Страница 49 из 56
Не могла она не задать этот вопрос.
— Да, — ответил я.
— И если бы меня рядом не было, ты бы поднялся наверх, взглянуть?
— Наверное, да. С другой стороны, если бы я сегодня приехал с ним и шел мимо Ван Спеера, я вспомнил бы о тебе, вытащил бы большой греческий словарь и посидел немного за столом. — А потом я добавил: — Мне нравится говорить тебе правду. Меня это возбуждает. А тело не лжет.
— Это я вижу.
Я подумал, что страсть мою распаляет память о тех вечерах в Ван Спеере. Но на деле это мое признание — и невысказанный налет непристойности, присутствующий в любом признании, — воспламенило и разбередило меня и заставило опять затвердеть.
— Останься со мной, не отпускай, — сказала она.
Снаружи снова начался снегопад, и в мысли мои вновь вернулся «Итан Фром»: их самоубийственная поездка, после которой влюбленные навсегда остались изувеченными, потому что ни ему, ни ей не хватило мужества вырваться из удушающей атмосферы захолустного Старкфилда. Мысли эти привели меня к нам. Хватило бы нам мужества что-то изменить? Сейчас или тогда? Заслуживаем ли мы звания храбрецов за то, что сумели совершить этот двухдневный побег? Или любовь наша прошита таким количеством сожалений, что жизни без них себе уже не представишь? Мы ведь так и не решились на следующий шаг. Мы даже не знали, как он выглядит.
Снег. Как всегда, снег и молчание. Он обволакивает, заставляет воспарить духом, но стоит тебе оторваться от земли, он начинает тянуть обратно, ибо он всего лишь бессмысленная сероватая взвесь. Так значит, это всего лишь фантазия? Мужчина и женщина, мечтающие о том, чтобы все пути завалило снегом и не пришлось строить планы на завтра.
— Ты так и не ответил на мой вопрос, — сказала она. — Почему ты в ту ночь меня не тронул?
Она не позволит уйти от ответа.
— Потому что я тебя боялся. Мне хотелось секса с тобой, но я боялся, что для тебя это лишь приключение. А я хотел заполучить тебя навсегда, но знал, что если скажу, ты только рассмеешься. И ты, и я легко и быстро сходились с мужчинами, но если я чего и не хотел, так это чтобы у нас все было легко и быстро. Потому выжидал. Потом привык к ожиданию. А в итоге ожидание стало реальнее всего, что было между нами.
— И все-таки ты был счастлив? — спросила она.
— Да, очень.
— Та же история. Вино жизни? — добавила она, готовая сорваться в иронию.
— Лунный свет жизни. Ну...
— Точно! — выпалила она, будто бы отмахнувшись от моей слабой попытки приукрасить наши ласки.
А потом она произнесла слова, которых я никак не ждал:
— Я думаю, ты вернешься к Манфреду. Ведь ты этого хочешь. В этом твоя суть.
— Ты правда так думаешь?
— Я так думаю. С другой стороны, с тобой же поди пойми. Чего бы мы ни делали сегодня, чего бы ни чувствовали всегда, одно я знаю точно: я тебе нужна, ты любишь меня так же, как я тебя, вот только мне кажется, что тебя никогда не тянуло ко мне физиологически. Ты чего-то от меня хотел, но сам не знал чего. Возможно, для тебя я просто идея в телесной оболочке. Чего-то всегда недоставало. Твоя мука — и это и моя мука тоже, — что даже когда ты будешь с Манфредом, ты постоянно будешь хотеть меня. У нас с тобой не такая любовь, как у других, но с пустотой внутри. — Она дотронулась мне до лица, до лба. — Я могла бы сказать: радуйся, что он у тебя есть, вот только это не поможет. Я могла бы сказать: радуйся, что у нас есть эти два дня, но и это не поможет. Ты одинок, и я одинока, и бессердечная правда состоит в том, что, обретя друг друга и сказав: «Давай будем одинокими вместе», — мы ничего не добьемся.
Никогда я еще не любил ее так сильно.
— Почему ты так хорошо меня знаешь?
— Потому что ты и я — один человек. Все, что я говорю про тебя, справедливо и для меня. Через месяц — но не сейчас — мы проснемся и поймем, что вот это-то и было для нас вином жизни.
Мы посмотрели на дворик и склон холма, на россыпь фонарей, стоявших в омутах света на снегу.
