Чужие земли

Дири так и поступил. Все получилось. И когда он уже обрадованный удалялся от неуклюжего рыжего, Дири почувствовал сильный удар по правому уху и кубарем полетел с коня. Что произошло, он не понял. Волшба благородного? Но тот до сих пор сидит на траве, баюкая прокушенную руку. Нет, с такой рукой ничего не наволхвуешь. Неужели рыжий? Но тот же вилан. Вон как бедно одет. Если бы не обувка, то Дири одет не хуже.

Слабак и раньше на Дири был зол, заклятьем тогда утром даже ударил. Слабеньким, а теперь благородный просто в бешенстве. Собрался вдарить по полной. Так, как братьев Кирки. Даже посильней. И ведь заклятье не снимет. Это точно.

Дири, конечно, стало страшно. Кому хочется до вечера кататься по траве и орать? Такую боль даже с плетьми не сравнишь. Но тех пять-десять ударов и все, а здесь нескончаемая боль до вечера. Страшно. Не повезло. Так он же невезучий. Плевать! Пусть мучает.

Благородный осторожно потряс покусанной рукой и с мстительной улыбкой стал плести свое ужасное заклятье. И когда оно уже было почти готово, а Дири опустил глаза вниз, рыжий погасил волшбу благородного. Зачем? Никак хочет по-другому мучить? Еще сильнее. На кол посадит или кожу начнет живьем сдирать? Дири такое видел, когда умерщвляли тех солдат из разграбленных караванов, кто оставил семьи охотников без кормильцев. Действительно, очень страшно.

То, что это произойдет, Дири и не сомневался. На рыжего исподтишка напал? Голову булыжником пробил? Напиться не дал? Во время нападения не дал волхвовать благородному? А теперь еще ему и руку прокусил и чуть не удрал, забрав с собой коня. Да господин Уструй и за половину такого с Дири живьем кожу содрал бы. Так то хозяин, а эти и вовсе чужаки.

Но вместо этого рыжий его выпорол. Да и то не очень-то и больно. Хозяин на конюшне за малую провинность вожжами больнее бил. Дири ничего не понимал. Почему? Это же чужаки, которых он так…

А вечером, перед тем, как лечь спать, рыжий его еще больше удивил. Он его не стал жестко связывать, потребовав взамен дать слово, что Дири не попытается сбежать. Такого не может быть! В их поселении дать слово чужакам, а потом не выполнить, обманув, считалось делом обычным, даже этим хвастались. Одно дело, дать слово, что не закричишь, видя, что и без голосового сигнала их заметили, другое… Он же теперь запросто может сбежать. Ночь длинная, а зубы у него острые. Перегрызть веревку и ноги в руки.

Он бы так и поступил бы, если бы не рыжий. Как он его возненавидел! Но слово нарушить почему-то не мог. Не мог – и все тут. Из-за рыжего не мог. И за это его еще больше ненавидел. Если бы обещание давал благородному, то тогда точно бы сбежал. А с рыжим так поступить почему-то не мог. Что же это с ним такое?

Чужаки давно уснули, а Дири не мог. Его стала бить дрожь, хотя и не холодно было. А затем вдруг потекли слезы. Дири пытался их остановить, только не получалось никак, слезы только сильней текли. Вот рыжий и проснулся. Подошел к нему и спросил.

Дири было стыдно за себя. Но не перед рыжим, а из-за присутствия спящего по соседству благородного. Вот перед кем он никак не хотел показывать свою слабость.

Рыжий как-то понял это, поднял его и оттащил в сторону. А потом они немного поговорили. Ну не может быть таких людей! В своей короткой жизни Дири даже чуть похожего не встречал. Все друг другу волки, даже в их поселении такое сплошь да рядом. А уж илота ударить за мелкую провинность, просто поиздеваться… Вот потому Дири страшно хотел стать свободным. Быть таким же, как все.

А рыжий, оказывается, не знал, что он илот. Думал, что у Дири есть отец и мать… Отец, мать… Они ехали в караване, на который напали жители нескольких поселений. Что с ними стало, Дири не знал. Ему тогда несколько лет было. Хозяин оставил его при себе. На юг такого маленького не продашь.

Эх, вот такого бы хозяина иметь, как этот рыжий! Такой и вольную со временем мог бы дать. Понемногу Дири успокоился и заснул.

