Страница 7 из 31
А потом я вернулся на фронт, и так прошло три дня, пока меня не задели осколком в плечо. Дурацкое ранение, снаряд разорвался далеко, осколок возник ниоткуда, просто невезуха. Я сам дошел до медпункта, но нужно было попасть в госпиталь, чтобы вынуть кусочек металла. Стало спокойнее, и мне велели из госпиталя пойти домой. Я немного стеснялся мешавшей повязки на руке, но радовался, что можно вернуться домой и отдохнуть. Меня психологически и физически измучили эти напряженные дни, я был на взводе, на лице отросла пятидневная щетина, под глазами легли круги, однако в глубине души я был счастлив, что победил в этом сражении, и горд сознанием того, что я — прославленный боец. Командир меня похвалил, поскольку удалось найти тот пулемет, который я спрятал. Распространились слухи, рассказывали, будто меня взяли в плен, а я сбежал, прикончив охранников голыми руками, будто меня пытали и тому подобное, всякие несуразицы.
Когда мы доехали до дома и Зак высадил меня из джипа перед бакалейной лавкой, сказав, что зайдет проведать, все уже знали, что я ранен. Бакалейщик вышел и меня поздравил. Народ начинал осознавать, что бойцы их защищают. Люди понимали, что случается с мирным населением, если квартал попадает в руки врагов.
Я поднялся по лестнице и вошел в квартиру. Мирна читала на балконе; она вздрогнула, уронила книгу, улыбнулась и взглянула на меня сверху вниз, покачав головой, словно говоря, что я неважно выгляжу.
— Пустяки, просто неделю нужно походить с повязкой.
Я не знал, о чем говорить, и она тоже.
— Все нормально?
— Да, матери лучше, питается она регулярно. Часто бомбили, и мы почти не выходили, только пару раз. Мы уже стали волноваться, что от тебя нет новостей. Соседка сказала, что тебя ранили.
— Ну что, решила? Согласна работать?
— Да, без проблем. Только хотелось бы знать, будет ли у меня выходной?
Я не понял зачем, но предположил, что так положено.
— Разумеется. Так ты согласна? Как видишь, я не собираюсь часто тебя беспокоить.
— Хорошо.
Она выглядела довольной.
— Тебе надо кого-нибудь предупредить, что ты сюда переезжаешь?
Я задал формальный вопрос, поскольку знал от бакалейщика, что у нее никого нет.
Да, мне нужно предупредить тетю. Я живу у нее.
— Ладно, если хочешь, сходи прямо сейчас. А она уже в курсе, что ты тут живешь?
— Да, конечно, она даже вчера заходила посмотреть дом.
Мне больше нечего было добавить. Она пошла в магазин и заодно к тете, чтобы забрать остальные вещи. Я устроился на балконе в кресле, которое вытолкал левой рукой. Меня ранили впервые. Странное ощущение, когда не можешь владеть правой рукой. Она висела как плеть, я и орешек не смог бы кинуть на расстояние одного метра. Врач сказал, что это нормально, что через неделю-другую ничего даже заметно не будет. В госпитале, после того как мне сделали снимок, рядом со мной на носилках лежал один штатский, изрешеченный осколками как толстая кровавая туша, похожая на раздавленную жабу. При выдохе у него надувались лиловые шарики: легкие, видимо, были прострелены. Я сидел, смотрел на него и думал, чувствует ли он еще что-нибудь. Наверное, ничего. Красный Крест постоянно подтаскивал на носилках, откуда свисали ошметки разных органов и трубки от капельниц, всяких растерзанных доходяг. Потребовалось, чтобы ребята за меня вступились, иначе всех этих мертвецов обслужили бы раньше меня. Так как хирурги занимались тем, что кромсали все это скопище, их семьи вопили, машины скорой помощи сигналили, поблизости падали снаряды, то осколок мне вынула медсестра. Она взглянула на снимок, сделала укол, а я смотрел, как она вскрывала мне бицепс, пока Зак лил спирт на рану и угорал со смеху. Странно было наблюдать, как лезвие скальпеля нежно разрезало плечо, вошло в него, вышло, раздвинуло мышечную ткань, полилась кровь. Непонятно, как она его углядела, но ей удалось зацепить пинцетом крошечный металлический совершенно черный плоский, тоненький квадратный осколок размером в один сантиметр. Она сделала знак, и Зак медленно вылил полбутылки спирта на рану. Я не чувствовал ничего, кроме свежести. Врач вышел из операционной, можно было подумать, что он только что разделал тушу ягненка. Он посмотрел на медсестру и Зака с бутылкой и рассмеялся. Потом взглянул поближе и со смехом сказал, чтобы Зак прекратил лить. Посмотрел на снимок и добавил, что примерно через неделю все заживет и нужно будет снять швы. Потом вышел и, смеясь, крикнул: «Следующий!» Тогда медсестра зашила мне плечо иголкой, как носок. Потом объяснила, как следить за повязкой, как промывать рану, чтобы та не загноилась. Зак ответил, чтобы она не волновалась, у нас всегда найдется чем залить рану.
