Страница 3 из 81
Не размышляя, не колеблясь нисколько, старый Антипов отослал бы его прочь, когда бы не на него Прохор поднял руку, когда бы не с его сердцем рядом скользнул нож, нацеленный, чтобы убить, и когда бы не был Прохор двоюродным братом жены Гали. Отошли прочь — за месть примет. Счеты, скажет, сводит Захар Антипов...
— Сын-то твой на фронте погиб? — не выдержав мучительного ожидания, спросил Прохор.
— А ты откуда все знаешь?
— Земля слухами полнится, — уклончиво ответил Прохор. — Война!
Лучше бы ему не спрашивать про сына Захара Михалыча, лучше бы не произносить слова «война», потому что теперь старый Антипов ясно вдруг понял, что Данилов Прохор пожизненный его враг, что, случись ему, Прохору, быть на свободе во время войны, он оказался бы с теми, кто убил Михаила, по чьей вине погибла невестка... Первый бы поднял оружие против своих, русских людей, и не шевельнулось бы в нем ничего, не пробудилось бы в его заскорузлом зверином сердце никакое милосердие, никакая жалость не остановила бы его, не дрогнула бы рука, как не дрогнула она, когда поднимал Прохор нож, чтобы убить... Виновен! Виновен в том, что погибли, умерщвленные бесчеловечно и дико, миллионы людей на земле, и если Прохор о чем-то сожалеет нынче, в преддверии своей близкой смерти, так лишь о том, что победило, восторжествовало правое дело, победила высшая справедливость, против которой он боролся и которой ему не понять. Еще себя жалеет, свою пустую, одинокую старость и немощность...
Из-за угла выбежали Наталья и Миша. Впереди них, звонко, заливисто лая, несся Жулик. Увидав старого Антипова, он кинулся к нему.
— Ну, ну! — говорил Захар Михалыч, лаская собаку. — Ступай на место, ступай.
Дети, поздоровавшись с гостем, ушли в дом.
— Внуки? — спросил Прохор тихо.
— Внуки.
— Много их у тебя?
— Пока трое.
— От сына или от дочери?
— И от сына есть.
— Успел, значит. Оставил свое семя.
Над их головами отворилось окно, выглянула Клавдия Захаровна:
— Ты скоро, отец?
— Скоро.
— Ужинать пора.
— Успеется, корми ребят.
Прохор, должно быть, почувствовал, что пора заканчивать разговоры и что не будет ему здесь прощения, но все еще надеялся, ловил взгляд старого Антипова.
— Иди, — сказал Захар Михалыч, отворачиваясь. — Иди своей дорогой. Разные у нас дороги, и я не хочу тебя знать.
— Отказываешь?.. — Прохор поднялся с лавочки, тяжело опираясь на стену.
— Нет у меня власти миловать тебя. А если бы и была, все равно отказал бы.
— Мстишь, стало быть... Так я и думал. На всякий случай в путь отправился, чтобы последний разок взглянуть на родные места. Не хотел к тебе приходить, да вот не выдержал, заныло здесь... — Он приложил руку к сердцу.
— Ты сам себе отомстил, — сказал Захар Михалыч. — А я простить не могу. Не за себя, это дело прошлое. Вообще не могу. За людей, которые погибли на фронте. А ты где был?..
Прохор опустил голову.
— Если деньги нужны, дам.
— И на том спасибо. Утешил старого обездоленного человека. — Он нагнулся, поднял с земли мешок и вскинул на плечо. — Давай, Захар, денег, они не пахнут, а у меня ничего нет. Смешно, верно?..
— Что смешно?
— Любая бумажка, если ее запачкать, пахнет. А деньги — нет, хоть в самых грязных руках побывают.
— Плакать нужно, а ты потеху устраиваешь.
— Наплакался, будя, — сказал Прохор, усмехаясь.
— Клавдия! — позвал Захар Михалыч в окно.
Она тотчас выглянула, словно ждала, когда ее позовут.
— Что тебе, отец?
— Принеси пятьсот рублей. — И спросил Прохора: — Хватит?
— С избытком!
— Но у нас осталось только до получки дожить, — возразила Клавдия Захаровна.
— Семьсот! — повысил голос Захар Михалыч.
Она убралась, но скоро опять появилась в окне и положила на подоконник деньги.
Старый Антипов протянул их Прохору:
— Бери и уходи.
