Страница 10 из 55
Опираясь на свой нью–йоркский опыт, а также на более ранние исследования, я предложил другое объяснение. В Северной Америке водораздел в духовных интересах проходит не между белыми и черными, а между коренными американцами и иммигрантами. Переселенцы из Восточной Европы совершенно открыты для адвентистской вести, как некогда мои немецкие предки. А вот уже до второго и третьего поколения американцев немецкого происхождения донести евангельскую весть не удается. В Нью–Йорке каждый год принимают крещение в большом числе чернокожие выходцы из таких мест, как Гаити, Ямайка и Тринидад, но при этом руководство Северо–Восточной конференции не знает ни одной церкви, которая успешно проповедовала бы афроамериканцам (коренным чернокожим американцам). Знаменитая Ефесская церковь адвентистов седьмого дня в Гарлеме на девяносто пять процентов состоит из иммигрантов и на восемьдесят — из тех, кто приезжает на богослужения из пригородов, а это говорит о том, что, несмотря на множество церквей в Гарлеме, местные жители остаются в основном невоцерковленными и не охваченными евангельской проповедью.
Церковный рост среди латиноамериканских иммигрантов не прекращается, но при этом мы редко крестим выходцев из Латинской Америки в третьем или четвертом поколении. И наконец, такое же точно положение наблюдается среди американских корейцев. Отсюда вывод: адвентистской Церкви в западном мире нужно думать не о том, как проповедовать белым, а о том, как нести весть коренным жителям Северной Америки, Европы, Австралии и других развитых стран, таких как Сингапур, например. Хотя в Сингапуре белые составляют всего лишь один процент населения, местная адвентистская церковь сталкивается с теми же проблемами, что и церковь в Соединенных Штатах и Великобритании. Так что, когда речь идет о благовестии в западных странах, расовая проблема тут ни при чем; перед нами стоит проблема коренного населения этих стран.
Прежде чем идти дальше, я хотел бы пояснить одну вещь. Когда я говорю, что перед нами не стоит расовая проблема, я имею в виду только евангелизм. Я ни в коем случае не пытаюсь убедить вас, что в адвентистской Церкви нет расовых проблем. У нас есть как открытые, так и скрытые проявления расизма. В частности, в адвентистской миссионерской деятельности просматривается систематическое пренебрежение к афроамериканцам и выходцам из Мексики. Не нужно думать, что если в Церковь вливается большое число темнокожих и испаноговорящих, значит, с благовестием среди этих групп населения у нас все в порядке. На самом деле мы не замечаем, что рядом с нами еще очень много не охваченных проповедью групп. Не так уж трудно «снимать сливки» в лице тех, кто с готовностью принимает нашу весть. Но при этом мы совершенно забываем о больших сегментах аудитории, которые нас не слышат.
Когда речь заходит о слабом отклике на нашу проповедь, то дело здесь не в расовой принадлежности людей, а в том, насколько долго они живут в западных странах. Ни в одной из развитых стран — и уж конечно, ни в одной исламской стране — нам не удается донести евангельскую весть до людей, принадлежащих к главенствующей культуре. В этих регионах принимают крещение в основном недавние переселенцы.
Когда я поделился этими мыслями с группой адвентистских пасторов из Южной Англии, выходцев из Вест–Индии, один из них заявил: «Зачем же нам тратить время на тех, кому донести нашу весть почти невозможно? Тем более что у нас его и так немного. Давайте посвятим наше время и наши деньги людям, открытым для нашей вести. Если коренное население закрыто для Евангелия, это не наша проблема».
Этими словами он, безусловно, выразил мнение многих британских пасторов и рядовых членов церкви родом из Вест–Индии. Однако озвученный им подход по крайней мере недальновиден.
Я ответил ему так: «А разве вам не безразлично, останутся или нет в церкви ваши дети и внуки? Я, будучи американцем немецкого происхождения, знаю, что ваши дети и внуки будут коренными британцами; они уже не будут чувствовать себя иммигрантами. Если церковь не научится благовествовать коренным британцам, она не сумеет заинтересовать и ваших детей тоже».
