё недавно он считал его исключительно языком ненависти, но теперь понял, что шакалье наречие мало чем отличается от его собственного. Дело не в языке, дело в людях.

И в нелюдях, таких как Ерфу фан Гассан.

Мясник навсегда изменил жизнь Дицуды. Сломал его тело, осквернил и без того чёрную душу. Сделал юношу безумным и жалким. Продемонстрировал, что действительно имеет значение.

Сила. Только сила и важна в этом мире. В худшем из миров лишь сила может улучшить твоё положение.

А слова, знания и любые другие добродетели ни к чему хорошему не приводят. Доброта — это слабость. Он ведёт только к самоуничтожению, только к смерти.

* * *

— Скажи чистюле, что он в самом деле заинтересовал меня, — обратился Ерфу фан Гассан к своему переводчику, глядя прямо на Рисхарта.

Они сидели друг напротив друга на очень небольшом расстоянии. Мясник легко мог дотронуться до колена лжепророка своими когтями, как мог бы и Амино Даме дотронуться до сидящего перед ним незрячего колдуна.

Вокруг лидеров противостоящих сторон собрались все ератофанцы и оноишры, пришедшие искоренять паломников из-под сени священного дерева огнём и железом. Ещё недавно эти воины считали себя настоящими праведниками, а гиликов представляли воплощением зла, невежества и разврата. Теперь те же самые люди с тревогой наблюдали за беседой важных персон, понимая, что сегодня должно всё решиться.

Терпение командующих воинством лопнуло, а среди простых вояк нарастало напряжение, грозящее выплеснуться в открытое неповиновение, если не в бунт. Архонты требовали от руководителей карательной экспедиции результаты. Бойцы же всё чаще самовольно приходили к Рисхарту Сидсусу за наставлением и советом, и всё неохотнее слушались своих командиров. Не помогали ни порка, ни даже пытки и демонстративные казни. Пора было кончать со лжепророком, его дурное влияние проникло в ряды праведников слишком уж далеко.

Кончать с последними богохульниками и наконец-то возвращаться с великой победой домой.

— Белоснежка говорит, что ты тоже весьма интересная личность, — перевёл обратно с нечестивого на человеческий Амино Даме. — Ты практически его антипод, наслаждающийся чужими страданиями. Мне не очень понятно, смеётся он над тобой или пытается выразить таким образом уважение.

Понять по безмятежному лицу Рисхарта оттенки только что сказанного было действительно сложно. Что на уме у этого сумасшедшего? Уважает он жестокость и силу или, наоборот, презирает?

— Вот скажи мне, чистюля, — Мясник слегка наклонился вперёд. Он сидел на согнутых ногах, опустив ягодицы на пятки, в то время как Рисхарт Сидсус расселся на земле, скрестив ноги. Один напряжённый, другой до предела расслабленный. Один буравил оппонента пристальным взглядом, второй отстранённо наблюдал за чужеземцем с востока, словно тот был любопытной букашкой. — Почему ты считаешь, что твой мальчик на побегушках может искромсать десяток моих воинов прямо под сенью священного дерева, а я подобный приказ отдать не могу? Что меня, по-твоему, должно сдерживать: обычаи, вера, или, может быть, благородство? Да, я крайне религиозный человек, но столь уж тяжек будет мой грех, если я прикажу вынести тебя под ручки подальше от дерева и там придать правосудию?

Живорез дождался, когда Амино Даме закончит переводить его слова, и сразу продолжил:

— Пойми, я уважаю традиции, но ведь ты вертел все правила на своих причиндалах! Почему же мы должны изворачиваться? Поджидать, когда вы уснёте, чтобы вынести вас без применения силы. Играть в этот фарс было весело, но мы взрослые люди, мы не можем позволить себе баловство слишком долго. Вы первые нарушили правила, первые пролили на священную землю кровь, да ещё столь варварским способом! Видимо, пришёл наш черёд немного помарать руки, однако моя совесть чиста: мы сделали со своей стороны всё что могли, избегали насилия до последнего.

Гниющая в отдалении гора трупов, на которой уже две недели пировали все падальщики из окрестных земель, немного не соответствовала миролюбивым оправданиям живореза, но ведь тот апеллировал не к совести Рисхарта Сидсуса, а к собственным воинам. Ему было нужно, чтобы кто-то добровольно взял на себя этот грех: прирезал лжепророка на месте или хотя бы помог его выволочь из существующей лишь в воображении людей святой зоны.

Ох, сколько же проблем существуют только в нашем сознании — мысленно сокрушался Мясник, ругая себя за то, что слишком долго тянул с неприятным решением. В крайнем случае он убьёт Рисхарта Сидсуса собственными руками, а затем продолжит выслуживаться перед архонтом Ератофасом до конца своих дней, надеясь на высшее снисхождение. Так, в общем-то, и работает любая нормальная вера: сначала ты грешишь, а потом искупаешь свои дурные поступки хорошими. Ведь если бы прегрешения невозможно было исправить, то после первого серьёзного преступления у виновника развязывались руки, поскольку терять грешнику уже было нечего.

Но лучше, конечно, попытаться переложить вину на своих подчинённых, это всегда самый лёгкий и выгодный путь. Брать ответственность на себя — не для такого становятся главными.

Среди окружающих Ерфу фан Гассана вояк послышался ропот. Не всем нравилось, к чему клонит Мясник. Что ж, тем скорей следует с этим делом покончить. Не будет человека — исчезнет проблема, именно так всё обычно решалось. Как жаль, что для соблюдения видимости приличий приходится тратить кучу времени на прелюдии.

— Белоснежка отвечает, — подозрительно сощурился темнокожий помощник Ерфу фан Гассана, — что он не хочет никому создавать неудобств. Он человек мира, и если миру будет лучше без его скромной персоны, то он радостью покинет сию юдоль скорби. Однако…

А вот тут заподозрил подвох уже и Мясник. С этих самых «но» и «однако» всегда начинаются какие-то неприятности.

— Однако напоследок Рисхарт хотел бы в последний раз вкусить плоды священного дерева. Ератофанцы правы, они действительно очищают душу, делают людей лучше. Это не займёт много времени, всего лишь небольшая прощальная трапеза.

Лжепророк плавно поднялся на ноги. По его лицу с вечно печальной улыбкой было трудно определить намерения, но Ерфу фан Гассан разгадал уловку колдуна почти сразу.

Рисхарт Сидсус подставил ладони, на которые тут же упали два фрукта. Ещё пару плодов он сорвал с ближайшей ветки священного дерева. Лжепророк протянул одно яблоко незрячему гилику, второе вручил Амино Даме, третье оставил себе, а последнее предложил живорезу: