Лета Триглава

— Я пытался, — сказал он.

Пар все еще окутывал его посмертным саваном. Под пальцами пузырилась почва.

У Галины Даниловны было три глаза. И рот, полный игольчатых зубов.

Она наклонилась, дохнув на Хорса тленом и тиной, лизнула в лицо широким влажным языком.

— Все кончено, — пробулькала она.

— А выжившие?

— Им не помочь.

Посмертие изменило Галину Даниловну до неузнаваемости.

Гаддаш родилась из отчаяния и злобы, из яда и пролитого коровьего молока, из мочи и слез, золы и тины. И что могло создать такое создание на пепелище некогда плодородного Беловодья? Лишь таких же, как и она, чудовищ.

Хорс брел по пепелищу, то и дело натыкаясь на трупы, на стонущих раненых, на искалеченных животных. По искривленным рельсам ползло светило и, запрокинув голову, можно было увидеть далекие точки прожекторов. Они мерцали холодным, мертвенным светом. Так далеко, так страшно…

Гаддаш ползла за ним, оставляя слизистый след, жаром дышала в спину.

— Будет новая жизнь и новая земля, — пообещала богиня тогда. — Но только придет время, ты вернешься за нами. Обещаешь?

Хорс пообещал.

Теперь он сидел под тем же светилом и тем же небом. И кроны деревьев, изуродованные огнем, качались над головою, будто напоминали о днях, давно минувших, но отпечатавшихся в памяти подобно фотоснимку. Глядел на Василису — а видел в ее лице черты других, погибших, кого обещал оберегать, но ничем не помог.

— Допей отвар, — произнес он. — Нам всем нужны силы.

Вернувшись к просвечивающей трубке, старался не глядеть на девушку, в чьем взгляде смешались непонимание и ужас.

Глава 25. Мертвый полдень

Для Даньши соорудили носилки из лапника и обтянули тряпьем. Хорс тащил его за собой, не надрывался. Хоть и однорукий — а страсть, какой крепкий. Напрасно Беса вызывалась помочь, Хорс только отмахивался.

— Не девичье дело, а силы тебе еще пригодятся, если хотим живыми уйти. Не зря ту грамоту сохранил. Выходит, не я один искал тебя, есть и другие охочие.

— Кто же? — растерянно спрашивала Беса и, посмурнев, сама отвечала: — Сып. И душегубы, что мою семью погубили.

— Может, Сып, — уклончиво отвечал Хорс. — Или кто-то еще, его подославший.

На носилках заворочался Даньша и расклеил сухие губы, пытаясь вытолкнуть слова. Беса заботливо поднесла отвара и ждала, пока парень напьется — часть пил, часть проливал на рубаху. Напившись, пытался подняться.

— Сам… пойду…

— Ишь, резвый! — прикрикнула Беса. — Лежи уж, сдюжим!

— Сам! — упорствовал Даньша. Но, привстав, тотчас же повалился обратно.

— Лежи, — сказал и Хорс, как отрезал. Парень послушно притих. — Придут силы и побежишь тогда своими ногами, а пока лекаря слушай. Недолго осталось.

— Идем куда? — спросила Беса.

— До Копылова, если верить Хвату, рукой подать. Невелик городишко, а помощь найдем. Лекарствовать стану, Даньшу поднимем, да и тронемся дальше. Многое еще сладить нужно.

Задумался, поправляя на культе повязку.

Беса поняла: закончить хочет колдовскую трубку, которая люд до печенок просвечивает. Да и на что там глядеть? Требуха да кости. Другое дело — людова соль. Не то, что Беса поверила Хорсу, уж очень мудрено он врал, как только выползни-староверы и могут. Но где-то в животе нет-нет, да и точил червячок сомнения: а ну, как правда?

— Стой! — велел Хорс.

Склонившись, придирчиво изучал примятый папоротник. В отчетливых следах собирались росные лужицы.

— Здесь прошли всадники, — продолжил лекарь, — пересекли овраг на рассвете и двинулись к западу. Всего на несколько часов разминулись. Лети на разведку, Хват, — скомандовал оморочню. — Посмотрим, помощь это или погоня. Мы встанем здесь. Найдешь воды, Василиса? Только не уходи далеко.

— Не уйду, — пообещала Беса. Подобрала глиняную плошку, добытую в Скрытовой Топи, и, поддерживая подол рубахи, осторожно направилась в чащу.

Огонь пощадил эти места. Пахло хвоей и травами. В изломанных корнях сновали, перешептывались лесавки. Сваржье око пекло с безоблачного небесного атласа, и Беса ежилась, думая о других, далеких светилах, что выше и горячее Тмутороканских. Увидеть бы хоть одним глазком, да боязно увидеть.

