Страница 51 из 64
Хорс сфокусировал взгляд, различая, как, раздвигая толпу, к нему направляются два дюжих огнеборца с символами черного тмутороканского колеса на панцирях. За их спинами мелькнуло и скрылось опухшее лицо Некраса.
— Не упустите ведьмака! — рявкнул какой-то мужик.
Люд заворочал головами, и Хорс понял: дело дрянь!
Надвинув покрепче шляпу, заторопился прочь — да где там!
Огнеборцы ускорили шаг, отталкивая люд прикладами пищалей да кулаками. На плече сомкнулась чья-то десница.
— Стой! Выползень! — в лицо дохнуло табаком.
Не глядя, Хорс ударил на отмашь, и мужик спиною влетел в толпу. Завизжали бабы, подхватывая отроков.
— Княжьим велением! Стой!
Распихивая люд локтями, Хорс понесся сквозь толпу.
Небесный купол задрожал от грохота пищалей. Толпу накрыла исполинская тень. Задрав голову, Хорс видел, как огненный коготь Сварга поддел шестеренку, и с жутким скрежетом гигантский обод соскользнул с рельс и повис над требищем, и тень его, как маятник, мерно закачалась туда-сюда.
— Горе люду! Горе! — стенали волхвы, вздымая ладони к бушующему небу.
С криками люд бросился врассыпную. Кто-то упал на колени, осеняя себя охранным знаком и его тотчас вдавила в земляную кашицу обезумевшая толпа.
Лавируя между бегущим людом, Хорс забирал то вправо, то влево.
— Горе!
Выкатившие голубые звезды горели ярко, как Василисины глаза. И были в них надежда, и любовь, и укор.
Помочь Василисе.
Помочь люду.
Добраться бы до волхвов…
— Горе!
Замедлившись, Хорс оглянулся через плечо. Его тотчас же толкнули в грудь — он удержался. В тени колеса и свете блиставиц фигуры бегущих казались ненастоящими, будто кукольными. Будто чья-то исполинская рука дергала за невидимые нити, верша одним богам известную игру.
— Горе всем! И смерть каждому!
Затянутая в железную рукавицу десница ударила наотмашь. Хорс обернулся и руку перехватил. Сжал до костяного хруста. Выстрел грянул совсем рядом, но не причинил вреда. Да и может ли навредить железнику — железо?
Перехватив пищаль за ствол, рванул на себя. Воздух наполнился дымом и порохом, снаряд пронесся над головой и там, достигнув колеса, выбил из обода огненный сноп. Качнувшись в последний раз, колесо-шестеренка окончательно вышло из пазов и ухнуло вниз, с лязгом и грохотом раскроив огнеборцу голову.
Хорса обдало горячим, красным.
Выставив железные пальцы, он ухватил колесо за острую грань. Тяжесть навалилась такая, что ноги Хорса по щиколотки ушли в землю. Из-под ладони били искры: обод все еще продолжал вращение. Занялась огнем сухая трава, и пламя зазмеилось, поползло к охваченному страхом люду.
Кто-то сразу вспыхнул, как факел.
Кто-то выл на одной ноте, силясь встать — и не имея сил встать.
Чужие головы с жутким чавканьем и хрустом давили каблуки.
Охнув, плашмя погрузилась в землю молодая баба: ее косы облепили крупицы людовой соли, ноги смазматически подергивались, точно в посмертии она продолжала свой мучительный бег.
Поднатужившись, Хорс толкнул колесо от себя.
Спешащий к нему огнеборец едва успел отскочить в сторону, и колесо, грохоча, помчалось к железным столбам, на которых восседали волхвы. За ним, по оставленной борозде, едва выдирая ноги из грязевой каши, помчался сам Хорс.
Чем ближе к провалу — тем почва становилась тверже.
Чем ближе к провалу — тем жарче разгорался огонь, поглощая край неба и высушенную траву.
Столбы уже ввинчивались под землю.
Хорс поднажал.
Сбив волхва, уцепился за расшитую золотом рубаху. Тот разинул черный зев рта, откуда не вышло ни звука, только воздух точно взрезали ножом. И будто ножом полоснуло где-то внутри Хорсовой головы. Уши заложило, людова соль вскипела в полых трубках, и, превозмогая слабость, Хорс ударил волхва в лоб. Тот соскользнул в провал и закувыркался по медным ступеням, уходящих глубоко-глубоко, в подземные хляби.
Балансируя на столбе, Хорс ухватился за пучок проводов и следил, как вырастают над головой земные своды.
