Страница 16 из 87
— Ведь вы не оставите ее?.. — Она умоляюще смотрела на свекра, и он вдруг понял, что невестку надо отпустить с миром, благословить. Потому что права она, тысячу раз права в своем стремлении пойти на фронт, хоть и обидно было ему, что тайно все сделала. А если не отпустить по-хорошему, думал он, все равно не удержишь, но тогда расстанутся они чужими, а этого он не простил бы себе никогда.
— Оставить, ясное дело, не оставим. Не о том разговор. — Он посадил внучку обратно на кровать.
— Где ж это видано, чтобы такое малое дитя мать бросала? — не удержавшись, воскликнула Галина Ивановна. — Грех-то, грех какой! — И сама не заметила, как перекрестилась.
— А я считаю, что она правильно решила! — заявила Клавдия. — Вон сколько девчонок на фронт ушли. Если хотите знать, и я скоро тоже уйду!
— Я вот тебе уйду, — пригрозила мать неуверенно. — Сиди и молчи, когда старшие говорят.
— В каждой семье кто-то воюет, — не унималась она, поощряемая молчанием отца.
— Похоже было, что наша семья отвоевалась, — сказал он. — А раз так... — Он посмотрел на Татьяну, чувствуя, как незнакомая ему прежде родительская теплая нежность к невестке разливается в нем, согревает душу. — Что ж... — Он положил на стол свои большие, сильные руки. — Что ж, дочка. Иди! Жалко отпускать тебя, не скрою. Но решение твое одобряю и поддерживаю, если ты этого от меня ждала... Что Михаил не довоевал, ты довоюешь за всех нас. А за дочку свою и нашу внучку не волнуйся. Ей плохо не будет.
— В уме ли ты, отец?! — пыталась сопротивляться Галина Ивановна, никак не ожидавшая, что муж одобрит нелепый, дикий поступок невестки. — Подумал бы своей седой головой!..
— В уме, мать, в уме. — Он обнял жену, приласкал. — Значит, так надо, пойми.
— Сердца нет у тебя. А ну как на смерть благословляешь?.. Сам-то себе простишь после?
— Меня не убьют, вот увидите! — уверенно сказала Татьяна.
— Ничего, мать, ничего... — пробормотал Захар Михалыч, отворачивая лицо. — Все образуется, все хорошо будет. А главное, что живут Антиповы!.. Работаем, воюем тоже, наследников растим... Это самое главное, мать.
— Спасибо, — тихо молвила Татьяна, опуская глаза. — Спасибо всем вам и... за все.
— Видно, никуда от судьбы не денешься, — вздохнув шумно, сказала Галина Ивановна, поднялась, вытерла передником руки, подошла к невестке и, обнимая ее, расцеловала. — Если отец отпускает, прими, доченька, и мое благословение.
— И я тебя поздравляю, Танюша! — Клавдия бросилась к ней тоже целоваться. — Ты не представляешь, какая ты молодец у нас!
— Ну, хватит цацкаться, — сказал Захар Михалыч, но без строгости в голосе. — Давайте выпьем. Теперь уж и за внучку, чтоб росла большая и здоровая, и за дочку нашу Татьяну. — Он поднял кружку и одним глотком осушил ее. — Когда ехать надо?
— Завтра.
— Господи, так скоро?.. — захлопотала Галина Ивановна. — На дорогу испечь бы чего-нибудь, а муки не осталось. Хоть драников наделаю... — Она заспешила на кухню.
Татьяна часто писала.
Больше в ее письмах было вопросов, о себе сообщала скупо. Сначала направили ее в эвакогоспиталь, а ей-то хотелось только на фронт. Добилась в конце концов своего. Молодцом, знай наших, думал про это Антипов. Радостно ему было видеть, что характер у невестки оказался настоящий — сильный, вполне антиповский: Что задумала — сделает! А что погибнуть она может, как сын, это ему в голову не приходило, настолько противоестественной оказалась бы ее смерть. Мужчин убивают на фронте — это естественно, но чтобы женщину...
Зато Галине Ивановне все мерещилась обязательная смерть Татьяны, и она заранее вымаливала прощения у бога за свою слабость: что поддалась, благословила невестку.
— Пуля слепая, — обеспокоенно говорила она. — Не видит, кого убивает: мужчину или женщину. Ей все равно.
