Страница 22 из 31
Когда я поднимался по улице, у меня возникло ощущение, что я играю в каком-то фильме, что я — скверный актер в роли некоего персонажа, а роль ему не подходит. Деревня — совершенно неестественная декорация, солдаты и оружие казались смешными и несуразными. Кто-то играл в карты на увитом зеленью крыльце дома, кто-то спал, голый по пояс, притулившись около фонтана, прямо на земле. Дальнее эхо боев, временами доносимое до нас ветром, будто звучало с пластинки, раздавалось плохой, нарочитой, испорченной записью.
Я тоже уселся в этой декорации на каменную скамью и принялся чистить винтовку. Осторожно, аккуратно снял приклад, вытер с него пыль и копоть, протер ствол, потом прицел, положил его в чехол, протер бинокль.
Наступил вечер, ребята затянули песню, — казалось, мы на каникулах. Грустно было умирать, и я подумал, что, если в самое ближайшее время ничего не произойдет, я дезертирую и вернусь домой к себе на крышу.
Около девяти приехали, сигналя, три джипа, солдат пятнадцать вдобавок к нашему контингенту и новый офицер, которого я раньше никогда не видел. С густой бородой и противный на вид. Он собрал всех «начальников» в походном штабе. Представился и довольно детально обрисовал ситуацию на карте, которую повесил на стену. У него был напыщенный, уверенный вид, но в слишком высоком петушином голосе невольно сквозила некая слабость. Он объяснил, что их база все еще держалась, и если она не сдастся завтра или послезавтра, то не сдастся никогда, разве что свершится чудо, потому что они переделали укрепления и подготовили контрнаступление на север. Таким образом, мы должны были пройти горы форсированным маршем, пересечь дорогу, которую он показал нам на карте, и захватить холм, который мешал подобраться их подкреплению с другой стороны долины, пока основная часть войск завершала бы штурм. Выступаем через час.
Мы все переглянулись: накануне у нас уже был опыт ночного марш-броска в горах, и мы знали, что фактически невозможно передвигаться там с нормальной скоростью, не говоря уж о том, что так называемый форсированный марш обратился бы в невероятный фарс. При хорошем стечении обстоятельств мы пришли бы на место следующим утром, измотанные, растеряв половину состава.
Затем он перекомпоновал отряды. У меня осталась моя группа, но я толком не понимал, как быть дальше: хитрить, отдавая приказы в деревне, — одно, а командовать десятью солдатами в бою — другое. Потом он произнес слово «казнь», что вызвало улыбку у половины публики, и все встали. Я пошел собирать своих людей в левой и правой части деревни, каждый бегал в поисках солдат, фамилии которых никто не знал, что производило комический эффект, слышались окрики: «Эй, ты, как тебя там, ты, случайно, не с нами был?» Я надеялся, что Зак сменит группу, мне было бы не по себе, если бы он шел за мной в ночном походе. Я начал с часовых, поскольку знал, где их найти, а те привели меня к остальным, устроившимся в дальнем доме деревни. Зак был с ними, он постоянно смотрел на меня с вызывающим видом. Начинать разговор с ним — слишком поздно, да и о чем? Он знал, что я убил бы его на месте, если бы не стоял предохранитель, он видел, как я пальцем нажал спусковой крючок, он, видимо, думал, что я действовал из дурацкой щепетильности, что я струсил, как на парковке. Я не мог ему объяснить, он бы все равно не понял, впрочем, я сам толком не понимал. Эта баба мне — никто, и тем более никому из нас. Теперь ночью он мог подстрелить меня в первой же стычке, и ни одна живая душа ничего не заметит. Внезапно я почувствовал усталость. Парня, которому я, скорее всего, сломал нос, и след простыл. Всего одиннадцать человек и я. Я объяснил всем суть приказа, слушали недоверчиво. Среди них был совсем молоденький парнишка, лет шестнадцати-семнадцати, который внимал мне, будто я — посланец небес или вроде того. Приятно, но в то же время страшновато.
