Этюд с натуры

В закатный час летнего дня приезжали к зданию Нового Эрмитажа, где как бы подпирают небо атланты, выполненные из серого сердобольского гранита скульптором Теребеневым. Их десять, похожих, как братья-близнецы. Склонив головы, исполины удерживают тяжелый карниз. От них веет молодостью и силой. Бедра их обернуты медвежьими шкурами, на головах венки из колосьев. Грозно сдвинуты брови на прекрасных лицах.

Весной подолгу засматривались на Неву возле спуска к реке у Академии художеств, где на высоких пьедесталах величественно возлегают два сфинкса, на лицах которых застыло выражение горделивого покоя, а во взорах отразились века.

Мир комнатки в студенческом общежитии потерял границы. Теперь у Петра и Нади был город с его великой культурой, дворцы и парки Пушкина, Павловска, Петродворца, Гатчины, Ломоносова. Машинам не разрешалось проезжать на их территорию, но начальник ГАИ, проникнувшись к Жидикину уважением, сделал исключение.

После защиты диплома Надя осталась в аспирантуре.

Готовилась заранее — училась в университете все годы на «отлично». Прежде всего хотелось посвятить себя науке, увлекалась палеонтологией. Вместе с тем кандидатская степень позволяла обрести и материальную независимость: рассчитывать на зарплату мужа в ближайшие годы не приходилось. Как у него все сложится после окончания ЛГУ, можно было пока предположить. Учиться Петру оставалось два года, с трудоустройством ломать голову было рано. К тому же подступили заботы, которые затмили собой все.

Что беременна, догадалась, но никому не говорила. Раздражать вдруг стали запахи из кухни в общежитии, изредка подташнивало, с жадностью набрасывалась на соленое. Иной раз увидит у кого огурцы — полный рот слюны, кажется, немного — и попросит. Не выдерживала искушения, заходила на Василеостровский рынок, покупала килограмм, благо стоили недорого, прямо с весов брала огурец и ела.

В комнате появились книги и журналы, каких раньше и в руки не брала. Теперь зачитывалась «Здоровьем», записывала себе в тетрадь разные рекомендации из статей под рубрикой «Советы молодой матери». В разговоре интересовали суждения о гигиене и кормлении ребенка.

— В течение первых трех месяцев и двух последних надо быть осторожнее, — услышал однажды Жидикин, как говорила Наде знакомая. — Не поднимай высоко руки — можешь навредить ребенку. А иногда, не приведи господь, и удушье случается…

Жидикина насторожил разговор. Уж не с Надей ли произошло, подумалось, но спросить не решался. Боялся ненароком обидеть жену. О ребенке мечтали давно. Подумывали даже взять из детского дома. Без дитяти, считала и Надя, семьи нет. Наверно, усыновили бы приемного, но отважились, зашли в консультацию, к врачу, тот обнадежил, заявив, что пока нет оснований отчаиваться.

Побывав у врача на сей раз, Надя получила официальную справку, что она в положении на четвертом месяце. Послушав ее, пожилая женщина сказала на прощание:

— Все идет удовлетворительно. Рожайте на здоровье. Муж небось не нарадуется?

— Он не знает.

— Вот те раз! Ждет ребеночка, а отцу ни слова. Не в разводе ли? Нынче это быстро…

— Нет, живем дружно.

— Сегодня же поговори. Их, мужчин, подобная весть сразу остепеняет, мальчишками перестают быть. Ответственность за дом появляется.

Вечером присела Надя к Петру поближе, пригладила его чуб, как делала в минуты нахлынувшей нежности, прошептала на ухо:

— У нас будет маленький…

Петр на мгновение замер, сумей — пустился бы в пляс, горячая волна прихлынула к лицу. Хотел ответить, но тугой ком перехватил дыхание. Обнял жену, целовал ее волосы.

Человек, которого Надя носила под сердцем, формировал и направлял теперь их помыслы. Еще его не было, а жили уже его пожеланиями, учитывали потребности — многое надо менять в привычном быту. Перво-наперво стоило подумать о собственной квартире. Пусть однокомнатной, но своей. Пойдут пеленки, бессонные ночи, когда у ребенка болит живот, режутся зубки. Жидикин решил обратиться в горисполком — должны же учесть семейное положение, что Петр инвалид войны. Да и оставаться больше положенного в общежитии не имели права. Получит Жидикин диплом — попросит ректорат освободить занимаемую площадь.

