Страница 10 из 19
Затем, сидя на высоком старом дереве, куда благоразумно забрался, Оле поднёс свистульку ко рту и начал быстро и резко дуть в неё.
Он не знал, кого призывает своим свистом: к кому, в мире внизу, обращён этот пронзительный зов на помощь; в основном скрелинг думал о духах верхних и нижних небес. Отчасти — хотя не очень на это надеясь — он ждал, что, может быть, в этом далёком городе найдутся шаманы и даже не очень далеко… а, если и не шаманы то, по крайней мере, парочка людей со схожими познаниями, которые, распознав суть его пронзительного зова, пришли бы — каким-то образом — ему на помощь. А кроме того: что ещё ему оставалось делать? Что ещё он мог сделать?
Покинув Управление Парков, Лесов и Земель, Эмма-Каттерина и её свита (обычно называемая «три ведьмы и поп») направились дальше, к Департаменту Королевской Казны, чтобы собрать там ещё одну кучу «пенсионов»; некоторые принадлежащие лично ей, а некоторые, как вдове давным-давно покойного Маркграфа Истра, старшего сводного брата Игнаца Луи. Престолонаследие было очень запутано; и, вместо того, чтобы запутывать его ещё больше, Королевская и Императорская семья предпочитала платить. И платить. Это сработало не настолько хорошо, как подразумевалось из схожих случаев; вот — кто же знал, что женщина протянет так долго? — и приходилось расплачиваться, до сих пор! Наконец-то добравшись до Пяти Зубцов, где проходили главные пути через город, тем пятерым пришлось пробираться в обход по левой стороне дороги, потому что землекопы, укладывающие газовые трубы, глубоко перекопали восточную сторону. Эмма-Каттерина без устали ковыляла вперёд; внезапно она остановилась, со странным выражением на лице. Одна из её фрейлин, баронесса Бикс-и-Бикс, немного встревожившись, спросила: — Что, Матушка?
Титульная Королева Каринтии за ответом в карман не полезла. — Что, разве вы не слышите? Что, разве ваши уши забиты воском, грязью и безбожием? Это дудит сам Сатана! И, во внезапное мгновение тишины, им послышалось, что — вот оно! Это дудит Сатана! Все они — старая женщина, капеллан и три её подручницы, в тот момент словно попались в эдакий, внезапно возникший, звуковой силок… будто бы… запутавшись в тихих высоких нотах, вылетающих из шаманской костяной свистульки, разносимых ветром вдаль и раздававшихся, хоть и недолго, то там, то сям… только ли то там, то сям? Только ли недолго?
Эмма-Катерина, не больше, не меньше, опускается на колени прямо на дороге и, вытащив свои чётки, начинает молиться. И точно так же, не больше, не меньше, её капеллан и фрейлины тоже опускаются на колени прямо на дороге и, вытащив чётки, тоже начинают молиться. Шесть торговок рыбой, которые явились с Большого Рынка пополнить запасы, завидев это, отставляют корзины и, прекратив голосить: — Свежая! Свежая! За грош, за грош! — становятся на колени прямо на дороге и, вытащив чётки, начинают молиться. Семь престарелых домохозяек, держащих путь к ближайшей церкви св. Кирилла и Мефодия, становятся на колени прямо на дороге, вытаскивают чётки и начинают молиться. Восемь бредущих вместе угольщиков спрашивают друг друга, что здесь происходит и, напомнив друг другу, что идёт Великий пост, становятся на (весьма замурзанные) колени прямо на дороге, и, пошарив по карманам («Они точно где-то тут — ага! Знал же, что они тут!»), вытаскивают чётки и начинают молиться. Новопрорытая канава слишком широка, чтобы её перепрыгнуть и, за три минуты, все Пять Зубцов становятся непроходимы. И, пока всё прирастающая толпа опускается на колени, без конца повторяя по чёткам молитвы (или, в случае Иных Конфессий, рождественские гимны на староверхнегиперборейском, древнеаварском, средневековом словаческом, реформированном румынском и прочих богослужебных языках многоязычной Империи), настоятель св. Кирилла и Мефодия велит бить в колокола — всполошив этим также не очень-то близкие церкви св. Глеба, св. Бориса, св. Владимира, Страстных Мук, св. Николая Мирликийского, св. Петра в Узах, св. Екатерины Мученицы, св. Козьмы и Дамиана Исцеляющих Хворых Безвозмездно… над городом зазвучал перезвон их колоколов. Вследствие всего этого, паровые трамваи, конки, омнибусы, фургоны, частные экипажи и пешеходы скапливались друг за другом, заполонив улицы до самого Подъёмного моста и даже дальше, мешая ему подняться и этим связав движение по Малому Истру и просто Истру, а также, преградив Послеобеденному Товарному путь через улицу Станислава, этим связав уже железнодорожное сообщение до Будапешта и Белграда…
Трое мужчин во фруктово-овощном фургоне спрашивают друг у друга: что происходит? Ответа они никак не найдут. Один заявляет: — Ну, раз мы не можем проехать тут, а должны оказаться во дворцовой детской Лечебнице вовремя, то поворачивай направо…
— Тоже не проехать! Дьявол!
