Страница 14 из 18
Надежда высвободила руку, сделала движение в коридор. Желание ослепило меня. Я сжал ее
27
предплечье, зная, что наутро выступят синяки. Я прижал ее к стене вагона, втолкнул колено меж узких худоватых бедер, в голенях совсем тонких, под лоном – напряженных, полных. Я ощутил волосатость и тепло ее пизды. Дурацкая фигура, Иценко – Кушинг какой-то! Я находился на грани изнасилования. Трахнуть ее и умереть. Будь что будет, пусть арестуют. Буду сидеть. Меня самого изнасилуют в тюрьме. Возможно, я покончу с собой. Развернуть ее раком, оглушить, задушить или обоими руками под бедра вздеть вверх? Членом отодвинуть полоску трусов… Пусти, мне больно. Она выбежала в коридор. Открыла окно. Сильный ветер растрепал черные волосы. Надежда обернула ко мне влажное нареванное лицо. Потоки слез. Тело Надежды содрогалось с головы до ног. Шелковая многоцветная палевая туника развевалась, то облепляя, то накрывая куполом тощее тело. И все же ты хороший человек. Я долго думала: в тебе больше светлого, чем черного. Больше – положительный. Надежда замахала кистями на разгоряченное лицо. Сейчас я рассмотрел ее маленькую перламутровую сумочку. Она предусмотрительно выбежала с ней. Достала косметичку. Впитала салфеткой слезы, наложила крем-пудру на лицо и шею по вырезу платья, подкрасила глаза и губы. Что ж… Она пошла к проводнику и взяла другое купе.
Я встретил Надежду утром на платформе вокзала. Она пристально посмотрела мне в глаза. В ее – таились грусть и усталость. Я хотела бы, Саша, попросить тебя спасти Гришу. Женись на моей дочери. Вытащи ее. Присмотрись к Грише поближе. Я устрою.
И я присмотрелся. Удаляющаяся любимая женская фигурка, ведущая за ручку чемодан на колесиках, растаяла в утренней дымке.
22
Дочь: не доросла до 1,70, глаза голубые, нос с седлом над пипкой, вечные морщинки на узком лбу, маленькие без мочек уши прикрыты рыжими волосами, узкий лицевой угол, IQ 70 – 100. Вертлявая ебливая девчонка, застрявшая в пубертатном промискуитете. Сначала я обольстился, что понравился ей, она меня помнила, потом оказалось, что Гриша подкидывает всему, что движется. Сбоку от больших половых губ ее зияли буро-красные с зазубренными фестончатыми воспаленными краями “входные ворота” сантиметр на полтора, куда она вводила “синтетик”. Я не ругал ее. Мы бешено трахались на квартире ее матери на чем попадя, чуть не на люстре. Однажды развалили стул, на котором сидели попеременно. Я бросал по дюжине палок. В ближней аптеке провизоры на меня глядели с удивлением, иногда спрашивая у заведующей, можно ли отпустить. Я брал по сто – двести презервативов. Несмотря на отрицательные анализы, остерегался ВИЧа.
Постепенно мне удалось уговорить Агриппину отказаться от инъекционных наркотиков, склонив к кокаину. Она нюхала неумеренно. Часто анестезированные ноздри не слушались, не могли всасывать порошок по два-три раза, и Гриша сыпала его узкой ниткой из бумажки в нос, закинув голову. Еще она растворяла кокаин в шампанском, чтобы на газе он скорей усваивался. Стакан крепкого сорокоградусного алкоголя, который она научилась пить большими неотрывными глотками, сразу воодушевлял ее. Она заявляла о приливе чувств и требовала куинлингвуса. Я старался делать его так, чтобы не влезть языком в ее “раны”.
Часто, особенно первое время, Агриппина срывалась. Вновь кололась, и тогда “по приходу” я выслушивал ее многословные пассажи о том, что мы с ее матерью “старперы”, что молодежь хочет кайфово жить здесь сейчас, пить, курить, ебаться, не мозолить глаза и уши смишными пассажами о бедах и героях Второй Пунической, де надо “претерпеть до конца”, и замечательно одно то, что живем в мирное. Мир хранит война. Триллионы выбрасывались на защиту от врага планетарного или инопланетного. Многие люди трудились в военной отрасли. Они не хотели снижения или потери заработка. Народный диктатор любил говорить о войне. Пропаганда
28
переносила наши мысли вовне, дабы не застревать на несовершенствах внутри. Отчим Гриши состоял в составе совета директоров крупнейшей смешанной частно – государственной компании, добывавшей редкоземельный металл, использовавшийся в сплавах летательных аппаратов. Он работал на возможную войну. А отец ее, госаппаратчик, префект Центрального округа Волгограда? У всех живущих и работающих рыльце в пушку. Гриша ‘добывала” деньги, не работая. Она плевала на сук, на котором сидела.
