Этюд с натуры

— Да, да, нужен нам математик, почасовик, — подтвердил опять заведующий кафедрой. — Вас не устраивает что-то?

— Устраивает!

— Вести будете у нас курсовые, контрольные, проверять выполнение присылаемых заданий. Все по программе.

— Могу и на дому?

— Если вам так удобнее, не возражаю. Студенты, знаете, народ беспокойный. Они хоть и заочники, но характеры одинаковы. Когда надо зачет получить, все ходы и выходы испробуют. Так что зачастят к вам домой. Вы сами у кого учились?

— Фаддеев, Фихтенгольц, Матвеев…

— Наша профессура! Басов читал «Дифференциальные уравнения»? Подтянут, белоснежная рубашка, накрахмаленные манжеты.

— Точно!

— А Фихтенгольц и при вас повторял студентам излюбленную загадку? Как это у него…

— Маленькое, красненькое, а внутри вишневая косточка!

— Вот-вот! Большой культуры люди. И нас старались сделать такими, чтобы не только предмет знали, но и собственным достоинством дорожили.

— Фаддеев увидит списывающего студента, отвернется — так унизительна была для него шпаргалка. И действовало сильнее разносов, «неудов». У него старались отвечать без ухищрений.

Расстались довольные друг другом. Уже на лестнице Петр Федорович спохватился:

— Документы мои! Я же забыл их оставить!

— Эх ты! — Надежда Васильевна звонко рассмеялась, довольная, что так все хорошо устроилось. — Посиди, я сбегаю…

Поскольку Жидикин работал часто дома и выполнял определенный объем работы, дали ему поначалу полставки. Мол, освоится — возьмет на себя и полную нагрузку. Возражать Петр Федорович не стал. Понимал: право на полную ставку надо доказать трудом.

Восемьдесят рублей в месяц оказались весомой прибавкой в семейном бюджете. Надежда Васильевна спокойно могла заканчивать диссертационную работу, защищаться. Много ездила по командировкам, побывала в Сибири, на Камчатке. Мечтала свозить на Байкал когда-нибудь и мужа. Оставляла Петра Федоровича со спокойной душой, в доме за нее хозяйничала дочь.

С четырех лет Таня уже помогала отцу — ходила в магазин, подсобляла при стирке. Напишет Петр Федорович записку — сколько и чего купить, даст дочке сетку и деньги. Таня вручит записку и деньги продавцу, а та все взвесит, аккуратно уложит. Несет девочка продукты домой. За стирку примется отец — она носит воду.

Анна Васильевна стала тоже наведываться. Иной раз поможет по хозяйству, обед состряпает. Придет вроде на минуту, а займется делами и забудет о времени. Чувствовалось, гложет ее совесть. Как-то перед уходом не сдержалась. Вернулась от двери, присела на краешек стула. Платок с головы опустила на плечи.

— Сказать тебе хотела, да все не решаюсь… — И приложила уголок платка к глазам. — Прости меня, старую, если можешь… Виновата перед тобой до смертного часа моего.

Жидикин отложил работу, приподнялся. Обычно трудился лежа на животе, опираясь локтями на чертежную доску — она служила ему вроде стола. Сидеть долго не мог: не заживали раны на пояснице.

— Зла я не держу. И вы, мама, дурное выбросьте из головы. Забудьте о прошлом.

— Как можно забыть, сынок! А за доброе слово спасибо тебе. Кто же тогда мог понять, что у Нади с тобой жизнь сложится не хуже, чем у других. Наговаривали женщины разное, сама невесть что передумала, все дочке счастья хотела. А счастье, вот оно. На пьянчуг посмотрю — врагу такого житья не пожелала бы. Деньги до копейки спускают, детишек, хозяйку бьют, из дому выгоняют.

Он не помнил обид, прожил с тещей последние ее годы в ладу. Надежда Васильевна в беседах, когда заходила речь о муже, не раз подчеркивала: доброта и ум в нем жили всегда. Только говорила несколько по-своему:

— Свет и ум в нем изнутри шли.

Никто лучше ее и не знал Петра Федоровича. В университете о болях и муках, какие терпел Жидикин каждодневно, и не предполагали. Дома тоже не любил жаловаться. Надо сказать, что последние десять лет он мог лежать только на животе: старые раны вскрывались и не заживали. Подскочило кровяное давление, на грани отказа работали почки, подводили все чаще легкие. А внешне человек веселый, жизнерадостный, отзывчивый на чужое горе.

