Страница 5 из 7
Перебираю в голове варианты ответа, но все они кажутся глупыми и неподходящими. Может, просто задрать рукав и облиться кипятком, как она когда-то? Абсурд? Безумие? Отчаяние? Лучше этого мне всё равно ничего не придумать: всё гениальное уже давно придумано за нас.
Я кончиками пальцев берусь за манжету на правом рукаве, убеждая себя, как педиатр – маленького ребёнка, что укол – это не больно. Главное – сделать это быстро. Главное – не думать.
– Повторять за мной нельзя, – к Анне Викторовне возвращается прежний игривый тон. Рука отскакивает от манжеты, будто обжёгшись. – Нужно придумать что-то своё, оригинальное.
Она и мысли читать умеет? Или я сказал это вслух? Дрожащей рукой поправляю непослушную чёлку и опускаю взгляд на свои колени. Почему нельзя просто заплатить ей денег? Зачем нужны эти головоломки? Это ведь не сказка. Это всё реально.
– Я не…
– Ладно, Никита, я помогу Вам с выбором. Но в виде исключения, потому что Вы мне нравитесь, – скольким до меня она говорила подобное? Анна Викторовна достаёт чистый лист бумаги и чернильницу с пером из-под завалов на столе. – Вы сможете избавиться от всех своих проблем, сможете поделиться ими с окружающим миром, если пожелаете, а взамен… – она улыбается, скрепя пером по свежей бумаге, и подмигивает мне третьим глазом. – Взамен я заберу у Вас всего лишь одного человека.
Мои брови формируют недовольную дугу сами по себе, и я медленно качаю головой.
– На такую цену я не согласен.
– Но ведь Вы даже не спросили, что это будет за человек, – она продолжает старательно выводить на листе какие-то каракули.
– Это и не важно: оно того в любом случае не стоит, – кажется, я пытаюсь убедить в этом самого себя.
– Ну же, спросите меня, – веки тяжелеют, и держать их открытыми всё сложнее. – Я же вижу, как Вам любопытно.
Ведьма.
– Что это будет за человек? – я марионетка в её руках. Я раб. Я слуга.
– Этого человека Вы даже не знаете, – на этих словах она заканчивает с писательством и возвращает чернильницу назад.
– Как же тогда Вы можете забрать его из моей жизни? – чувствую облегчение. Думается мне, что незнакомого человека и потерять не жаль.
– Я много чего могу, Никита. Так Вы согласны?
Согласен ли я избавиться от своего проклятья взамен на жизнь незнакомца? Пожертвовать случайным человеком с улицы ради собственного благополучия? Согласен, конечно. Люди и так ежедневно умирают миллионами.
Я киваю. Я знаю, что второго шанса она мне не даст. И мне не стыдно. Стыдно должно быть тому, кто придумал атомную бомбу.
Анна Викторовна ничего не отвечает, откладывает исписанный лист, встаёт и берёт с плиты чайник. Почему-то у меня нет и тени сомнений в том, что должно произойти дальше.
– А теперь задирайте рукав, Никита.
Глава 2. Незнакомец
Первый кричит от боли, а второй его успокаивает тихим хриплым голосом. Лиц обоих нельзя различить из-за густого едкого дыма, нельзя разглядеть вообще ничего, кроме их размытых силуэтов.
Потом исчезают и они. Их сменяет темнота, сквозь занавес которой пытаются пробиться глухие крики и красные, оранжевые, жёлтые блики. Тёплые, как отголоски далёкого лета, и мягкие, как свежевыпавший снег.
Ещё один крик, и всплеск боли где-то снизу. Красной нитью проносится по всему организму и замирает недалеко от сердца. Лицо и вся правая часть тела будто горят. Откуда столько красного?
И откуда вдруг тут звуки скрипки?
Правая рука рефлекторно опускается на телефон и проводит большим пальцем снизу вверх по экрану, отключая будильник. Мутные образы медленно растворяются в чёрном и исчезают, как кубик сахара в успевшем остыть чае.
Я открываю замыленные глаза и тут же снова жмурюсь: дом напротив полыхает адским пламенем, отражая своими окнами весь свет последнего ноябрьского солнца. Красные круги за моими веками кружатся в нелепом хороводе.
В комнате – невыносимая духота: окно всю ночь простояло плотно закрытым. Кровь насыщена углекислым газом. Голова тяжёлая, мысли неповоротливые.
