Страница 30 из 76
А куды добавлять? Видать, по всему, медведь буйный попался. Ходит по пасеке, ломат, што подвернется под лапы, я ревет на разные голоса.
Под утро убрался восвояси. Вышли мы из избы – ни ульев, ни стайки. Одна щепа да коровья туша… Как, скажи, мамай по пасеке прошел.
– А дальше?
– Да кого дальше, ежели все досказал. А вот и сосна обгорелая, там лабаз.
– Голова ты, Егорша! За байкой-то и в кишках помене урчит, – похвалил Федор.
ГЛАВА ПЯТАЯ
– Горько!… Горько!…
Ванюшка сидел в переднем углу под иконами. Волосы расчесаны на прямой пробор и до блеска намазаны маслом. Алая шелковая рубаха закатом пылала из-под бортов синей суконной поддевки.
Невеста пухленькая, в голубом сарафане. Кокошник на голове. Коса в кулак толщиной соломенным жгутом лежала на груди. Дуняшке семнадцатый годик, она впервые в жизни на свадьбе. Случалось, женились парни, выдавали замуж соседних девок, а Дуняшка была мала, ее не звали подружкой на свадьбу, и она с девчатами-одногодками встречала и провожала свадебный поезд на улице, а после, прижавшись к окну, часами смотрела на жениха и невесту.
Деревенской девке тайны супружеской жизни не тайны. Они с малых лет ведали, для чего бык пускается в стадо коров, а жеребец в табун кобылиц. Случалось, принимали ягнят. Но знание не уменьшало трепета, страха, и желания запретного.
Не пришлось Дуняше побывать на чужой свадьбе. Сразу довелось сидеть на своей. Ванюшку она до свадьбы видела несколько раз, когда он хмельной ходил с парнями по улице и пел под гармошку. Через час или два захмелеют гости, молодых уведут в отдельный покой и этот почти незнакомый парень должен стать ее мужем.
Не разобраться Дуняшке в своих чувствах. И страх-то берет, и жгучее любопытство.
– Горько! Горько!
Ванюшка привстал, обнял невесту, поцеловал ее в пухлые губы и потянулся к стакану с самогоном.
– Э, друг, нельзя, – отнял стакан посаженный отец – писарь из отряда Горева. – Чтоб дурак не родился. Как пьяным зачнешь дите, так непременно того, – крутнул палец возле виска.
– Так это век и не пить?
– После можно.
– А посля дураки не родятся?
– Ха-ха, – писарь погрозил Ванюшке пальцем. – В сказке сказано так: старший умный был детина, средний был и так и сяк, младший вовсе был дурак. А старший – он дому хозяин. Он должен быть умным.
– Горько! Горько!
Невеста не прятала стыдливо лицо, не прикрывала его руками и навстречу жениху не рвалась, а сидела покорная, ждущая. Неподвижные губы ее вызывали у Ванюшки досаду: «Как к покойнице приложился». Росла досада. Не против невесты, нет, а против себя. Что-то он сделал не так перед свадьбой. В чем-то сплошал. И встала перед глазами Ксюша. Да ярко, словно живая.
Ванюшка удивленно тряхнул головой. «С чего бы? Вроде бы вовсе забылась?» И было приятно, что виделась сейчас именно Ксюша, вроде пришла поздравить его. Пусть подосадует: женится Ванюшка!
Заметив, что крестный отец отвернулся, Ванюшка быстро опрокинул в рот стакан первача и запил его медовухой.
Яким в белой шелковой рубахе сидел рядом с Ванюшкой. Бледное, без кровинки лицо, обрамляли пряди длинных завитых волос.
– Дружка-то городской? – интересовались гости. – Торгует чем?
– Вроде бы нет.
– Поди, из полиции?
– Нонче полиции нет.
– Как нет? Чехи сызнова полицейских позвали.
– Да вроде бы не из полиции. Помнишь, поди, он у нас тут на митинге орателем был.
– Так неужто Ваньша посадил орателя дружкой? Срам-то какой.
– А какой дурак об эту пору свадьбу играет? Хлеба поспевают. Эх, кум, жисть-незадача, хлопнем по маленькой.
– Наливай.
Гармонист растянул меха и дразнящие звуки «Подгорной» разнеслись по избе. А следом посыпалась дробь каблуков.
– Эх-эх-ма…
– Ах, Н-николай, давай покурим… Н-николай, давай покурим, – рассыпалась в новых переборах гармошка.
