Подписчики

Когда сестра вела Орлу и миссис Сальгадо мимо палаты новорожденных, электричество снова замигало. Младенцы — нет младенцев, младенцы — нет младенцев. Груднички, неотличимые друг от друга в своих чепчиках и хлопчатобумажных конвертах, казалось, не замечали моргания света.

Как только Орла легла на кровать, пришел новый приступ боли.

— Дыши, — приказал кто-то, но она больше не могла вдыхать.

Медсестра вынула из клубка часов, лежащего в небольшой корзине, одни и передала их миссис Сальгадо. Одетые в белые перчатки лапы Микки-Мауса показывали четверть девятого.

— Следите за частотой схваток, — велела сестра матери Анны.

К кровати Орлы подошла врач, держа руки в карманах больничного халата.

— Извини, дорогая, эпидуральной анестезии не будет, — сказала она. — У нас не хватает сотрудников. Но ты справишься. Миллионы женщин переносят роды без обезболивания. Твоя мама с тобой, так что все будет хорошо.

— Мне, вообще-то, сорок шесть лет, — фыркнула миссис Сальгадо.

Врач сунула пальцы внутрь Орлы, которая едва удержалась от вскрика.

— Три сантиметра, — заключила акушерка.

Три часа спустя шейка матки раскрылась только на четыре сантиметра, а сердцебиение ребенка стало замедляться. Врач позвала на помощь коллегу, и они отошли совещаться в угол комнаты, где с потолка свисал сетчатый гамак с шаром для йоги. Обменявшись с коллегой мнениями, врач хлопнула в ладоши.

— Итак, — обратилась она к Орле. — Придется делать кесарево сечение. А это значит, — пропела она мелодичным голоском доброго доктора, — что ты все-таки получишь анестезию. Наконец-то, да?

Когда Орлу завозили в операционную, миссис Сальгадо склонилась над каталкой.

— Если эти часы идут правильно, то сегодня еще Рождество, — сказала она Орле. — Твой ребенок родится до полуночи — ты и не заметишь, как быстро все случится. Мне тоже делали кесарево. — Она осторожно протянула руку и отодвинула кудряшки со лба Орлы.

Свет снова погас. Небольшая процессия, направляющаяся в операционную, остановилась и стала ждать.

— Мне очень жаль, — произнесла в темноте Орла. — Мне очень, очень жаль.

На некоторое время воцарилась тишина. Потом сестра, стоящая за левым плечом роженицы, проговорила:

— Забавно… Обычно тут так говорят мужья.

Когда свет зажегся, миссис Сальгадо уже не было. Орла подняла голову и стала искать мать Анны.

— Ничего страшного, — успокоила ее сестра. — Она будет рядом, когда ты очнешься после операции.

Но ее не было. Миссис Сальгадо хотела остаться, но ей пришлось уйти, когда ее стали терзать мысли об Анне — Анне, вынутой из нее, когда она лежала на точно таком же столе, о первом громком крике Анны, мокрых, колотящих воздух кулачках Анны, красновато-лиловой грудке Анны, делающей первое дыхание. Орле об этом никто не говорил. К тому времени, когда она пришла в себя и Марлоу положили ей на грудь, это было уже не нужно. Она была матерью. И она понимала.

От миссис Сальгадо в ее жизни осталась только аккуратная стопка шерстяных вещей, оказавшаяся на стуле в палате Орлы: крошечные штанишки, крошечный свитерок, крошечная шапочка. Орла узнала пряжу: еще недавно это был шарф, который миссис Сальгадо вязала последние несколько недель, сидя около дома Орлы. Но поскольку Гейл тоже умела вязать, Орле было известно, что опытная рукодельница может в любой момент распустить одно изделие и смастерить другое.

* * *

В первый день жизни Марлоу мир был все еще напуган и лишен времени. Но в палате Орлы царила безмятежность. Девочка спала, и переутомившиеся медсестры смотрели на нее с облегчением. Девочка хорошо кушала, и не в меру любопытная консультантша по грудному вскармливанию улыбалась и громко произносила «слава богу». Орла в ответ сияла. Смотрите, что она произвела на свет. Никогда больше она не будет одинока.

