Страница 47 из 76
– Истинно так, Аркадий Илларионович. Спокойной вам ночи.
– Приятного сна. Спасибо за информацию.
Повесив телефонную трубку, Ваницкий выругался: «Принюхивается, хитрый лис». Оглядел голые стены с пятнами от снятых картин, раскрытые шкафы. Оставались рояль, библиотека. Дом оставался. С каким бы удовольствием он забрал их с собой или сжег. Но ни того, ни другого сделать нельзя. Мелькнула мысль: «Родина остается. – Ваницкий прогнал ее, – Ненадолго… скоро вернусь… – И зло возразил себе: – Тогда зачем собираешь картины?» – обернулся к толпившимся у дверей лакею, дворнику, кучеру:
– Выносите вещи и грузите на подводы.
Услужливый камердинер привычно ухватился за чемоданы хозяина. Но Ваницкий оттолкнул его.
– Это я вынесу сам.
И на вокзале он придирчиво наблюдал, чтоб все ящики были погружены в грузовые вагоны, а что подороже – в салон. Когда прицепили специально оплаченный паровоз, Аркадий Илларионович посмотрел на алевшую полоску зари за рекой. Никто из ненужных людей не был свидетелем отъезда. Все шло отлично. Еще темно. Облегченно вздохнув, Ваницкий по всегдашней привычке решил познакомиться с «кучером» – нужно знать, кому доверяешь себя. Подошел к паровозу и поманил к себе машиниста.
– Здорово, братец… тебя как зовут?
– Зовут-то меня Петром, – ответил усатый машинист, вытирая ветошью перемазанные мазутом руки. – Только слыхал я, будто отец твой Илларионом был, а у меня Сергей. Какой же я, барин, тебе братец.
И отповедь, и то что машинист посмел сказать «ты» заставили Ваницкого направиться к начальнику станции.
– Кого вы мне подсунули, милейший? Большевичка? Кто поручится, что он не собирается завезти меня куда-нибудь…
– Что вы, Аркадий Илларионович. Тут одна колея…
– Это я знаю не хуже вас. Но что помешает ему остановиться у какой-нибудь рощицы, где его уже поджидают дружки.
– Нет, Аркадий Илларионович. Этот сидел в контрразведке, проверен. Есть еще один. Если хотите…
– Тоже, наверное, большевик?
– Что вы! Из «Архангела Михаила». Эй, Петро, отцепляй паровоз!
Новый машинист носил крест. И сразу после прицепки сам разыскал Ваницкого и повел разговор о том, што жизнь теперь трудная, и не мешало б на чай. Это был настоящий, привычный кучер, Ваницкий дал ему и на чай, и на сахар, и на баранки. Пообещал по приезде добавить втрое. Затем сел у окна салона и наблюдал, как вокзал, дернувшись, поплыл куда-то назад. Туда же проплыла водокачка, семафор и весь город. Когда за окнами затемнела тайга, Аркадий Илларионович прошел в купе, к истерически рыдавшей жене,
– Э-э, матушка, перестань. Это тебе не институт благородных девиц, а слезы побереги. Они могут тебе впереди пригодиться.
– Боже, какой ты бесчувственный, черствый, мы продаемся с родиной… С Валериком. Где Валерик?
О сыне Ваницкий тосковал. Но сейчас промолчал, как будто вопль жены: «Где Валерик?…» – не коснулся его души. Сжал кулаки и нарочито громко сказал:
– Дудки, голубушка! Моя родина лежит в харбинских банках, а часть ее едет в теплушках, за нашим вагоном. Словом, немедленно перестань реветь и слушай. На магистрали меня ждут лошади. Там я выйду и поеду на прииски. Временно. Так нужно. Вот тебе письмо к начальнику станции Ачинск. Там на запасных путях будешь меня дожидаться. Вот деньги. Наша челядь будет сопровождать тебя. Впрочем, камердинер все это знает. Вооружены они хорошо. В наш салон не пускать никого. Через несколько дней непременно начнётся паника, но я опережу ее и поедем спокойно искать новую родину. Но, но… снова реветь? Валерия я привезу.
Ваницкий втайне надеялся отыскать сына. Но события торопили. В боковом кармане тужурки просторного дорожного костюма лежало письмо от друга и старейшего адвоката Белогорского, бывшего председателя Совета министров правительства Колчака. Его привез еще третьего дня личный агент Ваницкого из Омска. В нем доверительно сообщалось, что пало правительство Колчака. Верховный бежал на Восток. Тайно. И по иронии судьбы случилось это в те самые дни, когда верховный планировал окончание войны и въезд в Москву!
