Подписчики

Наконец, когда Марлоу заплакала от сильной боли, Амаду закрыл глаза и позвонил отцу со своего девайса, все время гладя ее по голове. Отец немедленно приехал с вещами на ночь, разрешил Амаду взять два выходных и заметил, что Флосс никогда не поумнеет, это не вызывает сомнений. Он дал Марлоу маленький колокольчик, чтобы она звонила, когда ей что-нибудь понадобится, и спустился на первый этаж. Девушка долго спала, а он тем временем ходил по дому, в котором когда-то жил, осматривал трещины в стенах и следы от протечек на потолке. Потом он созвал друзей, и они вместе затеяли небольшой ремонт.

— Папа, что мне делать? — прошептала она, вынимая у него изо рта соломинку. Марлоу, как всегда, с восхищением смотрела на его темные блестящие глаза, на нижнюю челюсть, обтянутую на удивление молодой кожей, слишком гладкой и упругой для совсем увядшего человека. Как она будет скучать по этому лицу, когда отец исчезнет окончательно!

Не ответив, он заморгал, и ей внезапно пришла в голову светлая мысль. Это лицо, которое она так любила, может пережить их обоих, если включить его в генетический код ребенка. Ее собственная внешность так слабо напоминала родительскую, что люди иногда смотрели на нее с жалостью. Мать с отцом только отмахивались: по их клятвенным заверениям, ее голубые глаза имели тот же разрез, что карие глаза ее отца, и в ее возрасте у Флосс были точно такие же волосы — непослушные и пепельные. Сама же Марлоу никогда об этом не думала. Она знала, что в двадцатом веке американцы гордо перечисляли национальный состав своей крови примерно так: «Я на четверть ирландец, наполовину угандиец и частично француз», — но те времена уже прошли. Ко времени рождения Марлоу все народности перемешались, и у детей, которые появились на свет позже нее, стало трудно распознавать наследственные признаки: носы, лбы и подбородки уже не носили характерных этнических черт и были менее предсказуемы. И все же Марлоу порой задавалась вопросом, где в ее облике прятались черты родителей. Иногда она устраивала перед зеркалом игру: вскидывала голову и, пока лицо имело естественное выражение, надеялась поймать мгновенное сходство с матерью или отцом. Ничего не получалось. Когда отец умрет, в ее отражении ничто не будет напоминать о нем.

Возможно, подумала она вдруг, ощутив укол вины, стоит поступить немного в стиле Эллиса и попытаться реализовать в этом ребенке свои желания. Ну правда, разве не здорово — сохранить лицо отца, чтобы дать ему новую жизнь? Ей предстоит узнать, каким оно было в детстве и юности, а если она проживет подольше, то снова увидит его таким, как в своих самых счастливых воспоминаниях. Она ясно представила тот день, когда он научил ее кататься на велосипеде, бегая рядом с концом веревки в руках. Другой конец был обвязан вокруг талии Марлоу — это был компромисс: она не хотела, чтобы он ее придерживал, а он еще не решался позволить ей ехать без страховки. «Милая, не отвлекайся, — все время повторял он. — Смотри, куда едешь». Но ей было спокойнее смотреть в его лицо, на его волосы, развевавшиеся на ветру. Она и сейчас почти видела капли пота на его висках, морщинки у его глаз, когда он смеялся с ней, над ней.

Сколько ему тогда было лет? Она попросила девайс сделать подсчеты, и ответ ее поразил: двадцать восемь. На семь лет меньше, чем ей сейчас.

— Ах, Анна, — внезапно тихо произнес отец, с трудом выталкивая слова из давно безмолвного рта. — У тебя все хорошо.

Марлоу не знала, кто такая Анна, но почувствовала близость к ней. Отец редко называл дочь по имени. Чаще всего он никак ее не звал. Марлоу не стала исправлять его — голос отца прозвучал как будто с облегчением. Она просто кивнула, подоткнула Астону одеяло и постаралась так и выглядеть — словно у нее все хорошо.

* * *

Они с Эллисом пришли к соглашению: мальчик, как он хотел, с лицом ее отца. Послали сообщение в центр «Либерти» и получили ответ, что дизайнеры немедленно начнут работать над прототипом.