Вот тут–то и начался настоящий разговор. Слово взял один пастор–англичанин: «Одного не пойму: когда адвентистская Церковь впервые появилась в Великобритании, ближе к концу девятнадцатого века, она была вполне созвучна основной массе англичан. Иначе у нас сейчас в церкви вообще не было бы коренных британцев. Что же изменилось с того времени?»
Этот вопрос произвел на меня какое–то магическое действие. Я вдруг ясно увидел то, чего раньше не замечал или не мог связать. Спустя мгновение я увидел могущественную руку Божью там, где увидеть ее совсем не рассчитывал. Моя поездка в Великобританию стала ключом к открывшейся мне новой перспективе, причем я увидел в новом свете не столько ситуацию в Великобритании, сколько в Северной Америке.
Свой ответ этому пастору–англичанину я приведу в более развернутом виде в следующей главе. В нем я попытался раскрыть, как именно, по моему мнению, Бог вел нас вплоть до сегодняшнего момента и почему адвентизм, некогда столь успешный в западном мире, сегодня стал так сильно буксовать. Лично для меня следующая глава все объясняет.
ГЛАВА 4
Как люди относятся к истине
Каждые несколько сотен лет мир переживает кардинальные перемены, которые мы привыкли называть «сдвигами парадигмы». За какие–то несколько десятилетий общество как будто полностью перестраивается. Меняется мировоззрение, преображаются общественные и политические структуры, у людей появляются новые ценности, отличные от того, что ценило предыдущее поколение. Меняются представления людей о мире, в котором они живут. На смену старшему поколению приходит новое, и за этот сравнительно короткий срок общество входит в совершенно новый мир. Люди, родившиеся в этом новом мире, не могут даже представить себе, каким был мир во времена их бабушек и дедушек. Им даже своих родителей и то не просто понять.
Именно такой сдвиг парадигмы мы сейчас переживаем. Это переход от модернизма к постмодернизму. Некоторые социологи считают даже, что этот сдвиг только начался и что постмодернистский мир еще не принял свои окончательные очертания. Постмодернизм еще не стал каким–то устоявшимся мировоззрением или культурным явлением. Но у нас уже достаточно знаний о нем, чтобы попытаться оценить воздействие этих перемен на Церковь и ее миссию. Наверное, лучше всего будет начать с обзора предыдущих коренных преобразований, имевших место за последнюю тысячу лет.
Подобная «краткая история религиозной мысли», как правило, рискует быть слишком поверхностной, однако в данном случае она даст нам возможность составить общее представление о ключевых переменах, под влиянием которых сформировался наш сегодняшний мир. В течение последних десяти–пятнадцати лет Евангелие стало сталкиваться с совершенно новым контекстом. Основной вопрос, который будет направлять нас в нашем обзоре религиозной мысли, можно выразить следующим образом: «Как именно люди решают, что истинно, а что — нет? Как они определяют для себя, что есть истина?» За последние пятьсот лет ответ на этот вопрос претерпел целый ряд серьезных изменений.
Средневековье
В Средние века истина считалась достоянием привилегированных групп. Другими словами, обычный человек с улицы даже и не пытался доискиваться, что истинно, а что — нет. Простые люди не имели доступа к источникам знаний, да и не стремились к этому. Они верили, что истиной располагает только священство, или церковь. Так что, если у средневекового человека появлялось желание узнать истину, он шел к священнику. Он верил: как священник скажет, так оно и есть.
Людям и в голову не приходило ставить под сомнение то, чему учит церковь. Скажем, во время крестовых походов народ был готов убивать и умирать за «истину» в том виде, в каком ее провозгласили им священнослужители. Церковные вожди, можно сказать, имели «привилегированный» доступ к истине. Такова, якобы, была Божья воля, чтобы люди, которых Он предопределил в духовные вожди, обладали истиной и по мере необходимости передавали ее народу.