Да, события торопили Ваницкого.
6
Почти одновременно Вавила в Притаежном, а Жура и Федор в Рогачеве получили известия о движении отряда Горева на прииск Богомдарованный.
Над пятистенкой покойного однорукого Кирюхи, где и раньше помещался Сельсовет, вновь развевался небольшой лоскуток красного знамени. Катерина с семьей после гибели Кирюхи перебралась к престарелой матери, так и живет там.
В избу торопливо входили мужики, бабы. Тесно, шумно стало в избе.
– Тихо, ребята. Товарищи! Речи держать я не обучен. Скажу прямо: нам предстоит бой. Горев двигается с отрядом на Рогачево. Потом, конешно, и на Богомдарованный завернет, это как пить дать. Золотишко понадобится ему. Коняками и хлебцем тоже не побрезгует. Супротив этакой своры нам, конешно, трудно будет устоять, но примем, как и должно принимать, лютого врага.
Журу слушали не только бойцы рогачевского отряда. Тарас спешно прошел по дворам, где мужики были понадежней да похрабрей. Капка Егорова обежала в новосельском краю кого надо.
Поднялся Федор.
– Товарищи односельчане! Думаю, что и вам придется постоять за наше общее дело. Горев наверняка не забыл, как мы отбили обоз, как не дали увести ваших сыновей да братовей. Дивно время с тех пор прошло, но у врагов память хорошая. Наши люди сообщили: горит село Гуселетово, подожженное карателями. Погорельцы бредут по дорогам кто куда от расправ. Поняли?
– Как не понять, – почти хором ответили мужики.
Федор рассказал односельчанам о перехваченном письме генерала Мотковского к Гореву.
– Там, односельчане, черным по белому написано: «Не стесняйте себя в выборе средств борьбы. И да поможет вам бог!» Чуете, товарищи, даже бога призывают враги для расправы с нами.
– Робята, время на перекур, почитай, у нас не осталось.
На совет останутся здесь отрядные, а односельчан прошу сготовить оружие, какое есть.
На совете отряда решили: срочно вывезти на таежные заимки семьи партизан, а отряду занять окопы у околицы и ждать. С ними пойдет Жура. Федору поручено поговорить с односельчанами и тоже примкнуть к отряду.
– Егорща, а ты немедля отправляйся на Богомдарованный, упреди наших, да золото схороните надежней, – наказывал Жура. – Об Аграфене с сарынью не печалься. Все будет как надо.
Слухи по селу неслись быстрее молнии.
В доме Кузьмы Ивановича пекли и жарили, а вдруг Горев вот-вот будет в селе, – мыли и скребли полы. Сам Кузьма закрылся в моленной. «Может, сгодится списочек-то, – шептал уставщик, царапая на бумаге фамилии «супостатов». – Там видно будет…»
В избе напротив Устин и Симеон пили в горнице чай. Одни, без баб.
– Как же, тять, надо бы с нашенскими мужиками потолковать…
– Ишь ты, какой храбрый стал. Вроде и серу теперь не жуешь. А? Нет, Семша, я ни с какой властью якшаться не стану и тебе закажу. Так-то вот. Мы сами по себе. Сколь их властей-то сменилось, а каку ты пользу имел? Отца пороли да в клоповнике гноили. Это одна власть. А при другой – у тебя из-под носу баба брата уволокла. Сиди уж, вояка. У нас работы по горло и недосуг властей делить. Ты был у старшинки на Богомдарованном, наладил обмен пашеницы на золото?
– Был.
– Ну и как? Поди, Кузька уж там промышлят?
– Не. Старшинка сказывал: с Федором да Егоршей нужно об этом рядить.
– Тьфу ты, – зло сплюнул Устин, – и тут власть объявилась. Ну-ну, поживем – увидим.
7
Затихло село Притаежное. Хуторяне ушли ни с чем: не нашлось бандитов среди партизан. Бойцы отдыхали, завтра утром в поход.
Ночью Вавила, Вера и командиры решали, как быстрее перехватать карателей, где устроить засады. Ксюша была за хозяйку: варила картошку, наливала чай. Прислушивалась к разговорам.
– Это не тракт, а река. Тракты показаны черным, а река голубая. Вот тракт. – Вавила щепочкой вел по тонкой черной линии. – Вот тут сужение реки, скалы с обеих сторон… Настоящая западня.