Узнав, что дочь готовится, стать матерью, сменила гнев на милость Анна Васильевна. Надя ходила на восьмом месяце. В отсутствие Петра наведалась, переступила порог комнаты и заплакала:

— Ох, дочка, дочка… Хлебнешь горя с дитенком да мужем таким… Говорила тебе, не послушалась! Ну да своя голова на плечах, чего уж теперь.

Подобрела, попыталась определить, мальчик или девочка родится. Надела на нитку свое обручальное кольцо, сделав вроде маятника, и поднесла к животу дочери. Медленно обвела вокруг, следя за отклонением кольца.

— Девочка будет! — сказала убежденно. — Попомни мое слово.

— Мальчик или девочка — берем любого, — ответила Надя с улыбкой. — Скорее бы. Носить тяжело.

— Своя ноша не тянет. Пугаться тебе нельзя. Но коль не минует такое, не хватай себя за тело. Где коснешься рукой, там у ребенка оставишь красноту на всю жизнь — кровь застынет. Не доведи господи, на лице…

— Скажешь, мам, такое…

Как ни ждали в последние недели, застали роды врасплох. Схватки начались, а Петр на занятиях. «Скорую» вызвали соседи. Возвратился Жидикин — пустая комната, словно осиротевшая, и записка на столе: «Вот и мой настал черед, Петечка. Не беспокойся — рожали до меня женщины, рожу и я. Страшновато немного, чуточек. В приемном покое скажут номер палаты, где я лежу. Привези мне лифчик простой, с пуговками спереди. Купила его на днях, да в спешке забыла. И еще яблок и сгущенного молока. Баночку или две. Молоко нам не помешает…»

Из двух наушников соорудил радиотелефон с проводом метров на сорок. С продуктами на второй день и передал жене. Приезжал под окна, опускала Надя один наушник мужу, так и беседовали на расстоянии: он говорит, она слушает, приложив раковину с мембраной к уху, или наоборот.

Родила Надя девочку, беленькую и голосистую. Назвали ее Татьяной. Принесли в первый раз покормить, взяла запеленатое тельце — розовое личико, причмокивающие губки беззубого рта, тоненькие пальчики на руках, уже с ноготками. Подала грудь, припала дочка к соску, деснами сжала, пускает пузыри и посапывает. Нахлынул на кормящую прилив нежности, смотрела, на малышку неотрывно и светилась от счастья. Подошла сестра, забрала девочку.

— Хватит, хватит. Перекормишь.

— Ой, да она и не успела ничего…

— Свое взяла. Что осталось в груди — сцеживай!

О рождении дочери Жидикин узнал в приемном покое. Спросил у дежурной через окошечко, та переспросила фамилию, повела узловатым пальцем по списку сверху вниз:

— Девочка. Три кило, девятьсот, папаша.

На полке для писем нашел для себя весточку от жены — сложенный по-солдатски треугольник.

«Петя, здравствуй!

Роды прошли хорошо. В палате я появилась последняя, а родила — первая. Врач меня обманул. Сказал, что рожу только ночью, а поэтому, когда у меня начались сильные схватки, на меня вначале и внимания не обращали. Потом схватились. Пришлось сделать разрез, наложили три шва. Но это не страшно.

Лежать я буду, как все, 7–8 дней. Мне сделали четыре укола в вену — два, когда рожала, и два потом.

Ничего из еды не приноси. Здесь всего достаточно. Передай лучше книгу Р. Роллана „Очарованная душа“, Она лежит у нас на столе. Целую. Надя».

Через десять дней Толстикову выписали из родильного дома. По пути Жидикин заехал на базар, купил букет роз. В ларьке поблизости взял плитку шоколада «Золотой якорь» для нянечки. К назначенному часу подошли друзья. Девушки, заставив раскошелиться едва ли не весь курс, приобрели малышке теплое атласное одеяло, кружевные уголки, пеленки, распашонки, чепчики и передали все Наде. Вышла она, а рядом медсестра с бело-розовым конвертом на руках. Петя присел на подставленный стул, принял с рук на руки спящую малютку, прикоснулся щекой к одеяльцу.