Страница 25 из 31
После вспышки в краткий момент просветления можно иногда увидеть пропасть, тьму, в которую ты падаешь; ты отказываешься в нее верить и крепче цепляешься за то, что тебя удерживает. Сражаешься с самим собой, с закрытыми глазами, поскольку тебе чудится, что все увиденные опасности исчезнут как по волшебству, находишь прибежище в ярости, суетишься, чтобы сберечь свое имущество, чтобы сохранить ощущение того, что пока ты еще управляешь ходом событий, подобно хищнику в опасности, который, забывая о смерти, бьется за добычу, не желая ее выпустить.
Я не признавался себе в этом, но Зака мне не хватало так же, как Мирны.
В город ее привела война. Я не задумывался об этом, но тем временем война дошла до гор, добралась до северных деревень, в том числе до той, где жила Мирна. Мирные жители бежали.
Как-то вечером я услышал эту новость по радио и четко различил название деревни. Я не знал, как быть. Я находился на посту, в моей новой квартире, лежал в темноте. Толком не понимал, как надо поступить. Она, наверное, уже у тетки. А может быть, дома. Я не мог отделаться от мысли, что она хочет меня видеть, думает обо мне, как я — о ней.
Почти всю ночь я лежал на спине и размышлял. В три часа ночи встал, прошелся по крыше, осмотрел город. Глупо, но мне хотелось вернуться домой и посмотреть, пришла ли она, удостовериться, увижу ли я ее в комнате, как раньше. Я знал, даже был уверен, что это невозможно, но нужно было убедиться. К четырем часам я спустился, пешком прошел полгорода, потом встретил патрульных, которые добросили меня до дома. На улице было тихо, свет везде погасили.
Я открыл дверь, и в нос шибанул запах грязи и пыли. Я был уверен, что ее нет, я прекрасно понимал, что я — идиот. Мать спокойно спала в своей комнате. Я сел на балконе и скоротал ночь, воображая тысячу сценариев на завтрашнее утро.
Я встретил восход солнца, приготовил себе горький черный кофе. Мать вышла из комнаты, посмотрела на меня, не удивилась, не поздоровалась. Видимо, не узнала. Механически пошла за лекарствами. Она передвигалась мелкими шажками, раскачиваясь из стороны в сторону. Села за кухонный стол. Я наблюдал, как она очень старательно вынимает таблетки из бумажной упаковки, по одной на каждый день, как научила ее Мирна. Она их поворачивала, переворачивала одну за другой, потом выкладывала на стол аккуратно в ряд с равными промежутками. Она смотрела на них, считала и пересчитывала пальцем. Потом начинала крошить одну за другой краем стакана. Играла с каждой крошкой и запивала глоточком воды. Затем сгребала порошок, оставшийся на столе, тщательно, не уронив ни единой частички, и тоже глотала. Потом она схватила кусочек черствого хлеба и тоже начала его крошить. Я поставил кофейную чашку в раковину рядом с матерью — та продолжала играть с хлебом — и вышел.
Я дошел до дежурной части рядом с домом, мне понадобилась машина, чтобы съездить за Мирной. Я хорошенько все обдумал: увидев меня, тетка наверняка перепугается до смерти и без звука пропустит меня в дом. Мирна ничего не скажет. Просто подчинится. Я раздумывал, не подождать ли пару дней, но это было бы глупо и ничего не изменило бы. Я ощущал себя сильным и самоуверенным. Как в прошлый раз, я попросил машину с водителем, заткнул пистолет за пояс, спереди поверх рубашки, чтобы он был виден.
Уговаривать дежурного офицера долго не пришлось: я слыл за известного и уважаемого бойца, и он не мог отказать мне взять джип на часок.
Пока мы ехали, ладони слегка вспотели, спина прилипла к сиденью. Я все думал, правильно ли поступаю. Чтобы сосредоточиться, я глубоко вздохнул. Мы спокойно ехали по берегу моря среди нескончаемого потока сигналящих машин. Водителя я раньше видел мельком. Вопросов он не задавал. В какое-то мгновение я подумал, что был бы рад, если бы рядом оказался Зак. Очень глупо. Наконец приехали в квартал тетки, как раз рядом с ее домом стояло заграждение наших, они нас поприветствовали, если что, на них всегда можно было рассчитывать. В конце концов, мы олицетворяли закон и порядок, и я действовал на законных основаниях. Я волновался все сильнее и сильнее.