Родник бил из расщелины, пенясь у камней и таща за собой отмершую бурую хвою, травинки да листья. В зарослях попискивало мелкое зверье, и Беса подумала, что хорошо бы добыть хоть какой-то дичи. От того в желудке урчало, а голова казалась пустой и бездумной. На одном брусничном отваре разве проживешь? И Даньше не помешал бы наваристая уха, мигом бы на ноги поднялся. Попросить бы у Хорса крючья да гибкие жилки из его колдовской трубки, да наловить рыбешки.

С теми думками возвращалась, стараясь ни проронить ни капли родниковой воды. По голым ногам хлестал папоротник — скоро макушка кресы, когда расцветет разрыв-трава и огненные цветы, способные открывать любые клады. Маменька баяла, сорвешь цветок — и откроется тебе змеево золото, запрятанное глубоко в земных хлябях, и тогда можно не прятаться, не воровать людову соль, а жить вольно, сам себе голова, хоть в стольном Китеже, хоть на берегах Беловодья. Только раскрывается тот цвет ночью, а теперь — полдень. Да такой мертвый, что ни ветерка, ни дождика. Ели стояли, точно княжьи соколы, вытянувшись по струнке, даже лесавки прекратили переругиваться, и томно возлежали на лесной подстилке, под шляпками поганок, посверкивая на Бесу пуговками-глазами.

Когда вернулась, Хорс перевязывал культю.

— Давай, подсоблю, — передав плошку Даньше, протянула десницу.

Хорс культю убрал.

— Не нужно, справился уже.

— Рана ведь! — не отступала Беса. — Хоть бы водой омыть. Сам говорил, без обработки да перевязки заражение будет, а ты столько времени в темнице провел, по лесам шатался, еще и голодный. Или думаешь, в обморок упаду? Видела я уже кровь-то.

— Знаю, знаю, что ты не такова, — усмехнулся Хорс. — Но напрасно беспокоишься, меня никакие болезни не берут. Заговоренный.

— Упрямый! — ругнулась Беса и, надув губы, присела на край носилок, придерживая плошку, чтобы Даньше было сподручнее пить. Думала, накручивая кудряшки на палец, поглядывала на Хорса. Тот сидел вполоборота, тоже в думки погружен. Беса залюбовалась: сколько видит, а все никак не привыкнуть. Барин, точно с картинки. Уж сколько по лесу ходили, а прическа — волосок к волоску, усишки гладкие, смоляные. У другого бы давно борода лопатой вымахала, а Хорс за собой и здесь следить умудряется. И когда успевает?

— Послушай, Яков, — заговорила она. — Помнишь, я говорила тебе, уйдем мол? А ты отвечал, что все равно от взгляда богов не укрыться. Что, если уйти не в Копылов, и не в Китеж, и не Беловодье и не за реку Смородину, а еще дальше? В твой волшебный Ирий, где та же трава да небо, но все-таки другие?

Хорс будто вздрогнул, с интересом глянул на Бесу. В глазах мерцали, завивались спиралью блики Сваржьего ока.

— В Ирий, говоришь? — повторил. — Далеко же придется забраться.

— А мы попробуем!

— Туда не попасть так просто, — возразил Хорс. — Взлететь придется к небесному шатру, к хрустальному терему. А как? Давно я над этим размышляю, но разве с вашими технологиями сладишь?

— Придумаешь, — тряхнула головою Беса. — Мертвых поднимаешь, Аспида одолел, еще и просвечивающую трубку готовишь, нешто летучий корабль не сделаешь? А мы подсобим.

— Если в качестве топлива использовать жидкий водород, а окислителем — жидкий кислород, а систему защиты усилить углерод-углеродными панелями, то, может, и сладим, — из того, что говорил Хорс, Беса не понимала ничего, но истово кивала на каждое слово, кажущееся ей колдовским заклинанием. — По первости, конечно, можно на людовой соли сработать, а твердотопливный ускоритель сделать на специальном порохе. Не забоишься только? Со мной — да на небо?

— А ты правда там был? Расскажи?

Беса прижалась к груди лекаря, заглянула в лицо.

— Был, — подтвердил Хорс, с улыбкой поглаживая девушку по волосам. — Только это не то небо, которое себе воображаешь. Нет там ни облаков, ни хрустальных дворцов, а есть черная пустота и целая россыпь звезд. И каждая звезда — раскаленный шар. Возле такого шара и крутится наш Ирий. Летит туда огромный челн, в котором спят долгим сном люди.