— Как ни странным может показаться, — призналась однажды Надежда Васильевна, — но именно Петя помогал мне в работе и в жизни. По натуре я робкая, а с ним менялась. Себя порой не узнавала. В экспедицию уеду, интересного много, а чувствую: не хватает Пети. С ним бы все иначе у меня двигалось. И впитываю, как губка, стараюсь докопаться до сути, дать максимально точные сведения — мне ведь потом мужу первому отчет давать. Хотелось, чтоб одобрил. Кажется, мне это удавалось, хотя особой памятью не обладала. Как у всех память. Но однажды мои рассказы Петру услышала знакомая по экспедиции. Она была удивлена, как много я успела запомнить. Секрет, думаю, в целеустремленности. Знать все основательно стремился муж, к этому постепенно привыкла и я. Иначе не могла: Петя был моей совестью.

Он был совестью для многих. Искалеченный, но не сломленный духом. Окончил университет, научился водить машину, много путешествовал, растил и воспитывал дочь. Каждый его приход в институт на кафедру высшей математики подтягивал коллектив, отбрасывал наносное, мелочное. И все понятно: перед глазами у людей стоял живой пример — жизнь трудная, но честная. Не слова и призывы, когда говорили одно, а поступали по-другому, как себе выгоднее. Здесь был человек, не покорившийся невзгодам, знающий цену добру и злу, не потерявший уважения, сочувствия к другим.

— Однажды я читала его рецензию на контрольную работу, — вспомнит годы спустя на встрече с однокурсниками Людмила Александровна Шушарина. Она училась вместе с Жидикиным, а после университета так получилось, что оказалась с ним на одной кафедре и проработала двадцать лет. — Контрольная была выполнена в тетради без полей. Тогда этому придавалось значение. Петр, помню, написал: «Вашу работу я вправе не проверять, так как она неверно оформлена. Но я понимаю вас — работаете, не всегда и время удается на учебу выкроить, поэтому я ее вам проверил. Но прошу впредь оформлять задание в отдельной тетради, оставляя поля для замечаний…»

Ранение не давало забыть о себе. Организм уставал сопротивляться, наступал кризис, когда болезнь брала верх — все чаще отказывали почки, а то вдруг вспыхивало воспаление легких. Укрепить здоровье после госпитальной койки удавалось летом. И Жидикин использовал шанс. Обычно Петр Федорович выезжал с семьей к знакомым в деревню. Много раз предоставляла кров и хлеб мать бывшего его ученика Александра Боровского, она жила под Тихвином.

Боровские не верили, что Жидикин отважится ехать так далеко на своем «Москвиче». К тому же по проселочным ухабистым дорогам. Застигнет дождь, раскиснут пути и перепутья, не то что легковушка, грузовики вязнут по оси в грязи. И когда Петр Федорович в первый раз подкатил к дому Боровских, выбрался из машины и лег тут же на зеленую травку, хозяйка дома растерялась — как разместить гостя, где место поудобнее выбрать. Разрядила обстановку невестка Нина, она работала дояркой на ферме:

— Ой, да мы по-домашнему! Уголок Пете отведем в детской, поставим туда мою кровать, стол перенесем.

Пока устраивались, прибежал пятилетний Сережа, сын Нины, быстро нашел общий язык с гостем. Нарвал крыжовника, подал в кружке и предупредил строго:

— Гляди, не ешь много. Живот заболит.

Приехал вскоре и Александр с братом Николаем, мужем Нины, увидел гостей, обрадовался искренне:

— Завтра в лес тебя свожу. Места у нас грибные. А черники, брусники этой! Воздух в лесу знаешь какой! На хвое да сосновой живице настоян.

— Сынок, — пыталась урезонить мать, полагая, что Александр через край хватил, — куда гостю на протезах в лес? Мы с ним во дворе на солнышке погреемся. Грибов и ягод, правду говорят, много. Прошлой зимой Матвей Плахов, бобыль он, четыре тонны клюквы сдал на заготпункт. До чего додумался: болотина осенью водой покрылась и замерзла. Оттепели наступили, лед оттаивает за день, ягоды одна к одной сверху. Он их метлой знай сметает в кучу. Ночью подморозило, вода испарилась, ледок пониже, ягода — она опять сверху, какая осталась. Дед снова ее метлой в кучку…