Прохор пересчитал деньги, тщательно разглядывая каждую ассигнацию, хотел было сунуть в карман, но, опять усмехнувшись, разжал пальцы, и разноцветные бумажки медленно начали опускаться на землю...
— Не похоже, что последние, — сказал он. — Новенькие, как из банка. Прощай, Захар! И ты, племянница. Не поминай лихом, а я как-нибудь доеду. Милиция довезет на казенный счет, по этапу вернут к месту жительства. Зачем тебе тратиться! — И пошел быстро по берегу, перебрасывая тощий мешок с плеча на плечо, и не обернулся ни разу — так и свернул в проулок как раз у того места, где тридцать с лишним лет назад пытался убить Захара Антипова...
Ужинал Захар Михалыч молча. Клавдия Захаровна не решалась ни о чем спрашивать его. А он, похоже, не собирался рассказывать о странном госте. Сопел, хмурился, наблюдая исподлобья за дочерью и внуками, придумывая, что бы такое сказать насчет Прохора. Племянницей назвал Клавдию!.. А никакая она ему не племянница, хотя бы и по родству смотреть. Седьмая вода на киселе.
Он отодвинул резко тарелку и встал.
— Ты же почти ничего не поел, отец! — сказала Клавдия Захаровна с беспокойством.
— Спасибо, я сыт. Пойду покурю перед сном, а ты давай-ка укладывай детей.
Он вышел на крыльцо, постоял недолго, покуда достал папиросы и прикурил, потом направился в палисадник — крохотный участок во дворе, огороженный штакетником. Здесь всегда росли цветы, и только георгины. Какую-то непонятную, странную любовь питал Захар Михалыч к георгинам. Нравилось, когда расцветали они сочно и ярко, словно зачинался пожар, а люди вообще неравнодушны к огню. Может, потому, что огонь дает тепло, а может, с тех давних, незапамятных времен, когда ему поклонялись.
Срезать георгины старый Антипов не позволял, они отцветали сами собой, прожив короткий век цветения.
Он сел, и тотчас появился Жулик, приблудный щенок, невесть когда и каким образом оказавшийся в доме. Был он ласков, отзывчив, не требователен, не избалован излишним вниманием, как чистопородные домашние собаки, и его быстро полюбили все, он стал равноправным членом антиповской семьи. Спал вместе с Захаром Михалычем, возле кровати, а случалось, забирался и под одеяло.
— Не любишь чужих? — спросил старый Антипов и, нагнувшись, погладил Жулика. Тот заскулил, потерся об ноги. — Не любишь. А чужие разные бывают... Сейчас пойдем спать. Ты прав, прав: нехороший сегодня приходил человек, и лучше бы нам с тобой не знать, что он есть, что живет на свете. У него своя какая-никакая жизнь, у нас — своя... А скрестились, видишь ты, дорожки... — Он вздохнул глубоко. — И вот я думаю теперь: зачем они скрестились? Ничего не бывает в жизни зря, просто так. Такое дело, Жулик...
Скрипнула, помешав ровному течению мыслей, сенная дверь. Из дому вышла Клавдия Захаровна. Она стояла на крыльце, кутаясь в платок, как будто не обращая внимания на отца, но он-то знал, что дочь хочет поговорить.
— Иди к нам, — позвал старый Антипов.
Она подошла и села рядом. Жулик, совсем довольный, улегся возле ее ног.
— Детей уложила?
— Спят уже.
— Ну и хорошо, и мы пойдем. Вот докурю и пойдем.
— Кто это был, отец?
— Не надо, не бери в голову, — ответил Захар Михалыч. — Анатолий в институте сегодня?
— Скоро должен приехать, — сказала Клавдия Захаровна. — Это ведь был мамин брат?
— Двоюродный. — Он насупился. — Тебе он почти никто, а ребятам и вовсе.
— Который чуть не убил тебя, да?..
Старый Антипов вздрогнул даже. Он никогда не рассказывал дочери об этом.
— Я давно знала. Мама рассказывала. А зачем он приходил?
— Не важно. Пришел и ушел. Скатертью дорога!.. — Захар Михалыч говорил резко и громко, точно заглушая в себе подспудно рождающуюся жалость. — У него свои кривые тропки, у нас свои пути. Мы его не знаем и в гости не приглашали. Своих хлопот хватает, чтобы еще о нем думать.
— Мне страшно, отец!.. — прошептала Клавдия Захаровна.