Страница 35 из 56
В пятницу, около полудня, я решил сходить на корт. День для начала весны был необычайно теплый, мне хотелось оставить в прошлом все, что случилось за этот день, и порадоваться погоде. В шкафчике у меня лежала запасная форма, идти домой переодеваться нужды не было. Только я вошел в павильон — и тут ты, Манфред. Было три часа дня, в это время я почти никогда не хожу играть, и ты, как выяснилось, тоже. Ты рано освободился в школе и корт себе не зарезервировал. Ты спросил нас с Харланом, не согласимся ли мы сыграть в парах, если ты найдешь четвертого. Четвертого найти несложно, заметил я. И надо же так случиться, что ты заприметил пожилого джентльмена, который когда-то попросился сыграть с тобой, а с тех пор ни разу не рискнул повторить свою просьбу. Он согласился моментально и бросился в раздевалку за своей ракеткой. Было совершенно ясно, что ты терпеть не можешь кого-то о чем-то просить. Ты так смущенно и нервно обратился ко мне с просьбой поиграть, что, дабы тебя успокоить, а может, и потому, что спрашивал ты в присутствии Харлана, я ничего не придумал, кроме как протянуть руку, положить ладонь тебе на щеку и сказать, что, разумеется, конечно же, да. Ты не отпрянул, но и ко мне не потянулся. Однако ты улыбнулся, и я улыбнулся тоже. Мы не произнесли ни слова.
— Меня это очень радует, — сказал я в конце концов. — Мы же никогда раньше вместе не играли.
— Знаю, — сказал ты. — Меня тоже.
Ни ты, ни я до конца не поняли, о чем говорит другой, но, как и во сне, словам этим можно было придать бесконечное число смыслов; ну и прекрасно, потому что нам нравилось думать, что у них несколько значений, одно очевидное, другое не столь очевидное, третье — подразумевающееся, но неуловимое для нас обоих, потому что каждое из этих значений так плотно переплелось с другими, что все три в итоге стали значить одно и то же.
— А потом можем сходить чего-нибудь выпить, — предложил я. Может, я и торопил события.
— А, ты об этом, — сказал ты, как бы пытаясь показать: ты не забыл, что смутное упоминание про «выпить» однажды уже прозвучало, и ты это помнишь. На миг мне показалось, что ты сейчас обратишь в шутку либо само мое предложение, либо заложенный в него смысл. Твой откровенный сарказм меня удивил. Ты хочешь поставить меня в неловкое положение, прежде чем отказать?
— Только я угощаю, — сказал ты.
После тенниса мы зашли в бар на Коламбус-авеню. Четверть пятого, солнце светит вовсю, мы сидим в мокрой спортивной форме в кафе, на тротуаре. Голые коленки соприкасаются, ни ты, ни я не меняем позы. Можно поболтать о пустяках. Но я — старше, я сразу перехожу к сути.
— Расскажи про своего партнера, — говорю я.
Из того, как ты реагируешь на мои слова, я вижу, что ты хочешь сделать вид, будто они для тебя полная неожиданность, но потом передумываешь. Сейчас не время для уклончивости, карты выложены на стол.
— Да нечего рассказывать.
— Нечего?
— Мы вместе со студенческих времен.
— Но?
— Да никаких но. Я знаю, ты, скорее всего, не это хотел услышать.
— Так ты знаешь. Я имею в виду про меня.
— Не уверен. Но, думаю, да.
— Как деликатно ты это высказал.
— И?
— И ничего. Я про тебя думаю. — А потом ты добавил: — На самом деле, очень много.
Я понял: первую настоящую карту на стол выложил ты. Меня это восхитило. А моя была всего лишь джокером.
Я опустил правую руку под подлокотник кресла и схватил твою левую, которая тоже свисала ниже подлокотника. Ты этого не ожидал, и я почувствовал, что какой-то частью души воспротивился. Но отпускать я не хотел, не сейчас.
— Я тоже живу не один, — сказал я. — Но все, что ты сказал, я мог бы повторить.
— Так повтори.
Вот как ты отбиваешься — в голосе что-то ехидное, язвительное. Так и надо. Ладонь твоя расслабляется и даже обхватывает мою. Как же я рад, что не сдался.
— Мы вместе уже почти год, — говорю я, — но думаю я всегда о тебе — даже когда мы занимаемся любовью. — Теперь меня уже не остановишь. — Особенно когда мы занимаемся любовью.
— И?
Я молчу.
— Я хочу знать.
— И ничего. Тебе что, описать в деталях?
