Русский боевик

Хорошо, что включили генератор. А то бы не было сейчас кофе.

Аделина, стало быть, провела ночь со Стенькой. Я даже не очень понимаю, подумал Эдуард, ебутся они или нет? Стенька — человек с принципами, а Аделине, судя по всему, все равно. Она вообще такая — странная. Всегда была. Никогда ей не бывает ни много, ни мало. Есть мужик — хорошо, нет мужика — тоже хорошо. Если бы мужики к ней не липли, она бы не очень и расстраивалась по этому поводу.

О! Шаги. Ольшевский тоже рано поднялся, хотя рвение ему проявлять здесь не перед кем, да и в Питере у него — не поймешь, есть ли начальство, или он сам по себе. Ну, будем готовы, распрямим спину, встретим командира боевой радостной улыбкой, мол, рады видеть, ваше благородие.

В бар вошла жена Демичева. Сейчас она была совсем не такая, как давеча. Какая-то расхлюстаная, глаза светятся, волосы собраны небрежно в хвост. Проходя мимо, она подмигнула — да так, что Эдуард растерялся. И прошла — в служебное помещение, в кухню. Было слышно, как она там гремит посудой, в пустой кухне, как хлопает дверью огромного холодильника. В ход пошли ножи. Новгородской даме захотелось поесть. Легкий завтрак. Собственно, я тоже не прочь поесть, но все равно странно.

Эдуард поставил чашку с блюдцем на стойку и некоторое время постоял, не зная, что бы ему такое предпринять. И решил, что пойдет в кухню и посмотрит, чего там. Может, поест чего-нибудь. Или предложит даме кофе.

Когда он, пройдя через какой-то кухонный склад, вошел в кухню, дама стояла к нему спиной и ожесточенно резала капусту и, кажется, ветчину. Бросив нож, она повернулась к нему всем телом, подняла руку, и поманила его изящно пальцем с необыкновенно красивой формы ухоженным ногтем. Он шагнул вперед — трехнедельное воздержание дало себя знать. Следовало не провалиться. Дама исходила нетерпением — сама расстегнула ему ремень, чуть не порвав при этом крупной новгородской рукой тонкие брюки, сама надела на стоящий член презерватив, сама, приподнявшись, села на стол. Трусики отсутствовали. Эдуард, несмотря на свои двадцать пять, был недостаточно опытен, чтобы быть уверенным, что она только что провела некоторое время с другим мужчиной — всего лишь заподозрил. Презерватив помог — оказалось, он может сдерживаться. Она страстно целовала его в губы, запускала пальцы ему в волосы, извивалась, насколько ей позволяла поза, но он намеренно медлил, ждал, пока ей надоест, и ей надоело, и она удивилась, и тогда он, запустив руку ей за шею, поцеловал ее очень нежно в пухлые губы, провел рукой медленно вдоль ее очень гладкой груди, переместил ее на столе таким образом, чтобы она могла опереться спиной о какой-то неизвестного назначения пластмассовый параллелепипед, поцеловал ей предплечье, поводил щекой по пахнущей вчерашними дорогими духами и сегодняшним мылом шее, и, войдя в нее до отказа, задержался некоторое время, чуть шевеля бедрами, и касаясь концами пальцев ее колена.

Она совершенно этого не ожидала, она не хотела помнить, но она вспомнила. От жалости к себе на глаза навернулись слезы, что-то в ней такое открылось, проснулось, большое и не очень понятное, и она застонала, и он закрыл ей рот рукой — не грубо, но чтобы дать ей возможность стонать свободнее, он даже показал ей глазами — можно, и она застонала снова. Ей стало очень стыдно, и отчаянно хорошо. Эдуард ускорил движения, и она задрожала, стала крениться вбок, схватилась за его плечи, посмотрела ему в глаза с испугом, и неожиданно прошептала:

— Кончи в меня.

Он понял, мотнул головой, кончил, и выскочил из нее. Подогнув колени, чтобы не запачкать брюки, он сорвал с члена презерватив и бросил его куда-то в угол. Повернув голову, он увидел раковину, подтянул брюки к бедрам, переместился, включил воду, и быстро помыл член. Подтянул трусы и брюки, застегнулся. Она смотрела на него странно. Затем соскочила со стола, застегнула блузку, оправила юбку и, не глядя на него, быстро вышла. Эдуард чуть поразмыслил, прошел в угол, поднял презерватив, повертел головой — нет, ничего абсолютно надежного нигде нет. Тогда он тщательно вымыл презерватив под раковиной, завернул его в бумажную салфетку, и сунул в карман. А то мало ли кому какие улики потом понадобятся. Некоторое время он постоял, прислонившись к раковине, а потом подумал, что если Ольшевский увидит его выходящим из кухни, ему это может не понравиться.