В обычных условиях молодую мать не стали бы так надолго оставлять с новорожденным ребенком. В обычных условиях Марлоу бы купали, брали у нее анализы и увещевали бы Орлу соблюдать постельный режим, чтобы глубокий разрез на животе заживал. «Но в нынешних обстоятельствах…» — постоянно повторял персонал, и смысл слов был в следующем: они не следят за состоянием роженицы и младенца. Орле посоветовали вставать осторожно. Ей показали, как снимать и надевать на ноги антитромбозные манжеты. Ей сказали звонить, если она почувствует головокружение, и сохранять спокойствие, если сестра не придет сразу. Кроме прочего, ей предложили прислушиваться к своему телу.

От нечего делать Орла вычислила регулярность перебоев с электричеством. Они происходили каждые двадцать минут и длились около тридцати секунд. Всякий раз, когда темнота и тишина опускались на отделение, сестры бросались с поста к пациенткам, присоединенным к аппаратам жизнеобеспечения. Потом генератор снова включался, подача электричества возобновлялась, и работа отделения возвращалась в привычное русло.

Позже в тот же день, когда Марлоу спала в чистой плетеной кроватке, Орла ясно услышала бодрый ритм рингтона. Она подошла к двери, приоткрыла ее и выглянула в коридор. На посту все сестры скучились вокруг брюнетки, постриженной перьями, которая несколько минут назад просила Орлу подуть в цилиндр.

Брюнетка держала в руках мобильник. По голубой подсветке жирного подбородка женщины Орла поняла, что телефон работает и на экране демонстрируется видео. Позади брюнетки два сестры переглянулись и попятились.

— Что? — вдруг закричала хозяйка телефона, обращаясь к кому-то, хотя на другом конце линии явно никого не было. — Эйва видит это? Что за… Ой нет, о черт! — Она встала. Остальные сестры разлетелись в стороны, как голуби. Брюнетка в бесшумных тапочках подошла к выходу на лестницу и двумя руками толкнула дверь.

— У нее что, работает телефон? — выкрикнула пациентка из соседней палаты.

— Вернитесь все в кровать, пожалуйста, — резко сказала другая медсестра, и Орла поняла, что не одна она подглядывала — все роженицы высунулись в коридор. Она снова легла в кровать и надела на ноги манжеты. Через пять минут незнакомая сестра с детским лицом и мелкими черными кудрями вошла в палату. Не глядя на Орлу, она взяла губку с полочки маркерной доски, стерла с нее имя брюнетки и написала свое. Потом молча вышла и вернулась к остальным, сбившимся в кучу позади высоких перегородок и шепотом обсуждавшим произошедшее.

Орла успела покормить дочь дважды, поменять ей подгузник и снова уложить спать, и тут осознала, что никто из сестер не заходил к ней уже несколько часов. Ей давно должны были принести белую чашечку с таблетками: операционный шов жгло от боли, и под ним в животе все мучительно ныло. Похоже было, что они с Марлоу больше никого не интересовали, словно провалились в какую-то пропасть.

Она уже хотела нажать на кнопку и попросить дать ей болеутоляющие, когда ее осенила ужасная мысль. Безумная, невообразимая, но от этого лишь более соответствующая положению вещей.

Она сняла палец с кнопки.

— Просто убежала, и все, — говорила сестра за дверью своей сменщице, только что заступившей на дежурство. — Это как-то связано с роликом и с тем, что его видела Эйва. Ей ведь всего девять, да?

Орла медленно поднялась, ухватилась за спинку кровати и побрела в ванную. Там она посмотрела на себя в зеркало и подумала, что, возможно, пропасть, в которую они с дочерью провалились, была на самом деле выходом.

Морщась от боли, она натянула поверх медицинского корсета одежду. Все средства из ванной комнаты она смахнула в сумку, даже те, назначения которых не понимала: длинные пакеты со льдом, комически огромные прокладки, мягкие пластиковые бутылочки с насадкой на горлышке. Потом она подошла к кроватке и собрала все вещи оттуда тоже: подгузники, салфетки, рубашечки на кнопках, в большом количестве лежащие вокруг кукольного тельца ребенка, запасную шапочку, крошечную расческу, грушу для прочистки носика. Остановившись, она наклонилась над Марлоу, чтобы проверить, все ли хорошо. От близости материнского дыхания девочка вздрогнула и сморщила носик.