— Талия, Урания, Мельпомена, — перечислила она, и мы улыбнулись про себя, радуясь, что дворик, расчерченный диагональным крестом, не забыл следы наших ног. Мне нравилось прижимать ее к себе.
— О чем еще ты думаешь? — спросила она.
— Думаю, что, возможно, оставив сыновей в номере, Оли Брит вот так же стоял в оксфордской гостинице и вглядывался в древние шпили средневекового дворика, пытаясь разгадать головоломки, которые загадывает нам время. Когда-то он был влюблен в молодого сапожника из Оксфорда, но так и не набрался смелости ответить на намеки и заигрывания. Он много месяцев подряд ходил в сапожную мастерскую, заказывая одну пару обуви за другой, чувствовал возбуждение, когда ладони сапожника ложились ему на лодыжку или — такое один раз случилось — сжимали пальцы его ступни. Но ничего из этого не вышло — хотя, впрочем, никуда наваждение не девалось. Осталось с ним, без прошлого, без будущего, точно бокал, до краев налитый вином, но не пригубленный. В его глазах это был тягостный долг, на который постоянно нарастают проценты, и в один прекрасный день ты понимаешь, что никогда не сможешь расплатиться, потому что долг поглощает все твои сбережения, и когда ты повернешься лицом к стене, дабы в последние полчаса на планете Земля собрать в кулак все наличные монеты, окажется, что баланс не закрыть и не свести, ибо монеты расточатся задолго до того, как будет развеян твой прах. Не хочу я судьбы старого джентльмена из Перу, который, вернувшись, осознал, что все эти годы жил не своей жизнью.
— Когда он тебе об этом рассказал?
Я посмотрел на нее и, не колеблясь, ответил:
— Когда я гостил у него в доме на третью годовщину нашего выпуска. Было это вечером, после семинара — мы остались в доме одни. Студенты разошлись, жена уехала в город, мы сидели внизу и пили виски. Только что вымыли и вытерли посуду. Он присел рядом со мной на диван, я чувствовал: что-то не дает ему покоя, но не хотел гадать, что именно. «Вы верите в судьбу?» — спросил он. «Мы все еще обсуждаем творчество Уортон?» — ответил я с налетом язвительности, дабы показать, что понимаю: он говорит в попытке развеять повисшее в комнате тягостное молчание и отвлечься от того, о чем, как я понимал, мы оба думаем. А может быть, я просто пытался поставить его на место. «Мы все еще говорим о книгах? Так ведь?» — «Можем и о них, если хотите», -ответил он с обычной своей сердечностью и уклончивостью. И тогда — понятия не имею почему — я потянулся и взял его за руку. Мне хотелось, чтобы все было просто, да и вино подействовало, а потому я сказал: «Мне кажется, вам стоит со мной переспать». — «Неплохая мысль, — ответил он, явно напуганный, но, как всегда, безмятежный, — и когда именно?» — это он добавил в типичной для него шутливой манере. Но я не собирался его отпускать. «Сегодня». Я никогда в жизни не был так уверен в своей правоте и так настойчив. «Вы уверены?» — спросил он. Он снова пытался уйти от темы. Я сумел найти подходящие слова, чтобы придать ему мужества. «Да, сегодня. Я сам все сделаю, обещаю». И поскольку потом повисло мертвое молчание, я до сих пор помню, как повторил: «Обещаю». Он потянулся ко мне и сжал мое лицо в ладонях, притянул ближе. «Пол, об этом я думал с первой нашей встречи». — «Я не знал», — ответил я. Его признание озадачило меня даже сильнее, чем собственные мои предыдущие слова. «Передумал?» — спросил он, скроив на лице улыбку. «Вовсе нет», — ответил я, испугавшись сильнее, чем предчувствовал, потому что вдруг понял, что, несмотря на все эти поспешные и бесшабашные перепихи, я никогда, по сути, не спал с мужчиной, а он предлагал именно это. Я повел его наверх, в свою комнату, и вошел он туда не сразу. Тогда я подумал, что дело в нервах, но теперь понимаю, что он просто давал мне возможность передумать. Не включая света, я начал снимать свитер. Он
сбросил одежду раньше, чем я, обнял меня и начал освобождать меня от оставшегося. Не помню, что мы делали дальше. Я нервничал куда сильнее, чем он. Кончилось тем, что он взял на себя главную роль.