Страница 48 из 76
– А если на баянкульский проселок?
– Опять ты на реку лезешь. Проселок вот: черточка, пропуск, и опять черточка.
– Черт их знает, – ругались командиры. – И кто эти карты напридумывал. Так куда же идти?
– А ежели на Черемушки?
– И правда. Тут же рукой подать…
– Сорок верст, товарищи. Это не шутка, – сказала Вера.
– Черт! А смотреть – совсем рядом.
– Картошка остынет. Ешьте, – угощала Ксюша.
– Погодь ты… Значит, не опередить нам Горева?…
Ксюша нечаянно зевнула. Очень хотелось спать. Сегодня выдался тревожный день. «И Ваня чего-то приболел… Постой! Лучшего места ищи – не найдешь!» Ксюша сказала вслух:
– Первый удар нужно делать в Самарецких щеках. К Черемушкам, Вавила, не надо. Возле развилки надо. Там к самой дороге подходит пихтач… Баянкульский тракт тоже надо сторожить. Это ежели они за золотом свернут. А дальше можно только на лыжах. С возами тут не пройдешь на Рогачево.
– Нам нельзя распыляться, Ксюша. А вот Самарецкие щеки – тут ты, пожалуй, права.
– Конешно, горевцам на возах – одна дорога: Саморецкие щеки им не миновать. Смотрите, мужики…
Ксюша называла деревни, заимки, а Вера быстро отыскивала их на карте и ставила жирные карандашные точки. Так постепенно вырисовывалась схема движения групп.
– Наши обозные пойдут по тракту, потом по реке к Саморекам. Засядут там. За скалами да за камнями наши полета бойцов сотни могут сдержать. А мне, Вавила, отбери самых легких на ногу. Я поведу их напрямик через Синюхин пыхтун. Тут, ежели скоро идти, мы их настигнем завтра. Ночь-то, они, поди, в Черемушках прогуляют, село богатое…
– И погонишь от Черемушек обратно, – перебил Игнат. – Правда твоя. Там такой крутик, што можно весь обоз снегом завалить. И я с Ксюхой, Вавила. Мы с ней как-то уж попривыкли по перевалам-то топать. А ежели дашь нам пулемет – мы им жарку поддадим.
– Так, так, Игнат, – радовалась Ксюша, – А вам, Вавила, вот тут ждать, на развилке, у пихтача. Некуда колчакам боле отступать. Впереди мы снежный завал устроим.
Рано утром партизаны еще готовили обоз, а из Притаежного уходили двадцать пять лыжников. Самых легких на ногу, самых выносливых. Впереди шла Ксюша, в дубленом полушубке, за спиной винтовка, на красном кушаке отцовский нож и солдатский подсумок с патронами. За ней – Ванюшка. Шел и напевал под нос о белой лебедушке, улетевшей в далекие страны. И казалось ему, лебедушка – это он, смотрит на синее поднебесье и собирает силы для дальней дороги. Он мысленно прощался с тайгой, с Рогачевым, с Притаежным. Еще несколько дней и крылья умчат его в далекий желанный город.
За Ванюшкой еще двадцать три лыжника. У могучего Игната на плече кавалерийский пулемет.
Вера с Вавилой смотрели вслед уходившим.
– Смотри, сколько притаеженцев провожают отряд. Вот уж правда, сила наша в народе.
– Вавила, а Яким, как в воду канул. Не нашли его посыльные в Притаежном.
– Черт с ним. Не о нем речь сейчас. Вера, на совете, мне показалось, ты обиделась на задание, которое предстоит тебе выполнить.
– Нет, не в моих правилах, Вавила, затаивать обиду. Через час я уйду через перевал в Рогачево. Но, если откровенно, то хотелось быть с бойцами в Самареках.
– И я этого очень хочу, но часть горевцев может бежать в Рогачево. Возможно, с ними будет и Горев. Надо помочь дяде Журе…
– Хватит об этом. Я свое дело знаю. До свидания, товарищ командир! Жду хороших вестей.
– Я тоже… Вера, обними мою Аннушку и передай вот это… – Вавила протянул мешочек. Смутился. Поспешно пожал руку своему комиссару и пошел прочь.
8
В Баянкуле пустынно. Ползут над самой землей серые, набухшие тучи. Подняться выше сил не хватает, и цепляются они за пихты, за скалы, за крыши домов и сыплют на землю хлопья снега.
Едва приподнимутся тучи и притихнет буран, сквозь серую пелену проступают темные пятна домов, мелькают огоньки в окнах и горьковатый пихтовый дым, смешавшись со снегом, плывет над притихшим рудником.