Через час мы стояли у выхода из деревни — мы должны были идти первыми как разведчики. Я потребовал дать нам РПГ и боеприпасы, и еще меня снабдили портативной рацией — скорее игрушечной, работающей не более чем на расстоянии двести метров по неровной местности. Зак шел впереди, я назначил его разведчиком. Мне неожиданно стало лучше; ночь была прекрасна, почти прозрачна, наполнена звуками и запахами. Когда мы тронулись в путь, я четко осознал, что эта злополучная база не сдастся никогда и что мы даже не увидим холма; это было даже не предчувствие, а уверенность, явное ощущение, что наш маневр обречен на провал и что я помру от пули Зака в голове, растянувшись у подножия сосны. Тем не менее я весело и радостно молча шагал под звездным небом. Единственное, что меня вправду беспокоило, это необходимость отдавать приказы: рядом со мной были парни, которые, словно марионетки, ждали, когда я скомандую им наступать, отступать, сражаться, умирать; одно сознание того, что у них есть командир, будто внезапно лишало их собственной воли, хотя накануне они прекрасно действовали по своей инициативе и никто им никаких приказов не отдавал. Я задавался вопросом, как они могли безоговорочно согласиться, чтобы мне поручили командовать ими по чистой случайности; впрочем, вероятно, при малейшем затруднении они снова обретут независимость, думал я, точно так же, как я, они понимают, что все это балаган, цирк, маскарад, где играют в войну.
Мы начали карабкаться, через несколько километров (два битых часа ходьбы) склон стал более пологим, горы словно расширились и скрылись в ночи, их будто поглотили длинные тени деревьев, скрывающие от нас небо. Я почти наугад выбрал направление, ориентируясь по склону и звездам. К счастью, ночь выдалась ясной, и мы видели, что у нас под ногами. Нам надлежало перейти ту самую узкую и обрывистую долину, на дно которой надо было спуститься, однако ночью трудно было представить себе топографию рельефа; сквозь деревья еле просвечивали чуть более темные, чем небо, промежутки, видимо горы. Я пытался понять, зачем нужно спускаться в эту долину, где мы становились настолько уязвимыми; я пытался понять, почему мы не можем пройти вдоль нее, но мне не удавалось представить себе ни местность, ни вражеские позиции. Еще час ходьбы по редкому лесу. Никаких изменений, пейзаж все тот же, только тени гуще — луна, вероятно, зашла за горы. Света хватало лишь на то, чтобы разобрать дорогу; я велел идти плотнее, чтобы никого не потерять. Товарищи подходили ко мне по очереди каждые пять минут и спрашивали, не должны ли мы уже куда-то прийти, но я понятия не имел, как могло выглядеть это «куда-то». Зак шагал где-то впереди меня за деревьями. Я взял на себя смелость оставить патрон в винтовке — на всякий случай: я не боялся, но следовало быть настороже. Через полчаса я сел и включил рацию. Ее надо было использовать исключительно в случае необходимости, потому что враг мог нас услышать, но она оказалась такой маломощной, что в горах посреди леса даже наши могли принять ее сигнал только чудом. Однако приняли. Сквозь посторонние шумы до меня донесся искаженный голос нашего командира. Все равно что говорить с потусторонним миром в ночи среди мрачных деревьев.
— Вы должны быть самое большее в пятистах метрах перед нами. Конец связи.
Я объявил привал, ребята сели на землю. Ночь вроде бы сгущалась. Из-за высоты и влажности похолодало, но, несмотря ни на что, половина солдат уснули. Зак спокойно спал как бревно в нескольких шагах. Иногда мне хотелось сказать ему: «Слушай, давай все забудем и начнем сначала» — или чтобы он пристрелил меня сразу на повороте с тропинки. Мне было примерно все равно.
Я знаком приказал двигаться дальше, но быстрее; через четверть часа склон стал гораздо круче, деревья встречались реже. Я взглянул на карту, скорее всего, это и была та самая долина. Не такая уж и узкая, ночью виднелся не противоположный склон, а огромные тени, которые могли бы вылезти из-за горизонта. Дно долины было достаточно ровным, растительность резко поменялась: другие деревья, другие травы. Мы дошли до подобия тропинки или полосы. Я еще раз взглянул на карту, тропа шла вдоль долины прямо посередине и должна была вывести нас на дорогу. Я приказал подняться немного по склону, не слишком крутому: так можно было идти дальше и, если что, где-нибудь укрыться. Я решил не пользоваться рацией, потому что по карте мы были уже в десяти километрах от вражеской дороги. Царило полное безмолвие, плотное и шуршащее, не слышно ни отзвуков боя, никого, ничего.