Не только в избе, и во дворе поставлены столы. И там пили и плясали.
– Вашескородь, – шептал Гореву подбежавший унтер, – караулы проверены. Все на местах.
– Смотри у меня, чтоб у солдат ни в одном глазу. И глядеть ночью в оба. Бандиты пронюхают про свадьбу и как бы того… – Горев налил в стакан самогонки, выпил. Унтер крякнул. И еще крякнул, когда подполковник отправил в рот соленый рыжик.
– Можешь идти, – разрешил Горев, – но смотри у меня…
А смотреть было нечего. Эту ночь партизаны проводили в Ральджерасе. И Ксюша ничего не знала про Ванюшкину свадьбу. Она шла зверовой тропой в Рогачево и Притаежное на разведку.
Горев тянул из кружки душистую медовуху, оглядывал застолье и ухмылялся. Захмелевшие гости славили жениха и невесту, славили бога за премудрость его, соединившую новобрачных. А соединил-то их не бог, а он, подполковник Горев.
После гибели Лушки, после надругательства над мертвыми затаилось село. Многие уехали на полевые работы и старались не появляться в селе, но от Горева последовал грозный приказ: на ночевку – в село.
– Дурачье сиволапое, – ругался как-то Горев, попивая с Кузьмой Ивановичем чай с коньяком. – Нас должны на коленях благодарить. Мы ж освободили их от Советов, а они забились по избам, как тараканы в запечье. Надо какой-нибудь праздник организовать, чтоб песни звенели, медовуха лилась.
– Воистину хорошо бы. – Кузьма Иванович в нерешительности затеребил конец бородки. – Да какой ноне может быть праздник, когда страда на носу.
– На то ты и поп, чтоб праздник придумать. В твоих святцах на каждый день два десятка святых.
– Истину глаголить изволите, святых изобилие, да все мелюзга. Вот если б, к примеру, Никола святитель, Георгий победоносец. Так ведь мудрость божия повелела всем именитым святым помирать осенью да зимой. Никак невозможно отыскать подходящего. – И тут замаслились глазки Кузьмы Ивановича. – Можно устроить праздник, Николай Михалыч. Устинов Ванька сватал Фаддееву Дуньку. Вроде сговорились посля пожинок свадьбу играть, а, тут, слышь, Ванька на попятную: не хочу, грит, на Дуньке жениться. Вот если б вы, вашескородь, вразумили его… А по древлему обычаю, ежели уставщик укажет, молодых вся родня привечает, по очереди потчует. А у нас в селе, почитай, все родня.
Горев «вразумил» Ванюшку. Кузьма Иванович напомнил рогачевцам о родстве, о древлем обычае, и задымили трубы по сибирскому краю, завздыхало тесто, затрещали лагуны медовухи на печках.
Валерий сидел рядом с Горевым. Высокий, стройный. На плечах золотые погоны. Молодайки наглядеться не могли на статного барина. Валерий не пил. Увидя невесту, он подумал: «Тебе бы в куклы играть». Но невеста в жизни не видела кукол. Жили зажиточно, но все равно в пять лет уже нянчилась с братиком. А затем – огород, коровы, пряжа. Вот тебе и игрушки.
– Го-о-рько!… Го-о-орько!
– Пора вести молодых, – сказала сваха.
Невеста ойкнула, покраснела, бросила испуганный взгляд на Ванюшку и опустила глаза.
Молодых сопровождали все, кто мог стоять на ногах. Подавались советы, как вести себя по ту сторону двери. Они вызывали хохот мужиков, хихиканье баб и пунцовую краску на щеках у невесты.
Как ни следил крестный отец за Ванюшкой, тот все же наклюкался и пока сваха, отпуская соленые шутки, стелила пышную постель молодым, жених, усевшись на лавку, уснул.
Ушла сваха. Невеста, держа в руках еле светивший жировичок, растерянно озиралась. Направо постель. В головах маленький стол, а на нем зажаренный целиком петух. При виде петуха, она глотнула слюну, потянулась к нему, да отдернула руку. Сваха сказала: «Мужик должен разломить петуха. Со значением тот петух. Он был боевитым, знал свое дело, и теперь должен вдохнуть в молодых петушиную силу».
Но Ванюшка мирно похрапывал, уронив на стол голову. Дуняша потопталась возле него, вздохнула украдкой и, задув жировик, начала раздеваться. «В первую ночь и уснул». Дуняша подумала разбудить его, но махнула рукой и юркнула в супружескую постель. Потянулась.