«Динь, динь», – робко разорвал тишину колокольчик и сразу же смолк.
Колокольчики в тайге – не прихоть кучера, вот, мол, какие мы, за версту слышно, как едем. В тайге колокольчик совершенно необходим. Снега глубоки, и, если съедутся где-нибудь в неудобном месте нос к носу две гусевки, кому-то надо освобождать дорогу: распрягать лошадей, лезть но уши в снег, опрокидывать в снег кошеву и пропускать встречную. А кому охота распрягать лошадей на морозе?
То ли дело, когда под дугой колокольцы да с подбором. Сажен за сто услышит встречный кучер их звон: ага, сам Ваницкий едет, его набор. Поищет место, где удобней разъехаться, где снег помельче, попридержит гусевку, загодя свернет с дороги и подождет, пока гусевка господина Ваницкого не промчится мимо.
Ну, а если впереди раздается звон поповского колокольчика, так приставский кучер, к примеру, и бровью не поведет: распустит бич-змею, огреет лошадей, и дуй не стой. Пролетит в клубах снега мимо поповских саней. Колокольцы на таежной дороге нужны так же, как топор, запасная веревка, лопата.
– Гони, черт тебя побери, – крикнул Аркадий Илларионович. – Что встал?
Ямщик привычно съежился, ожидая тычка. Но Ваницкий не двинулся, «Не ударил, – подумал кучер. – Не то, видать, времечко. Партизанов боится»,- и, удовлетворенно крякнув, сказал почти весело:
– Куда еще гнать-то, Аркадий Илларионович. Тпру! Вот и контора.
Сбросив доху, Ваницкий вбежал на крыльцо и забарабанил в дверь.
– Кто там? – щелкнул затвор берданки.
– Хозяин.
Войдя в кабинет управляющего, Аркадий Илларионович покосился на большой мягкий диван. Он не спал две ночи, но боялся даже присесть, чтобы не заснуть. Стоя, опершись рукой о письменный стол, спросил:
– Сколько золота на Баянкуле?
– Запас?
– Запасы я знаю без вас. В кассе? Понимаете?
Управляющий отчеканил:
– Восемь пудов, восемнадцать фунтов, тринадцать золотников.
– Немедленно тарить. Сроку, – взглянул на часы,- сорок минут.
– Ящики не готовы.
– Будете тарить в кожаные мешки. Они у меня в кошеве.
– Сейчас пошлю за кассиром.
– Не надо. У меня дубликаты всех ключей. Возьмите,- вынул из кармана связку, передал ее управляющему. – Не звать никого. Запакуем сами. Прикажите готовить три подводы. Да лошадей получше. Кучерами поедем вы, Яков и я.
– Зачем три?
– Посмотрите, какой снег. Две порожние будут дорогу мять, а на третьей поеду я.
Управляющему ясно: красные близко. Армия Колчака бежит, и Ваницкий хочет спасти золото. Берет только то, что сегодня на Баянкуле, и бросает остальное. Значит, время не терпит.
Ссыпая золото в кожаные мешки, управляющий искренне восхищался хозяином. «Все продумал заранее. Даже мешки приготовил. Шиты наверняка еще в прошлом году. Надо взять с собой карабин, револьвер».
– Готово, Аркадий Илларионович. Можно ехать… – и дрогнул голос. – У меня жена, Аркадий Илларионович, дети…
– Жена? А у меня здесь сын. Вы не слышали?
– Он где-то с отрядом Горева.
– Да. Но сейчас его не найти. Поздно… А жене, Генрих Вольдемарович, оставьте письмо. Пусть собирается, берет на конюшне любых лошадей и вместе с детьми трогается в путь на восток. Вы их перехватите на дороге.
Буран крутит – не видно ни зги. Это, пожалуй, и лучше: не видно, что бросаешь.
За поселком, у самой горы, стоит фабрика. Одна такая на всю тайгу. На ней даже есть электрический свет. Динамо-машину Ваницкий купил у самого Эдисона.
«Все прощай! Все! Надо бы подложить динамита под бегуны на фабрике, под камероны, амбары бы сжечь, чтоб ничего им не досталось… Времени не хватило…»
Душила злоба. «Проклятые Егорши! Что бы ни случилось, никогда не прошу им этой ночи. Я, Ваницкий, как вор увожу свое кровное. Приходится удирать! Удирать? Это я говорю у-ди-рать? Ну подождите… А кому я грожу? Колчак бежал. Бегут его генералы, офицеры, Э-эх…» – и ощутил такую тоску, что захотелось взвыть по-волчьи.