Агриппина лежала вырубленная на белых простынях дивана, а мы, ее властный благородной внешности нестарый отчим, мать, с выплаканными глазами, с седыми под краской волосами, я, то ли жених, то ли психотерапевт сидели округ, гадая, что делать. Мать настаивала на скорейшей свадьбе, замечая прогресс в моих усилиях. Отчим говорил о психанализе. Когда Гриша чуть оклемалась, я выставил родичей из комнаты. Пользуясь просоночным состоянием, провел сеанс. Выяснилось, что подсознательно Гриша ищет интимной близости с отчимом.
Я развелся. Мы поженилась. Отчим Гриши устроил пышную свадьбу с регистрацией в ЗАГСе № 1. Около года мы как голодные продолжали сексуально набрасываться друг на друга в выделенной нам 120-метровой трехкомнатной квартире в элитном районе. Уборку и приготовление пищи осуществляла приходящая прислуга. Мать просила пристроить Гришу в кино. Она хорошо делала испуганное лицо, и я снял провалившуюся страшилку с Агриппиной в главной роли. Она трижды беременела. На третий раз аборт решили не делать. Агриррина родила девочку, к которой быстро потеряла интерес. Вскармливанием смесями занялась бабушка. Интима он по-прежнему не допускала. Однажды она мылась у нас. Я случайно открыл ванну и застал Надежду голой. Она стыдливо прикрылась.
Гриша спуталась с прибалтом-предпринимателем, превосходившим ее возрастом лет на двадцать. Прибалт обещал бросить ради Гриши семью с женой-ровесницей и тремя сыновьями, которых не бросал. Узнав о встречах из случайно оставленного телефона, мы с Надеждой убеждали Агриппину бросить любовника. Она уверяла, что любит его. Снова и снова она попадала в НЦПЗ с наркотической зависимостью. Последний раз – с кататонией. Она вышла голая покурить на балкон. Замерла, и простояла несколько часов на морозе, прежде чем, придя с работы, я не обнаружил ее. В больнице Гришу мы навещали по очереди, я, мать, отчим и любовник. Между госпитализациями ее, завшивленную, находили в подвалах среди других наркоманов, лежащую под кайфом на грязном матрасе. Грише поставили шизофрению.
Я взял трубку, и услышал взволнованный голос Надежды. Она просила срочно приехать на ее квартиру. Там уже находилась следственная группа. Отчима застрелили. Он лежал в луже крови в зале. Во время похорон Надежда после всех родственников подошла к гробу. Она не поцеловала мужа даже в лоб. Просто подержалась за край гроба. В крематории гроб опустился за закрывшие его огнеупорные задвижки. Послышался шум пламени. Мужа не стало. Я поехал за отсутствовавшей Гришей. Нашел ее в беседке больницы. Стоя на коленях она делала минет какому-то больному. Я взбесился, и попросил освобождения. Надежда просила подождать. Она занималась продажей дачи с вертолетной площадкой на Николиной горе.
Гришу нельзя оставлять одну. Обещая замену, я позвонил Юре. Он сказал, что устроен. Партия с Гришей казалась выгоднее. Юра спросил, стара ли она. Я отвечал: на четыре года младше нас. Юра развелся, и женился. Тем временем без тестя мои дела в кино пошли совсем плохо, и я вернулся в больницу. Удалось устроиться в Подмосковье. Ко мне скоро обратилась Надежда с просьбой подтвердить на суде судьбе некоего ведомого мной пациента. Его обвиняли в растленных действиях с несовершеннолетними. Он готовился к судебно-психиатрической экспертизе. Его перевели в институт Сербского. После экспертизы лечащий врач выписал его, и пациент исчез. Надежда утверждала, что похоронила его. Родственники жертв требовали эксгумации, настаивая, что он сбежал, а вместо него в земле лежит труп то ли купленный в морге, то ли “умерший за деньги” бомж.