Из рода волхвов

— Седина в бороду — ум в голову. Только вот такие, как ты, до седины не доживают, — с ухмылкой бросил Огнедар.

— Вы бы тоже не дожили, старейший, — едко отозвался Радовид, сверкая глазами в сумеречном полумраке. — Если бы не убили тех княжеских псов, то вас бы обезглавили. Или вы, в целом, были не против такого развития событий?

Старик закряхтел и, кажется, готов был даже засмеяться. Его собственное раздражение понемногу переливалось через края, а потому терпеть издёвки и насмешки малознакомого волхва становилось всё сложнее. Но спорить с ослом — всё равно, что плыть против течения. Если бы не его отчаянные стремления и гордыня, которую он столь открыто хаял, вся его деревня обратилась бы в руины. Радовид своими собственными руками похоронил большую часть княжеской дружины в поле, удобрив посевы их остывающими телами. Быть может, урожай от этого станет ещё богаче, чем в былые года.

— Ищи жрицу в Яруне.

От этих слов его пробила холодная дрожь. Пальцы свело эфемерной болью, а сердце болезненно ударилось о грудную клетку.

— Откуда вы…

— Тебе знать необязательно, мальчик, просто поверь мне на слово, — ровно сказал старец и пронзил его острым взглядом, словно ножом. — Но встреча не принесёт вам ни радости, ни счастья. Чем ближе ты к столице — тем ближе к твоей жрице смерть.

Размытые предсказания Огнедара едва ли взволновали его душу, в которой, наконец, забрезжил проблеск надежды. Он искал Миру все эти месяцы, надеясь лишь на то, что она всё же смогла спастись. Радовид перевернул все в окрестности вверх ногами, перетряс землю, похоронив под ней множество людей, наплевав на то, повинны они в его горе или же нет, и всё чаще сам смотрел в сторону Яруны. Она высилась в отдалении величественными княжескими палатами и яркими цветными знамёнами, словно так и манила его разнести весь этот нарочито праздничный город по камешку. До него доходили слухи о том, что наиболее красивых девушек-волхвов Яромир забирал с собой и всячески измывался, но до последнего не хотел верить в эту мерзость. Однако теперь, когда неприглядную правду сообщали ему чужие уста с устрашающей серьёзностью, раздирающая душу ярость молила его о возмездии.

За минувшие месяцы Яромир прознал о нём — только едва ли эта слава теперь радовала сердце. С каждым днём всё больше волхвов принимали его сторону, с каждым днём всё ближе они становились к столице. Когда на море назревает шторм — он скапливается в самом эпицентре. И Радовид был готов к тому, чтобы сделать этим эпицентром Яруну — колыбель всех княжеских пороков.

Это была вторая ошибка — решающая.

Он опоздал в очередной раз, поддавшись отчаянному желанию отмщения. Яромир боялся его — он знал это наверняка. Трусливый княжеский сынок избегал появляться на полях сражений, над которыми кружили его вороны, и отправлял туда лишь своих дружинников, обрекая их на мучительную смерть. И оттого ещё приятнее было устроить хаос в самом сердце Вереса, обагрить богатые стены боярских домов кровью людей, которые не испытывали ни капли жалости к волхвам, но почему-то уповали на их милость.

Но у княжеских хором он увидел то, что повергло его в ужас. Яромир знал, что живым ему от него не уйти, но решился на последнее в своей жизни зверство. На помосте, где обычно казнили воров и насильников на потеху толпе, теперь стояли девушки, юные и напуганные, одетые в тонкие шелка. Цепи сковывали их ноги и руки, не оставляя ни малейшей возможности на спасение. И среди этих бледных заплаканных лиц он увидел Миру. И занесённый над её головой топор палача.

— Пообещай, что в следующем перерождении найдёшь меня, — просила она, когда Радовид баюкал её на руках, пытаясь уверить их обоих в нереальности происходящего. Но рана на спине не позволяла обмануться.

Его разрывало на части от каждого её слова, которое звучало, словно прощание. Он кричал что-то, сжимал худощавые девичьи плечи и отчаянно думал, думал, думал… Вокруг них кипели сражения, рушился привычный мир, а Навь раскрывала свою уродливую зловонную пасть. Каждое мгновение стоило кому-то жизни по его вине, но Радовида заботила лишь Мира. Он потерял её однажды по вине своей глупости, но не был готов потерять вновь после столь долгого расставания.

