Страница 18 из 104
— На самом деле, это тема, которую я собиралась обсудить с тобой, — сказала она.
Я скрестил руки на груди. Мне не понравилось, как это прозвучало. Мне совершенно не хотелось продолжать этот разговор. Я сказал все, что мне нужно было сказать, не выкапывая себе новую яму, и теперь хотел побыть один, чтобы впервые с полудня нормально выдохнуть.
— Да. Конечно. В чем дело?
— Дженни упомянула несколько вещей, о которых, я думаю, тебе следует услышать, — сказала она. — Было много комментариев о том, что у нее нет друзей в школе или что ей трудно с другими детьми. Думаю, что ее пиратский образ — это защитный механизм. Она использует это, чтобы справиться с дискомфортом, связанным с этими социальными проблемами.
Дерьмо. Просто… черт.
Я встретился взглядом с Шей и выждал долгую паузу, прежде чем спросить:
— Есть что-нибудь еще?
— Она стесняется своих волос, — сказала Шей. — Говорит, что они никогда не выглядят красиво, и предполагаю, что это также подпитывает пиратство.
— Почему она мне не сказала? Я бы… не знаю, я бы что-нибудь сделал.
Шей пожала плечами.
— Я не уверена, но она упомянула, что ты не знаешь, как делать девичьи прически.
Я сорвал с головы бейсболку и потер лоб.
— Каждый раз, когда думаю, что справлюсь с родительскими обязанностями, появляются прокалывание ушей и девичьи прически, и я снова возвращаюсь к началу.
— Ты ошибаешься. Ты так далек от начала, что даже не видишь линию старта.
— Линия старта движется каждый день, — ответил я. — И это будет продолжаться. Сегодня это девичьи прически. Через несколько лет это будут — я не знаю — тренировочные бюстгальтеры и месячные, и, Господи Иисусе, я не приспособлен для этого.
— Я думаю, что ты отлично справляешься с ней, Ной, — сказала она. — Ты разберешься с этим по ходу дела. Посмотри, она ест овощи и занимается домашними делами, и…
— И материться через слово.
— М-м-м. Это правда. Но послушай. Однажды, в первый школьный день, я была утром на улице, приветствуя прибывших учеников. Один мальчишка выходит из автобуса, подходит прямо ко мне, плюет на мои туфли и говорит, что мне лучше не быть той гребаной сучьей стервой, которая собирается заставить его ходить в школу. Затем он выбежал со стоянки на полосу встречного движения. А день едва начался.
— О боже мой. — Я хотел спросить, на что была похожа домашняя жизнь этого ребенка, но моя племянница называла кур дерьмовыми ублюдками, так что я стоял на зыбучих песках.
Шей посмотрела вниз с холма на Дженни, которая распласталась на земле, в то время как одна из старых собак лизала ее лицо.
— В тот год он был сущим наказанием. Бегуны всегда такие, но он был особенным. Через несколько недель он пойдет в пятый класс, но по математике на несколько лет опережает своих сверстников. Особые дети всегда будут требовать от нас большего.
Как она это делала? Как ей удавалось сделать так, чтобы все казалось бесконечно возможным? Что даже не возможное кажется вероятным. Как будто я смогу превратить этого ребенка-изгоя в полностью сформировавшуюся личность в течение следующего десятилетия, несмотря на то, что ее детство было испещрено травмами. Как будто я соображу, как это сделать, и сумею удержать голову над водой.
И где Шей научилась быть такой… такой терпимой и принимающей? Девушка, которую я знал, никогда бы не подумала о карьере преподавателя, не говоря уже о том, чтобы дети ругали ее первым делом с утра.
Девушка, которую я знал в старшей школе…
Я засунул кепку в задний карман и переместился, чтобы встать перед Шей. Посмотреть на нее, по-настоящему посмотреть на человека, которого я знал все эти годы назад.
Возможно ли, что она больше не была той девушкой?
Если я мог измениться, разве она не смогла бы? А я изменился. Если не обращать внимания на ту часть, где я все еще краснел и запинался, когда речь заходила о Шей, я был совсем не похож на себя в старших классах. Я проецировал всю свою неуверенность на этот город, и сделал неприязнь к этому месту своей личностью.