— А ты слыхала, чтобы на женщину похоронная пришла?.. То-то и оно, что не слыхала. Женщины хоть и на фронте, но не под самыми же пулями, — убеждал жену Антипов. Однако не был и сам уверен, что это так. — Мужчины с ними рядом, значит, охраняют и берегут. А как же иначе, мать?
Может, и охраняют. Может, и берегут, оставаясь со своим беспокойством, в общем-то здраво рассуждала Галина Ивановна. А только берегись не берегись — война есть война, от нее не убежишь, не спрячешься...
И она была куда ближе к истине, чем Антипов: Татьяна воевала именно под самыми пулями, выносила с поля боя раненых и тут же, случалось на виду у врага, оказывала первую помощь, делала перевязки. Страшно ли ей было?..
Она продолжала писать письма Михаилу, ей хотелось и нужно было выговориться, а это невозможно сделать в письмах к свекру и свекрови. Клава же вряд ли сумела бы понять ее.
«Знаешь, милый, ведь я на фронте, и так рада, что ты не представляешь себе! Скрывать от тебя не стану, бывает очень-очень страшно. Никак не могу привыкнуть к артобстрелам, лучше уж, когда бой идет. Тогда хоть знаешь и видишь, откуда ждать опасности, а сидеть в блиндаже и гадать, куда попадет снаряд, самое для меня худшее. Правда, теперь я поняла, что убивает не тот снаряд, который слышишь, и не тот осколок, который зарылся в землю рядом с тобой. Странно, верно: фронт — это постоянный грохот, стрельба, а твоя смерть всегда неслышна... Стыдно признаться, милый, но раньше я думала, что всего безопаснее танкистам за толстой броней, и поэтому не понимала: как это они гибнут?.. Здесь насмотрелась. Наш старшина говорит про танки, что это «железные гробы». Он не прав, конечно, но когда я вижу горящий танк, мне делается не по себе... Все кажется, что горит твой танк. А вчера ты приснился мне в тот день, когда — помнишь? — мы познакомились. Ты был весь такой серьезный, насупленный, точь-в-точь как Захар Михайлович, если чем-то недоволен. А глаза все равно добрые и ласковые. У вас у всех, Антиповых, добрые и ласковые глаза, и это очень здорово и замечательно, милый, потому что у злых и жестоких людей не бывают такие глаза...»
«Милый, ты заждался от меня писем, да?.. Не думай, что я забыла тебя. Нет, нет! Просто у нас были тяжелые бои. Я часто смотрю на твою фотокарточку, которую ты подарил мне, когда был курсантом. Ты на ней такой смешной, курносый, но все равно лучше всех, и я люблю тебя — слышишь, курносый? — по-прежнему и никогда не разлюблю! Не верю, что ты погиб. Ты не мог погибнуть, не должен был. Возвращаются же с войны другие, почему не вернуться тебе?.. В нашей роте есть солдат, на которого в сорок первом году отправили домой похоронную, а он попал в окружение, был ранен. После госпиталя его отпустили ненадолго домой. Представляешь, каково было ему и его близким?! За меня, пожалуйста, не беспокойся. Мне служится хорошо, а недавно меня представили к ордену Красной Звезды...»
«До сих пор не могу привыкнуть и удивляюсь, как это раненые выдерживают адскую боль и кровь?.. Смешно и глупо думать об этом, да? Все мы, если разобраться, были смешными и глупыми немножко. Война многому научила нас, на многое открыла глаза, и после войны мы будем уже совсем другими. Ты никогда не задумывался над тем, что то, что раньше казалось нам важным, значительным, вдруг оказалось пустяками, не стоящими внимания? Но сама-то война — ужасно, жестоко, а выходит, она учит нас жить, делает взрослыми. Как же это, милый?.. Или по молодости и незнанию мы просто не умели правильно и глубоко оценить такие вещи, как кусок хлеба, покой, мир?.. Вот я сказала «просто», а на самом деле все совсем-совсем не просто, и мне иногда страшно, чтобы война не стала для людей продолжением обычной жизни, работой. Прости, прости меня, но я вдруг поняла здесь, на фронте, что мужчинам легче, хотя смерть, это чудовище, и бродит рядом. Должно быть, это оттого, что женщинам приходится ждать, а нет ничего труднее на свете, чем ждать любимого человека, мужа, сына, отца...»