Утром, когда проснулся, он смотрел на рыжего (благородный называл его Вучко) совсем другими глазами. Ненависти, которая накануне полыхала в груди Дири, и след простыл. Разве можно такого ненавидеть? А вот хозяин Вучко (Дири мысленно уже называл его хозяином) почему-то смотрел на него с выражением брезгливости. Почему? Потому что узнал, что он не свободный, а илот? Все равно такой хозяин лучше господина Уструя.

Потом господин Вучко отлучился. Ушел на охоту. И что он принесет? С одним ножом-то? Даже он, Дири, и то с его-то ловкостью ничего не поймает. Разве что ежика какого-нибудь. К его удивлению, хозяин вернулся быстро и принес тетерева. Как ему удалось? По виду городской вилан, даже огонь развести не может. Как у него получилось? А благородный даже и не удивился, приняв удачную охоту как обычное действо. Что, и раньше такое было?

Дири по-быстрому развел костер, птицу ощипал и зажарил на горячих углях. А господин Вучко снова его немерено удивил. Сунул большой кусок мяса, такой же взял себе, а другой дал благородному. Дири же илот. Разве такое возможно? У господина Уструя Дири всегда доставались объедки, как и положено илоту.

Потом они снова ехали, сделали привал. А господин Вучко сказал, что его освобождает, обратно в поселение отправляет. Нет, он не поедет. Снова получать побои и издевательства? Ладно, еще за дело бы. Вот от господина Вучко, если Дири провинится…

Дири хотел многое сказать, но не успел. Господин презрительно на него посмотрел и высказался о нем. Дири, получается, последняя дрянь. Вот ведь как. А может быть, так оно и есть? Додумать эту мысль он не успел. Господин Вучко схватил его за горло, и Дири потерял сознание.

Когда он очнулся, никого поблизости не было. Его хозяин уехал. Несостоявшийся хозяин. И не просто уехал, а еще и высказался. О нем, Дири. Получается, господин Вучко презрительно смотрел на него вовсе не потому, что он илот, а, кажется, совсем из-за другого. И вот понять это Дири не мог. Нет, он, конечно, понял, что господин посчитал его дрянью. Но почему? За то, что он служил господину Уструю? Служил верно и рьяно? А как иначе? Он же илот, а тот его хозяин. Разве хозяину не угождают, разве не должны перед ним выслуживаться?

Возвращаться обратно в поселение? Его, конечно, накажут. Дадут плетей, а могут и убить. Он это заслужил. Конечно, если бы Дири сумел выследить чужаков и отдать их в руки поисковикам (а те должны рыскать по всей округе), то господин Уструй не стал бы сильно гневаться, может быть, полностью его простил бы. Но Дири никогда этого не сделает. Теперь никогда не сделает. Пусть с него даже сдерут живьем кожу, но господина Вучко не предаст. А к старому хозяину он никогда не вернется. Теперь уже никогда. Разве что поймают и силой притащат. Но сам – никогда.

Дири обошел место привала, в какую сторону кони ехали, он знал. Следы на примятой траве показывали в ту же сторону. Значит, господин Вучко поехал на запад. И Дири побежал. Сколько времени он пролежал в беспамятстве, он не знал, но догнать господина сможет. Тот неумелый наездник и едет поэтому медленно. А сил у Дири должно хватить. Он долго может бежать без остановки.

Но каким бы человек ни был выносливым, усталость рано или поздно себя проявит. А ведь останавливаться нельзя – солнце уже у краю горизонта, через пару часов станет темно, и тогда след может потеряться. Утром примятая трава уже разгладится, уничтожив следы. Он и так дважды ошибался, когда те, за кем гнался, въезжали в лес. В последний раз только чудом удалось отыскать следы. А сейчас вдали вновь виделся лес, и неизвестно, куда повернут чужаки. Хотя разве это чужаки? Разве что благородный, которого господин Вучко называл Эрве. Вот тот еще был для Дири чужаком. Совсем немного, ведь Эрве был спутником его хозяина. Несостоявшегося хозяина.

Кстати, что интересно. Эрве из благородных. И волхование знает, и одет соответственно. А Вучко? Господин Вучко. Одет как бедный вилан. Но ведь не слуга Эрве. Мало того, Дири показалось (да какое там показалось, он теперь уверен!), что в их компании господин Вучко был старшим. Эрве же его слушался. Благородный слушается вилана?