Я велел водителю подождать меня перед зданием. Трое мальчишек играли на улице в футбол, две женщины болтали на крыльце. Я медленно взошел по лестнице, глубоко дыша, но когда добрался до лестничной площадки, сердце все равно билось с частотой сто восемьдесят ударов в минуту. На цепочку не заперто, значит, приехали. Я громко постучал, невольно получилось, будто кулаком. У меня возникло ощущение, что ждал я долго, но потом услышал за дверью шаркающие шаги, бесконечное скольжение по кафельному полу. Затем дверь приоткрылась, и я уже не знал, что сказать.
Тетка узнала меня сразу. Ее жирное лицо словно начало оплывать, на мгновение мне показалось, что она сейчас захлопнет дверь у меня перед носом. Однако страх возобладал. Она открыла рот, и единственное, что сумела произнести, — «да?..» — с дурацким видом, и я четко различил голос Мирны, донесшийся из гостиной:
— Кто там?
Я собрался ответить, но не получилось. Я уже теперь не понимал, что делать, только продолжал смотреть тетке прямо в глаза. Она открыла дверь, жестом пригласила меня зайти, глухо проговорив:
— Ну, заходите.
И тогда до меня дошло, что никаких проблем не предвидится, потому что они — трусихи и слабачки, умирающие от страха.
Я молча вошел, а тетка болтала без умолку:
— Как мило, что вы зашли нас проведать, вы в курсе наших бед, ах, как жаль, какой ужас эта война. Мы собирали пожитки под обстрелом. Наверняка дом разрушили, сейчас уж точно. Какое горе. Но солдаты сделали все, что смогли… да хранит нас Господь от такого варварства. Представляете, слава богу, у нас еще есть эта квартира, иначе даже не знаю, куда бы мы делись. Люди приезжают в город и не знают, куда податься, вы знаете, обстановка ужасная. И не всегда можно рассчитывать на родственников!
Мне хотелось заткнуть ей рот, меня бесила ее несдержанность. Она вся взмокла от страха. Пятно расползалось по платью, по огромным грудям. Она шипела как кошка.
— …Только приехали, без воды, ничего нет, сын пошел за…
Она повернулась ко мне спиной и направилась в гостиную, не замолкая ни на минуту, может быть, чтобы предупредить Мирну о предстоящем.
— А ваша мама как поживает, бедная женщина! У моего бедного мужа, спаси нас и сохрани, тоже в конце концов крыша поехала. Но ваша мама еще молодая, так ведь? Какое горе, какое горе.
Мы вошли в гостиную, она указала мне рукой на кресло. Я остался стоять. Мирны след простыл. Я по-прежнему молчал. Старуха грузно опустилась на канапе.
— Минуточку, Мирна сейчас придет. Она обрадуется, когда вас увидит!
И заорала:
— Мирна! Ты не принесешь нам кофе, пожалуйста, дорогая!
Я чувствовал, как оружие противно утыкается мне в живот, хотелось его вытащить и раскидать все эти мерзкие телеса по канапе. Тетка продолжала:
— Нам очень неудобно, что в прошлый раз мы так быстро уехали. Я ведь говорила Мирне, так не годится, дорогая, ты, по крайней мере, должна сказать человеку, что уезжаешь, он на тебя, бедный, рассчитывает, один на один с больной матерью. Так не годится, нет, но что вы хотите, теперешние девицы делают все, что им в голову взбредет, сегодня одно, завтра другое. Я ей твердила, что уверена, человек он понимающий, он поймет, что ты захотела поехать в деревню, ведь эта война все никак не кончится. Что ж она там застряла со своим кофе? Он наверняка уже готов. Мирна, давай кофе! На чем я остановилась? Ах, да, что нам неудобно, но ведь не стоит на нее обижаться, правда?
Она, казалось, сама себя подбадривала во время разговора, будто я в действительности не существовал, будто таким образом она могла предотвратить опасность глупыми причитаниями. Я молча стоял и ждал, пока Мирна появится из кухни. Чем больше тетка говорила, тем яснее становилось, что она меня боится, и я успокаивался; мне хотелось сказать ей: «Замолчите, отдайте мне Мирну, и я вам ничего не сделаю». Создавалось впечатление, что она говорила как собственный адвокат, чтобы избежать более сурового наказания.