— Эдуард! Эдуард! — голос Стеньки долетел из бара.

Неужто Стенька видел, или слышал? Только этого не хватало. Нет, Стенька парень надежный и никому ничего не скажет, но все-таки. Эдуард быстро вышел в бар и увидел, как Стенька мечется — туда посмотрел, сюда посмотрел, попробовал открыть дверь в банкетный зал.

— Ну, чего тебе? — спросил Эдуард.

Стенька обернулся.

— Еб твою мать, — сказал Эдуард, глядя на стенькино лицо.

— Я тебя ищу везде, тебя нигде нет! — закричал Стенька.

— Не кричи, что ты кричишь! — спокойным голосом возразил Эдуард.

— В номере тебя нет, в баре тебя нет…

— И в сауне меня нет, и в бассейне. Что у тебя с мордой?

— Не обращай внимания, это так… — Стенька заговорил пониженным голосом. — Там, я видел, там, Эдик, понимаешь, там…

— Говори спокойно. Что ты видел?

Стенька все махал рукой и морщил лицо, половина которого было — сплошной синяк, и шлепал распухшими губами.

— Там… понимаешь, я возвращался, и меня побили…

— Откуда ты возвращался?

— Оттуда… я за машиной ходил.

— Ты хотел купить машину?

— Нет, я хотел нанять… там мужики извозом занимаются.

— Тише, тише. Извозом… Ладно… Ты возвращался, и?

— На меня напали, но это не важно. Я там упал, они меня били, я потерял сознание. А потом очнулся.

— Кто тебя бил?

— Какая разница… бандюги какие-то… местные…

— Узнаешь их, если увидишь? — делово спросил Эдуард.

— Да не важно это, говорю тебе! Потом я пришел в сознание. И пошел обратно. Деньги все линкины они забрали.

— Тебе Линка деньги дала?

— Да ты послушай!

— Ну?

— И там… в общем, справа, у придорожья… я заблудился… не туда зашел. В общем, справа, там как бы дорога пологая, в сторону… И там… твой начальник.

— Что — мой начальник?

— Мертвый.

Некоторое время Эдуард молчал.

— Так, — сказал он. — Теперь так. Ты сиди здесь и не двигайся. Что бы ни случилось, кто бы не пришел. Сделай себе кофе. Я сейчас вернусь. Через две минуты ровно… Позволь, а Линка?

— Что Линка?

— Она всю ночь одна была?

— Еб твою мать, — сказал Стенька, перепугавшись. — Линка!

— Сидеть! — прикрикнул на него Эдуард. — Сиди, не двигайся. Что бы там ни было, я вернусь ровно через две минуты.

А что он сделает, если я не вернусь через две минуты, подумал Эдуард, спринтерским бегом несясь к лифтам. Нужно было дать инструкции. Например — если не вернусь, взорви на хуй это поганое здание, чтобы никто сюда больше никогда не приезжал и ни с кем отсюда не пытался связаться. Лифт он ждать не стал — проскочил на лестницу, и, прыгая через три ступеньки, взлетел на третий этаж. Стенькин номер. Линкин номер. Эдуард пинком распахнул дверь. Нет Линки! Где Линка, блядь? Где эта стерва оперная, пизда мерзкая? Где?! Стенькин номер, еще раз — нет ее! Мой номер — мой номер… Ого.

Эдуард зашел в номер, в котором, по задумке, должен был два часа проспать Ольшевский. Отсутствовали все предметы, не принадлежащие гостинице. Эдуард распахнул шкаф. Отсутствовали — чемодан и спортивная сумка. Отсутствовала запасная обувь. Остались только кроссовки. Что за глупости — воры, что ли, сюда ночью забрались? Нет, не воры. Вовсе не воры. Где Линка? Где эту блядь теперь искать? Я ведь не детектив, я обыкновенный член «Чингиз-бригады», коммандо-спецназ. Что делать? Звонить в милицию?

Он выскочил снова в коридор и побежал было к лестнице, но остановился, услышав линкин крик. Вправо — ниша. В нише — дверь. Но нет — он хорошо знал этот крик. Это не был крик о помощи, вовсе нет. Он тихо подошел к двери.

— Где я? Где я? — кричала Линка.