Последние дни перед оплодотворением прошли как в дурмане. Флосс разругалась с поставщиком продуктов для вечеринки, что закончилось короткой легкой потасовкой. Бриджит закатила скандал по поводу углеродного следа из-за доставки торта, который Флосс заказала на другом конце страны. Марлоу повесила свое желтое платье в шкаф в доме матери, чтобы не видеть его. Она посетила девичник — день отдыха в спа, устроенный Жаклин. Все женщины были вялые, поскольку подобные мероприятия всегда проходили без алкоголя: будущей матери следовало воздерживаться от спиртных напитков, а потому всех остальных выпивкой тоже не угощали.

— Взбодритесь, неудачницы, — воскликнула Жаклин, ставя ногу на педикюрную тумбу. — Зато мы можем посплетничать о Тие. — Тиа единственная из их компании не принимала участие в девичнике: бездетных женщин никогда не приглашали.

— Вы, наверно, за столько лет мне все кости перемыли, — предположила Марлоу.

Все нервно засмеялись.

Утром перед оплодотворением Марлоу сидела за столом у матери на кухне и потягивала горячую воду с лимоном. Перед самой имплантацией яйцеклетки ей наконец запретили пить кофе. Через стекло двери, выходившей на задний двор, она смотрела, как дроны под наблюдением сценариста и распорядителя из сети опускают позолоченные стулья на траву. Экран, на который будет спроецировано лицо ее сына, уже развернули высоко над лужайкой. В доме вокруг Марлоу споро хлопотали три робота. Один в коридоре разглаживал паром ее платье, другой резал фрукты на разделочном столе в кухне, третий опускал чайные свечи в широкие миски с водой. Ввиду торжественности события все они были клиентоориентированными роботами — гости не для того наряжались, чтобы смотреть на мотки проволоки.

В то время как машины точно укладывались в расписание, люди запаздывали. Флосс запропала где-то в доме, вероятно делала предварительный макияж перед основным. Скоро она появится, наштукатуренная бронзовой пудрой, и станет утверждать, что совершенно не накрашена. Жаклин была в пути — ее задержали капризы одной из дочерей. Эллис вместе с мужем сестры гонял на симуляторе серфинга. Этот веб-сайт обещал мужчинам полное ощущение, что они катаются на волнах у Золотого побережья, затем у Оаху, а потом у Канарских островов, и все это в складском помещении в восьмидесяти километрах от берега.

Пока Марлоу ждала, в голове у нее зажужжало — пришло сообщение. «Срочно, для Марлоу Клипп из Центра планирования семьи „Либерти“. Не могли бы вы приехать как можно скорее?»

«Конечно», — ответила Марлоу. Она выскользнула из кухни, ни слова не сказав роботам. Те продолжили работать с дежурными полуулыбками.

Марлоу доехала до центра и вошла в здание, обнаружив, что в офисе темно и тихо, а бодрой медсестры нигде нет. Какая-то фигура, освещенная сзади, помахала ей из конца коридора.

Марлоу направилась к ней, и по мере того как она приближалась, черты незнакомки становились четче: женщина ее возраста с серьезным взглядом, светло-коричневой кожей и в розово-сером рабочем комбинезоне, который толстил ноги и руки. Волосы были убраны в тугой хвост. Как только Марлоу увидела их, пальцы у нее стало покалывать из-за глубоко засевших воспоминаний о том, как она касалась этих волос: невероятно густых, но ломких, с очень хрупкими прядями. Марлоу помнила, как осторожно заплетала их в косы и завязывала резинками на концах.

— Грейс! — поразилась она. — Ты здесь работаешь?

Грейс помолчала. Она выглядела встревоженной.

— Нам нужно провести экспресс-анализ, — громко произнесла она. — В твоих мазках обнаружена патология. Следуй за мной, пожалуйста.

— Хорошо, — ответила Марлоу.

И вот так впервые в жизни она нарушила условия контракта. В нем имелся пункт, запрещающий разговаривать с кем-либо из детей, которые были там в ту ночь. Но ведь они больше не дети, правда? Марлоу не виделась с Грейс двадцать лет.

Глава седьмая

Орла