На часах – семь утра.
Я поворачиваюсь на живот и прислоняюсь лицом к влажной от пота подушке. Почему-то хочется плакать. То ли от обиды на солнце, то ли от жгучей боли на предплечье левой руки, как после свежего ожога. Как после свежего ожога… Осознание отрезвляет меня и мгновенно прогоняет сон, разлившись мурашками по спине.
С трудом преодолевая силу притяжения и пошатываясь, я добираюсь до зеркала в ванной. Лампочка пять раз моргает, прежде чем даровать миру свет. Плитка на полу непривычно холодная и далёкая. На своё лицо я не смотрю: сейчас меня интересует только красное пятно на моей левой руке, чуть ниже локтя. Пятно, напоминающее очертаниями Евразию.
Дежавю.
Я закрываю глаза. События прошлого дня проносятся в мыслях смазанным слайд-шоу: запахи, цвета, звуки, мысли… Всё это мне не приснилось. И Анна Викторовна Галицкая мне не приснилась, и её маникюрный салон, и голова зебры, и свист чайника…
Я бы многое отдал, чтобы ошибаться. Но ожог болит по-настоящему. И на сон это совсем не похоже.
Остаётся проверить только одно. То, ради чего всё это и затевалось. Медленно – наверное, даже слишком – открываю глаза и поднимаю взгляд. Следующая секунда в событиях: сначала я до боли прикусываю нижнюю губу, а потом с размаху ударяю кулаком по зеркалу, наполняя пустую квартиру гулким звоном ссыпающегося в раковину стекла и собственным тихим воем. Ничего. Абсолютно ничего. Ноль.
И без подсчёта ясно: моё лицо нисколько не изменилось. На болезненно бледной коже это особенно заметно. Весь красный цвет ушёл на глаза, покрытые паутиной красных нитей.
Сажусь – сползаю – на ставший ещё более холодным пол и прислоняюсь спиной к стиральной машине, как заворожённый наблюдая за капающей с костяшек кровью. Кап. Кап. Кап. Одна за другой. Вторая за первой, третья за второй. Кап. Кап. Кап. Для костяшек пальцев крови удивительно много. Ей уже пропахло всё вокруг, ей уже пропитался весь мир.
Я подношу руку к губам и принимаюсь облизывать свежие раны: снова боль. В этот раз – от впивающихся в язык микроскопических осколков. Боль оказывается не такой уж и страшной, если подумать.
Плакать не хочется – я смеюсь. Не истерично, а вполне здорово, как мне кажется. Ведь я могу остановиться в любой момент, ведь я контролирую себя. Контролирую ведь? Я смеюсь над собственной глупостью, над собственной наивностью, над всей этой ситуацией в целом. Подышать ладаном и облиться кипятком, чтобы избавиться от прыщей? Серьёзно? И этот человек дразнил свою маму, когда та запрещала ему свистеть в доме, когда та заставляла сидеть на дорожку…
В комнате звонит телефон. Я уверен, что это мама. Или она, или из банка – третьего не дано. Брать я в любом случае не собираюсь. Мама всё поймёт по голосу: от неё ничего не скроешь. А расстраивать её в лишний раз не хочется. Да и сообщения пока ещё не запретили.
Со смехом из меня выходит обида и злость. Смех перезагружает систему, сбрасывает настройки до заводских – мои мысли очищаются. Ведь я мог не вернуться оттуда живым, мог попасть в рабство, могло произойти что угодно… Стоило пойти туда хотя бы ради этого – ради того, чтобы начать ценить свою жизнь чуть больше. Какой бы эта жизнь ни была. Это жизнь – и этого достаточно.
Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать – какая, в общем-то, разница? Хоть сто. Знаю уже сейчас, что порыв оптимизма пройдёт очень быстро, и поэтому хочу насладиться им сполна. Хоть пять минут, но любить эту жизнь. Да хотя бы и тридцать секунд. Лишь бы любить.
Спустя полчаса я стою в коридоре полностью одетый и с рюкзаком на спине и разглядываю покрасневшие костяшки на правой руке, из которых уже не сочится кровь. Выглядит брутально. Подрался с зеркалом или проиграл в битве с собственной глупостью? Пытаюсь придумать ответ на вопрос, который мне никто никогда не задаст. Останавливаюсь на втором варианте и улыбаюсь этой мысли. Отражение улыбается мне в ответ.