Не стало ни звенящего гула, ни неба, ни дыма, ни огня.
Сотрясаясь на ржавых тросах, столб падал вниз. Проморгавшись, Хорс видел вокруг себя витые кишки проводов и труб, то тут, то там проглядывающие из-под изоляционной обшивки. По ним сновали белесые крысы, и прыскали в стороны переполошенные грохотом шликуны.
Чем ниже — тем суше становился воздух.
Чем глубже — тем становилось светлее, разбавляя кромешный мрак подземным подрагивающим светом бесперебойно горящих отопительных ламп. Время от времени гасла то одна, то другая, и тогда к ним, точно скопище мурашей, устремлялись многоногие механоиды, и лампы загорались вновь, даруя Тмуторокани тепло и жизнь.
Столб, наконец, замер, тряско входя в заржавленные пазы. Неподалеку искрила проводка, взрезанная небесным колесом — там уже сновали жуки-механоиды, латая щеши и меняя разрушенные детали. Придавленный ободом, подергивался упавший волхв. Под ним натекла серебрянка, пальцы еще слепо шарили по стенам, а поверх лица механоиды уже соткали паутину тончайших проводов, вплетая и руки, и ноги, и волосы, и тулово волхва в железную кожу корабля.
Спрыгнув на мягкий, пружинящий пол, Хорс смахнул с брючин и рукавов надоедливых механоидов и двинулся вдоль подземных тоннелей.
Они расходились лучами боги знают, на какие расстояния, пронизывая всю Тмуторокань под его пашнями, лесами да руслами рек. Иной раз Хорсу казалось, будто он слышит далекое бурление воды. Иной раз чудилось, что из обшивки тянутся проросшие насквозь корни, высохшие до той степени, что они казались очередными пучками проводов. Тишина стояла такая, что он ощущал комариное жужжание собственных механизмов, скрытых глубоко под синтетической кожей. Ощущал — а хотел бы не чувствовать. Память о том, кем он являлся на самом деле, отравляла мысли не хуже смертельного бисфенола.
Он старался не думать об этом, не думать об оставленном Даньше и Василисе. А думал о волхвах: прежде до них ему дела не было. Исправно посещал требища, принося в жертвы лекарские дары. Не думал о том, что прячется под Тмутороканью: в конце концов, боги ждали наверху, подключенные к системам жизнеобеспечения, а их безумные сны — сначала разрозненные, вызывающие лишь слабые помехи, сейчас — яркие и все более жуткие, — текли через головы волхвов, тем самым обретая силу и плоть.
Тоннель внезапно окончился тупиком.
По герметично сомнкутым дверям прошла световая рябь.
— Внимание! Отсек с особым кодом доступа! Предъявите доступ, пожалуйста! — сказал динамик красивым голосом Марии.
Открылся и замигал белесый глаз сканера.
Не мешкая, Хорс вступил в мерцающий круг. Световая сеть оплела лицо, затем сузилась до луча, сканируя сетчатку.
— Доступ открыт, — разрешила Мария. — Время работы — тридцать минут. Прошу соблюдать регламент, доктор Хорс.
Белый свет сменился голубым.
Двери разомкнулись, и Хорс, вступая в отсек, отразился во множестве экранов, дробясь на собственных двойников. Высокий сводчатый потолок мерцал, точно повторял карту звездного неба. По вогнутым поверхностям то тут, то там вспыхивали и исчезали цифровые и буквенные символы, изредка складывающиеся во фразы:
«…небесный огонь…»
«…змей подколодный…»
«…ноги козлиные, косы змеиные…»
«…соль рассыпать к беде…»
«…следы невиданных зверей, избушка там…»
«…на море-океане…»
Во фразах не было смысла, не было логики. Мешанина образов, выхватываемых из этих строк, сдавливала голову медным обручем. Чтобы избежать информационной перегрузки, Хорс на миг прикрыл глаза, но слова не хотели пропадать: вместо них он видел то многорукую богиню-Мехру, то железного аспида, то вспыхивающие кристаллы людовой соли.
Все то, чем дышала Тмуторокань, что видели боги и передавали через верных слуг в реальный мир.
Соль была и тут.
Приоткрыв веки, Хорс видел проросшие из обшивки сталагмиты — гораздо крупнее и тверже, чем прятались в людовых телах. В углу, подле соляного пучка, сидел на корточках волхв и, высунув лопатообразный язык, лизал сверкающие наросты.