Слава богу, что я изменился.
— У Дженни были трудные времена в прошлом году, — сказал я. — Когда она впервые приехала сюда, это было тяжело. Для нас обоих. Мне и в голову не приходило, что у нее могут быть проблемы в школе, пока мне не начали звонить.
— Быть новичком — это ошеломляюще даже при самых благоприятных обстоятельствах. Мне ли не знать.
Я уставился на нее. Мне хотелось узнать, когда она изменилась. Был ли это внезапный или медленный сдвиг. И хотел знать почему. Что произошло в ее жизни?
— Поэтому ты помогаешь ей? Потому что сама столько раз была новенькой?
Шей небрежно пожала плечами.
— Отчасти. А отчасти из-за того, что знаю каково это — чувствовать, что ты никому не принадлежишь. А также из-за воспоминаний о том, каково это, когда мне шесть или семь лет, а мама уезжала на задание за границу.
— Ева не военный корреспондент. Она не связана с военным подразделением и не тратит год на слежку за наследным принцем, чтобы раскрыть десятилетия коррупции.
— Может быть, и нет, но детали не так важны, когда ты маленький ребенок, которого перебрасывают с места на место. В том возрасте я не знала, что моя мать была известной журналисткой. Я просто знала, что сменяющиеся няни были моей единственной семьей, и никто никогда не знал, когда моя мама вернется домой. У нас могут быть разные истории, но я многое знаю о Дженни. Я знаю об отцах, которые пожертвовали сперму и буквально ничего больше, и знаю о чувстве, что на тебя некому претендовать.
— Ева отбывает пожизненное заключение, — сказал я. — Она убила федерального агента, перевозя наркотики через канадскую границу для своего засранца-бойфренда. Понятия не имела, что это была спецоперация или что совершила дюжину федеральных преступлений в присутствии агентов под прикрытием. И не знала, как пользоваться пистолетом, который ей дал этот засранец-бойфренд, но запаниковала, и оказалось, что ее прицел безупречен. В процессе она ранила еще трех других агентов. Это был несчастный случай. Серия действительно чертовски ужасных несчастных случаев, и она проведет остаток своей жизни в тюрьме, в то время как засранец-бойфренд растворился в воздухе. — Я наблюдал, как это накатывает на Шей волнами, каждая хуже предыдущей. — Дженни была в пятистах милях отсюда, когда это случилось. В Филадельфии с одной из подруг Евы. Социальным службам потребовалась неделя, чтобы найти ее, а затем еще три дня, чтобы связаться с моей матерью. К тому времени Ева уже дала показания федералам, ни разу не попросив адвоката, и Дженни уже находилась в системе приемной семьи. Единственное, что Джен помнит с того времени, это то, что она была голодна и снова и снова смотрела «Пиратов Карибского моря», но продолжай и расскажи мне, что ты знаешь, через что она прошла. Расскажи мне о том, что общего у твоих нянь, таунхаусов в Верхнем Ист-Сайде и в Мейфере, а также твоих швейцарских школ-интернатов с ней. Расскажи мне, Шей.
Мы уставились друг на друга, в то время как собаки лаяли, а Дженни хихикала вдалеке. Солнце стояло низко над горизонтом, и я мог бы часами наблюдать за тем, как ветерок развевает волосы Шей. Мне хотелось заправить пряди ей за ухо и провести большим пальцем по ее щеке. Даже если бы это стоило мне всего.
— Мне жаль, — сказала она в конце концов. — Я не могу знать всего, через что она прошла и через что пришлось пройти тебе. — Она бросила на меня взгляд, который, казалось, что-то говорил, но я был слишком занят ее волосами, чтобы понять это. — Но я действительно знаю, каково это, когда кажется, что у тебя никого нет. Как будто ты не принадлежишь никому и тебе нигде нет места. Это одна из причин, почему я хочу для нее самого лучшего. Что бы с нами ни случилось, это не изменится. Другая часть заключается в том, что ты мой друг — или был им в последний раз, когда я была в этом городе, и, надеюсь, будешь снова, — и я тоже хочу для тебя самого лучшего.
Она наклонилась и подняла свою сумку.