Теперь, удобно устроившись на балконе, я поглядывал на улицу и крыши. Мать что-то делала за моей спиной. Она наверняка не поняла, что ее сына ранили, что он уходил и целыми днями сражался. Было немного обидно, ведь у всех ребят были матери или сестры, которые в тревоге их дожидались, ухаживали за ними по возвращении, а моя — овощ овощем и порола исключительно чепуху. Иногда она плакала, но никто не догадался бы почему.
Я скорее был человеком с крыши, стрелком, нежели пехотинцем; мне хотелось, чтобы на передовой успокоилось и я смог бы вернуться к моему обычному занятию, не менее полезному в деле деморализации противника и штатских. Не сегодня завтра объявят перемирие, а я не способен стрелять. Можно было бы вывести на прогулку Мирну и мать, если была бы такая же чудесная погода, как сегодня.
Я увидел Мирну; она перешла улицу и остановилась около лавки бакалейщика. На ней была длинная юбка и белая блузка, подчеркивающая очень загорелые руки и черные волосы. Бакалейщик ей улыбался. Она купила какие-то овощи и консервы. Один спокойный солнечный день — и вы забываете, что идет война. Я тихо прикорнул в кресле.
Меня разбудило чувство голода. Мирна приготовила курицу, это была первая горячая еда за неделю, я проглотил ее за две минуты, чем рассмешил Мирну.
— Видно, ты не очень-то раненный, гляди, какой у тебя аппетит!
— На передовой едят только сэндвичи и консервы, — сказал я.
У нее был радостный вид. Она помыла посуду, прибрала на кухне и принялась за чтение.
— Что читаешь? — спросил я.
— Роман по школьной программе.
— Что за роман?
— Одного француза, Гюго. «История приговоренного к смерти».
Я подумал: странные вещи дают читать маленьким девочкам, но промолчал.
— Ты ходишь в школу? — спросил я.
— В этом году не хожу, но на следующий хотелось бы вернуться.
Я никогда особенно не любил читать, за исключением русских романов. Я их десятки прочел, все, что смог найти: Толстого, Лескова, Чехова, Гоголя, Достоевского, глотал одного за другим. Самый мой любимый — «Тарас Бульба». Может быть, однажды дам почитать Мирне, подумал я.
— Сколько тебе лет?
— Пятнадцать.
Казалось, она стыдится об этом говорить, словно этого недостаточно, словно ей хочется выглядеть старше. Она посмотрела на меня странным взглядом, который я не мог истолковать.
— Может быть, на следующий год ты сможешь вернуться в школу, — сказал я. — Война кончится, и все станет проще.
Она недоверчиво улыбнулась, но вместе с тем приободрилась.
— Да, правда, все станет проще.
Я не очень разговорчив, тем более с девочками — никогда не знаешь, о чем с ними говорить. Я вернулся на балкон, оставив ее за книгой, и уснул на жаре. Мне приснился эротический сон, и я проснулся от эрекции. Я смутился: ей все-таки только пятнадцать, и это неприлично, даже если у нее женское тело. Видимо, из-за войны и напряжения на передовой я тоже начал сходить с ума. Мне захотелось спокойно забраться на крышу и так лежать часами, наблюдая за городом в оптический прицел, наслаждаясь видом спокойного моря, где ничего не шевелится, лишь мерно накатывают волны и плещется пена. Я не знал, чем заняться, и начал скучать. Я подумал, что тоже мог бы почитать, но меня обуяла лень; я сходил за телевизором и выставил его на улицу. Стал смотреть какой-то фильм и заснул на середине.