— Хочу проснуться, Радовид, хочу домой, — проронила Мира, и крохотная прозрачная слеза соскользнула с узкого подбородка. — Отнеси меня в деревню, на капище богини Макошь… И не тоскуй обо мне слишком сильно, ладно?

Она уткнулась ему в плечо холодным носом — и замерла. Дыхание покинуло её тело в одно мгновение, словно птица, вырвавшаяся из клетки. Тело всё ещё хранило тепло, но Радовид более не чувствовал под своей рукой биение чужого сердце. Там было пусто и тихо, словно в гробнице.

Воспоминания о том дне, когда его усилиями Яруна была предана огню, ему хотелось вычеркнуть из своей памяти, словно страшный сон. Но они, казались, были выжжены под его веками, как клеймо — извечное напоминание о том, к чему приводит неуёмное тщеславие. Когда нечего защищать — хочется разрушать. В этом люди похожи на волхвов даже больше, чем хотелось бы. И Радовид разрушал. Ненависть грызла его изнутри, обгладывая кости по кусочку, пока он шёл следом за обезумевшим Яромиром по пятам. Ещё вчера князь — сегодня грязный юродивый голодранец, отчаянно желающий спасти свою жизнь. Радовид играл с ним, как кот с мышью, тешил свою ярость и боль.

Яромир забрал у него женщину, которую он любил, Радовид же заберёт его жизнь. Обмен честный, как ни посмотри.

— Хорошее место, князь, — засмеялся Радовид, когда их взору предстало огромное капище. Вокруг, окружая их со всех сторон, высились божественные лики, молчаливо созерцающие творящееся в мире бесчестие. — Желаешь напоследок попросить у богов милости? Думаешь, помогут?

— Пошёл прочь, пошёл прочь, пошёл прочь! — вопил князь с глазами, в которых читался необъятный ужас. И ни капли смирения и раскаяния.

Он рухнул подле идола Макошь и стал что-то отчаянно шептать, припадая разбитым лбом к земле. Радовид не мог сдержать смех от того, как иронична порой бывала судьба. Ещё вчера Яромир убил женщину, прислуживающую берегине, а сегодня отчаянно молил её о спасении своей грешной, чёрной душонки. Отвращение мешалось с ненавистью, застывая в горле комом — не вдохнуть, не выдохнуть. Когда-то давно Радовид думал, что никогда не станет тем, кто наслаждается кровью и убийствами. Но, оказалось, достаточно отнять у него Миру, чтобы все мыслимые законы мироздания в его голове рухнули в одночасье, похоронив с собой и сострадание, и милосердие.

Вороны кружились над их головами, подобно голодным стервятникам, что отчаянно желали впиться в мёртвую плоть. Грозовое небо было тёмным и тяжёлым, готовым разразиться молниями и громом. Но, пожалуй, даже гнев Перуна не устрашил бы его сейчас, когда виновник всех его бед был прямо перед ним. Просто протяни руку — и сожми шею.

— Скажи, Яромир, стоило ли оно того? — полюбопытствовал Радовид и сделал шаг вперёд, с весельем наблюдая за исказившимся лицом князя. — Для чего ты желал подчинить себе волхвов? Для дальнейших завоеваний? Будем честны хотя бы сейчас — из тебя на редкость дерьмовый правитель. И, тем более, завоеватель.

— Если бы не подобные тебе, то плевал бы я на вас, проклятые колдуны! — вдруг вызверился Яромир и поднял перед собой руки, увенчанные чёрными проклятыми рунами. — Это сделали вы, вы меня прокляли! Первыми вонзили мне нож в спину, а теперь хотите выставить виноватым?! Из-за вас я мучаюсь уже больше года!

Радовид не смог сдержать ядовитую улыбку, узнав в тёмных узорах старое, как мир, заклятие, которым наказывали самых отпетых нечестивцев. Чем больше зла творит человек — тем больше губит сам себя. Макошь играла с их жизнями, точно с куклами, но удивительно метко обличала все их пороки. Его наказала за гордость, а князя — за все свершённые им преступления. Но, пожалуй, было бы слишком скучно, закончи он жизнь столь унылым образом.

— Недостаточно мучаешься, князь. Этого слишком мало.