Страница 5 из 7
(iv) Греческая и эллинистическая вера
Система аль-Газали уходит корнями, с одной стороны, в первобытную семитскую традицию, с другой – в греческую. Как и их соседние народы, древние греки верили в многочисленных добрых, злых и нейтральных демонов[44], которые позднее стали играть роль посредников между богами – особенно богами звезд – и людьми[45]. И речь не только о простых людях, но также и о таких философах, как Пифагор, Платон[46] и Аристотель[47], которые считали небесные тела живыми и божественными; древняя попытка ионийцев понимать солнце и звезды как комья мертвой материи всерьез не нарушила традицию, в которой они считались божественными[48], традицию, которая сохранялась со времен самых первых цивилизаций Месопотамии и Египта, затем в Греции и Риме, и в христианскую эпоху. Конечно же, Аристотель не повторял традиционных формул с благочестивым легковерием. Но также он не ставил задачи (как делаем мы) сводить божественный танец к вселенскому часовому механизму, приписывая лишь человеку – познающему субъекту— весь разум звезд, когда разум в небе становится просто знанием о небе; напротив, он считал, что в каждой планетной сфере существует отдельный разумный Двигатель, который для собственной планеты играет ту же роль, что и Бог – для космоса. И во многом эта аристотелевская схема вошла в нашу собственную традицию, ибо средневековые последователи Аристотеля отождествляли движущие небесными сферами разумы с ангельскими чинами[49].
Гераклит, который был приблизительно современником Парменида, учил о единстве богов и людей: жизнью друг друга они живут и смертью друг друга они умирают. Бог, «мудрый», отождествляется с Огнем, область которого связана с нижними сферами Воды и Земли «восходящими и нисходящими путями». Люди, которые умирают в огне, обретают бессмертие. (Burnet, Early Greek Philosophy, pp. 153–4, 167).
Изначально греки, как и евреи, не говорили о жизни – достойной так именоваться – после смерти. В Аиде, как и в Шеоле, в лучшем случае тянется смутное, призрачное, тщетное существование. Но уже в V в. до н. э. Эмпедокл учил:
Здесь о божественном бессмертии говорится как о нашем естественном состоянии, от которого мы отпадаем и к которому можем при определенных условиях вернуться. Великие грехи, говорит Платон, погружают душу в Аид или в еще более страшное место, добродетель же возносит ее в святое место, на небеса[51]. Но у вымученной добродетели тяжелая поступь, и она лишена крыльев: здесь требуется вдохновение, и мистические религии его дают. Почитатели – истинные вакхийцы – сливаются друг с другом, а также с умирающим и воскресающим богом, приобщение к плоти и крови которого является «эликсиром бессмертия». «Дионис – это бог экстаза, – пишет Джейн Харрисон[52], – но это экстаз групповой, а не индивидуальный. Еврипид говорил о посвященном в вакхические ритуалы: „Его душа становится душой обгцины“. Все олимпийские боги – проекции желаний и представлений верующего; и только в случае Диониса мы ловим бога в тот миг, когда его проецирует группа, находящаяся в экстазе… Сливаясь с богом, которого он спроецировал, почитатель Диониса достигал бессмертия. Таково учение всякой мистической религии».
У древних греков существовал ряд довольно отчетливых представлений о бессмертии. Иногда оно сопровождает философскую причастность неизменному[53]; иногда становится наградой за добродетельное поведение – хороший человек в будущем рождается на более высоком уровне, который ближе к богам[54]; иногда бессмертие— следствие неразрушимости души – ее незримой и несоставной природы, человек не распадается, но уходит в невидимый мир; иногда оно связано с выходом за свои пределы – мистическим отождествлением с обществом посвященных и богом; иногда оно предполагает восхождение на небеса, где человек соединяется с солнцем или звездами[55]. Платон собирает эти различные нити толкования, и Плотин сплетает их в великолепный узор, где космологический и нравственный, мистический и психологический аспекты почти обретают совершенное единство. Он считает, что небесные тела не просто живые, божественные существа, отвечающие на наши молитвы, но и что «наша личность связана со звездами»[56]. Во-первых, существуют «боги духовного мира», о которых Плотин говорит, что они «все едины, или, вернее, во всех есть единство»; боги второго ранга – солнце и звезды, а этот мир – «третий бог»; демоны – это духи, сила которых ограничивается подлунными областями[57]. Человек может реально стать тем, кем является потенциально, – обитателем духовного мира и причастным божественной природе; иначе говоря, он может возвратиться по тропе, по которой сошел от Божества, все больше осознавая, что «все души едины». «Полетим же в нашу светлую страну; где отец и всё»[58]. Космос предстает в качестве Организма с единым центром, непрерывно питаемого божественной жизнью, которая течет из Центра к самой внешней материальной периферии и обратно, проявляясь и поддерживая всевозможных существ в их регионах; более того, эта система носит кумулятивный характер – более близкая [к Центру], или высшая ступень содержит в себе дальнюю или низшую[59].