— Давай дальше, в следующий раз поверни налево…
— Бесполезно! Что?….
— Поднажми и правь к оврагу Гарликштрингера! — Они подстёгивают лошадь. Они поднажали. И ещё. Но они всё больше и больше отклоняются с пути, которым намеревались следовать, тревожно поглядывают на циферблат часов церковной колокольни и, с растущим беспокойством, сверяют свои часы.
Три угольщика спустились с Белой Горы, чтобы, согласно стародавнему обычаю, распевать на улицах за подаяние, облачившись в косматые козлиные шкуры: один с бубном, другой с барабаном, а третий с колокольчиком и трещоткой; замысел состоял в том, чтобы насобирать достаточно денег на старую добрую попойку в конце Великого поста, перед тем, как вернуться обратно на гору с тем, что, возможно, останется — внезапно один, завертев головой, обращается к прочим: — Слышь, браты, рази ж это не орёл?
— Какие те тут орлы, брат! Разве что сорока!
— Чувствую себя, как дома… почти…
— Слышь, мы ж не упились так, чтобы птиц слушать, вон, впереди куча народу, выдадим им четыре-пять куплетов из «В прозрачном озере лесном Гертруда мылась нагишом»[16]
Довольно скоро полиция взяла этих выпивох за шиворот.
Конечно же, никто не посмел приказать Эмме-Каттерине подняться, но были попытки приказать её фрейлинам и капеллану: — Поднимайтесь, мадам. Встаньте, отче, встаньте! Ну же, дамы, поднимайтесь! — Губы и пальцы продолжали двигаться, глаза обратились на их Царственную Госпожу. Её ответ был краток. — Матушка не велит, — молвила она.
Графиня Криц не смогла удержаться от триумфального ответа сконфуженному полицейскому чиновнику; — Изыди, Антихрист! — вскричала она.
Голос у ней был очень пронзительный.
Слухи о том, что «Большая Катинка припёрла Антихриста к стенке» дошли до суеверного и вечно бурлящего Южного Конца, из-за чего шлюзовики в Великом, Королевском и Малом Каналах, все как один снизили уровень воды, перекрыв движение по каналам; последствия этого отозвались на всём пути, вплоть до Гааги и Ростова-на-Дону; а кочегары Королевско-Имперской Центральной Отопительной Станции затушили огонь под бойлерами и запустили Великий Сигнальный Гудок, чтобы выдуть весь пар. Потом они помочились на тлеющие угли, чтобы окончательно их затушить. А затем всем скопом присоединились к толпе.
— Этот чёртов овраг ни черта не замощён! — восклицает один из мужчин в фургоне. — Медленнее, медленнее, медленнее…
— Нет времени, — задыхаясь, отвечает другой, — часы на Устройстве установлены и нельзя сорвать пломбу, не запустив их — о Боже! О Боже!
Третий, до сих пор держащийся веры в то, что невозможно доказать, а именно — несуществование Божества, заявляет, блестя потным лицом, — Никакого Бога нет.
— Да уж, я чертовски сильно в это верю! Смотри, смотри! Следующий проезд на улице забит и перекрыт! О Боже!
— О Боже!
Немного дальше. Пономарь Кафедральной Униатской Гиперборейской Церкви, ставший за последние годы таким же взбалмошным, как звон его колоколов, заслышав о предполагаемом подступлении Антихриста, неистово кинулся на колокольню и затрезвонил вовсю. Кафедральная Униатская Гиперборейская Церковь стоит в Восточном Конце, куда беспорядки ещё не докатились в полной мере и где, вследствие этого, ещё ходили трамваи. Тем не менее, среди вагоновожатых Восточного Конца пышно процветало своеобразное кумовство — каждый в их рядах был гиперборейским униатом; едва заслышав дребезжащий перезвон «своих» колоколов и сразу же приняв это за знамение или, по крайней мере, за знак, они оставили свои рычаги и повыскакивали из кабинок. Тридцати трёх трамваев более чем хватило, чтобы перекрыть улицу Гамбарра, там, где она пересекалась с проспектом Анны-Маргариты; после чего, неимоверно озадаченный происходящим, королевско-имперский телеграфист, дежурящий в конторе на улице Гамбарра, отстучал по открытому каналу запрос — как на грех, выраженный в виде хрестоматийного вопроса — «Турки вошли в Вену?» И, к несчастью, случилось так, что тот телеграфист отказался от хмельного в честь Великого поста и его пальцы тряслись так сильно, что он не смог сразу же добавить Знак вопроса… и все как один принимающие телеграфисты, ещё оставшиеся на связи, бросились к дверям своих контор и завопили во всю глотку: «Турки вошли в Вену!».