— Нет, — говоришь ты. — Вернее, да, давай. Мне очень понравилось, как ты это сказал.
— Я постоянно о тебе думаю. Даже когда я на тебя не смотрю, я слежу за тобой. Я все про тебя знаю. Знаю, где ты живешь, где жили в Германии твои родители, даже знаю, в какую школу ты ходил в Виргинии, знаю девичью фамилию твоей матери. Продолжать?
— Я могу в точности то же сказать про тебя.
— В каком смысле?
— Я знаю, когда ты ходишь на теннис, куда потом едешь на метро, знаю, где ты живешь, — могу продолжать очень долго. Про Мод я тоже все знаю, она тоже есть на фейсбуке.
Никогда не забуду тот миг, когда меня вдруг озарило: мы — зеркальные подобия друг друга. И вот... Столько месяцев, столько потерянного времени.
— Что еще ты про меня знаешь? — спросил ты.
— Я знаю, какую ты носишь одежду, цвет каждого твоего галстука, знаю, что носки ты надеваешь до, а не после брюк, иногда используешь подворотнички, рубашку застегиваешь снизу вверх, я знаю, что хочу знать тебя до конца своих дней. Каждую ночь хочу видеть тебя обнаженным. Хочу смотреть, как ты чистишь зубы, бреешься, хочу брить тебя, когда тебе самому не хочется бриться, хочу ходить с тобой в душ, втирать лосьон тебе в колени, в предплечья, в бедра снутри, в ступни, в милые пальчики. Хочу смотреть, как ты читаешь, хочу читать тебе, ходить с тобой в кино, готовить с тобой вместе, устраиваться рядышком перед телевизором, а если тебе не нравится камерная музыка, я откажусь от подписки и буду смотреть с тобой детективы — как скажешь, так и будет. Я прямо сейчас хочу лечь с тобой рядом без одежды. Я хочу одного: быть с тобой, быть таким, как ты..
Ты не дал мне закончить.
— Я хочу сегодня вечером тебе позвонить.
Твои слова ударили меня под дых. Ты мог бы сказать: «Мы сегодня ночью трахнемся» — я и то бы так не опешил.
— Выключу звук в телефоне, — сказал я.
— Я тоже. — Ты отнял у меня свою руку и положил ее мне на колено. — Впрочем, пожалуй, я не буду тебе сегодня звонить.
— Почему?
— Запутается все. Не хочу никому делать больно. Короткое молчание грозит стереть все, что только что
случилось между нами, отбросить нас вспять, туда, где мы были неделю, месяц, год назад. Нужно что-то говорить.
— Я не хочу, чтобы сегодняшний день обернулся ничем, — возражаю я. — Не хочу тебя потерять.
И — как будто это помешает тебе передумать — я достаю мобильник и показываю тебе свою фотографию в двенадцать лет.
— Вот кто с тобой сейчас говорит. Истовый, страждущий, перепуганный.
Ты глянул на фотографию и кивнул, и мне стало ясно, что я отчаянно пытаюсь навести между нами хоть самый хлипкий понтонный мостик.
— Будешь вечером думать обо мне? — спросил ты.
Я фыркнул, чтобы показать: иначе и быть не может.
— А ты? — спросил я.
— Пока не знаю. — Жестокий удар.
— Я просто шучу, Поли, просто шучу. Завтра на теннис? — спросил ты.
— Может дождь пойти, — ответил я.
— Но ты же знаешь, что я приду. Знаешь, что буду ждать. И знаешь почему.
— Почему?
— Ты и так знаешь почему.
Я не удержался. Ладонь моя коснулась твоего лица, и все было даже лучше, чем во сне, на этот раз ты не просто улыбнулся, не просто потянулся ко мне. Твоя рука легла поверх моей, они застыли, сомкнувшись.
— Столько нужно тебе сказать.
— Мне тоже.
Вернувшись домой, я сразу же нашел в интернете твою фотографию. Вгляделся в лицо. Ты слегка улыбаешься -возможно, мне. Нужно бы закрыть страницу, вот только глаз не отвести. Я хочу одного — смотреть на тебя, касаться твоего лица, я хочу видеть это лицо у себя в доме, на работе, в своей жизни. Я хочу этого так сильно, что сердце внезапно стискивает невыносимый страх: завтра утром ты не появишься. Я приду, буду ждать — и не дождусь. Я буду тебя ждать, долго-долго, даже если ты опоздаешь на два, три, четыре часа. Я буду ждать весь день и даже когда вечер настанет, не перестану ждать. Не знаю, почему я буду ждать, откуда такой страх и недоверие.