В первые века нашей эры западное сознание глубоко волновал вопрос о том, каким образом Небеса, совершенные, божественные и неизменные, могут без потерь и загрязнений вступать во взаимодействие с подлунным миром. Нужно было перебросить мост через пропасть, не устраняя ее[60]. Предлагались разные решения этой проблемы, и некоторые из них внесли свой вклад в развитие христианской ангелологии. Одно из них уже до этого описывал Платон: назначение духов – «быть истолкователями и посредниками между людьми и богами, передавая богам молитвы и жертвы людей, а людям наказы богов и вознаграждения за жертвы. Пребывая посредине, они заполняют промежуток между теми и другими, так что Вселенная связана внутренней связью. Благодаря им возможны всякие прорицания, жреческое искусство и вообще все, что относится к жертвоприношениям, таинствам, заклинаниям, пророчеству и чародейству. Не соприкасаясь с людьми, боги общаются и беседуют с ними только через посредство духов – и наяву и во сне»[61]. Имена меняются; духи воздуха превращаются в ангелов-вестников; благословенные боги Платона и Плотина приходят в христианство в виде небесной иерархии Ареопагита; но их роль почти не меняется. Небо и земля, Бог и человек связаны[62], но, и это важно подчеркнуть, они являются разными полюсами и всегда должны таковыми оставаться. Лестница Иакова играет двойную роль: это не только лестница, по которой из одного места можно добраться в другое, но и балка, или колонна, которая разделяет эти места.
44
«Весь воздух так ими переполнен, что не найдется щели, куда вместился бы кончик кукурузного листа», – говорит неизвестный древний поэт. (Gilbert Murray, Five Stages of Greek Religion, I).
45
Epi no mis, 984.
46
Законы, 820 и далее; Федр, 246-7.
47
Метафизика, XII. 8.
48
В какой мере ионийское воззрение сегодня восторжествовало (если говорить о просвещенных взглядах), иллюстрирует комментарий Бернета к теории о том, что небесные тела являются горящими облаками: «Но даже это лучше, чем считать, что солнце, луна и звезды обладают иной природой, чем земля…» Early Greek Philosophy, pp. 27-8. А К. К. Дж. Уэбб (Studies in the History of Natural Theology, pp. 102, 142,153, 320) неоднократно описывает учение о сверхчеловеческой природе звезд как damnosa hereditas, доставшееся от Академии и Ликея науке и богословию более поздних эпох. Но разве современные последствия отказа от этого наследства – не ужаснее в десять раз?
49
См., напр., Данте, Пир, I и Рай, VIII, об ангелах, которые при помощи понимания двигают третье небо.
50
Пер. Г. И. Якубаниса. – Прим. пер.
51
Законы, 903.
52
Myths of Greece and Rome, p. 76.
53
Платон, Федон, 79; x 82;
54
80. Ср. Государство, 608 и сл.
55
Даже Эпикур, хотя и был противником религии, учил, что в момент смерти душа поднимается и соединяется со звездами, и, как и звезды, ее удерживают на месте выдохи с земли.
56
See Tollinton, Alexandrine Teaching on the Universe, p. 113.
57
W. R. Inge, The Philosophy of Plotinus, i.p. 107; ii, p. 196.)
58
Это выражение Плотина цитирует св. Августин {0 Граде Божьем, IX. 16), который обсужда-етучение некоторых платоников о том, что «эти видимые боги, ясные очи мира и другие звезды», сообщаются с людьми не напрямую, а только через посредников – воздушных духов.
59
Эннеады, V. v. 9.
60
В сочинении О божестве Сократа Апулей очень точно излагает эту ситуацию: «У нас есть тогда… два рода одушевленных существ. Богов от людей весьма отличает возвышенность места, беспредельность жизни, совершенство природы и нет между ними близости общения. Ведь какая высота отделяет обиталища горние от низменных! Там жизнь вечна и безущербна, здесь – смертна и никчемна, до блаженства возвышен тот дух, до ничтожества унижен этот. Что же, никакой связью природа себя не соединила, но, расчлененная на части божественную и человеческую, разорванность эту и как бы искалеченность терпит?» (Пер. А. Кузнецова. – Прим. пер..)
61
Пир, 202-3 (Пер. С. К. Апта. – Прим. пер.). Опровержение этого учения дает бл. Августин в 0 граде Божьем, VIII. 14 и сл; IX, 16 и сл. Но Григорий Великий учил, что злые духи блуждают по воздушному небу, препятствуя душам людей подниматься к Богу и разжигая похоть в их сердцах. (F. Homes Duddon, Gregory the Great, ii, p. 365).
62
«Рассудок, – говорит Роберт Бриджес в Завете красоты (Testament of Beauty), – задумал подправить богословие, заселив пустое место, которое досаждало ему между Богом и человеком, иерархией ангелов».