Гарвардская площадь

– Надо было ему бензином в морду плеснуть. И ей тоже.

– Что случилось? – поинтересовались мы.

– Что случилось? Что случилось? Вы, что ли, ничего не слышали?

Никто из нас не слышал ни звука.

– Я их избил. Вот что случилось. Теперь вы знаете.

– В каком смысле избил? – переспросил я, не в силах поверить в очевидное.

– Они залезли ко мне в машину. Вдвоем. И никались там.

– Что? – ахнула Екатерина.

– Ну она-то женщина, ее я просто отшлепал. А он мужчина. Ему я дал в морду.

На самом Калаже не было ни царапины.

– А теперь они где?

– Сбежали, оба.

Я посмотрел на него.

– Я ей позвоню, уточню, как она, – вызвалась Екатерина.

– Только попробуй.

Екатерина без промедления сняла трубку и набрала номер подруги.

Та не ответила.

– Знаю я, чем она занята.

– Чем? – спросил я.

– Да я вам уже сказал. Никаются.

– Нельзя же людей бить.

– Нужно было измочалить ее в мясо.

Он снял с вешалки свою армейскую куртку, повернулся к Екатерине и сказал, что отвезет ее домой.

– Я здесь останусь, – отказалась она. – Или пешком дойду. Пока не знаю, посмотрим. А ты поезжай домой.

На это он пробормотал свое обычное «Bo

Мы втроем сидели на диване, ошеломленные, застывшие. А когда события этого вечера улеглись у меня в голове, я принял решение никогда больше не иметь с Калажем ничего общего. Хватит, точка.

– Нашей дружбе конец, – объявил я.

– Чтоб я еще с ним хоть раз заговорила, – добавила Екатерина.

Но со своего места на диване никто из нас не двинулся. Возможно, нам хотелось притворяться, что мы ошеломлены сильнее, чем на самом деле. Возможно, мы пытались сберечь это ошеломление, потому что все неплохо понимали, к чему клонятся события вечера, но при этом ни один из нас не потрудился их подтолкнуть или вмешаться по ходу. Я погасил свет, в темноте сходил за большой бутылкой водки и налил нам всем по щедрой порции в три пластиковых стаканчика. Это наше заклятие – неважно какое – нужно было сдобрить спиртным. Я знал, что начну с Линдиного плеча. Хотелось, чтобы Екатерина поцеловала ее в другое плечо.

Утром зазвонил дверной звонок.

Леони. Увидев ее на лестничной площадке, я с трудом поверил своим глазам. Огромный синяк на скуле, красные пятна по всему лицу.

– Это еще ничего, – выговорила она, заметив, как я ошарашен. – Голову потрогай.

Она схватила меня за руку, поднесла к волосам. По всему черепу – шишки и вздутия.

– Волосы мне повыдергивал. И одежду порвал.

Она сказала, что, кроме меня, ей обратиться не к кому. Хозяйка, мама Остина, предложила сообщить в полицию. Леони ответила, что сперва должна повидаться со мной. Почему? – не понял я. Потому что все сложно – был ответ.

Она присела у меня на кухоньке, я поставил чайник.

Первым делом: ей больно? – спросил я. И как там Граф?

– Он тоже хочет заявить в полицию. Калаж сломал ему два зуба, а кроме того, Граф страшно зол на меня. Говорит, я должна была его предупредить о наших с Калажем отношениях. Я ответила, что мы уже довольно давно расстались.

– Я и не знал. Вы с ним так ворковали в Уолден-Понд.

– К тому времени все уже давно кончилось. Мы стали друзьями.

Меня это удивило.

– И что ты собираешься делать? – осведомился я, будто адвокат, который заводит досье на нового клиента. Теперь впору достать деловой блокнот, вставить между расспросами несколько кивков и закурить здоровенную пенковую трубку. – Если ты пойдешь в полицию и подашь жалобу, его депортируют, – сказал я наконец. – Депортируют и если попросишь охранный ордер.

Я совершенно не разбирался в законодательной стороне вопроса, но мне сказанное представлялось логичным.

– Знаю, – ответила она, – но чего ты от меня хочешь? Он же больной на голову. Убьет меня. Я не хочу, чтобы он ко мне приближался. Я вчера так перепугалась, что в итоге позвонила маме во Францию. Почти собралась домой, но я так люблю Остина, а Остин меня, да и в семействе меня любят.

– Пожалуй, даже слишком, – вставил я.

– Так он и это разболтал? Ну еще бы!

– Да. Его это сильно расстроило.

– Его все сильно расстраивает.

– Так что ты собираешься делать? – спросил я, кивая, в смысле: ладно, переходим к делу.

– Если мать Остина сообщит в полицию, Калаж расскажет ей, что я спала с ее мужем. Обязательно расскажет, я его знаю. Если сообщу я, он все равно ей расскажет. И если Граф пойдет в полицию, Калаж тут же все расскажет матери Остина. Будь у меня возможность организовать его депортацию прямо сейчас, так, чтобы он никому не успел позвонить, я бы на это пошла. Он – худшая ошибка всей моей жизни, а я наделала тех еще ошибок, потому и уехала в Штаты. А еще лучше – если бы он растворился где-нибудь на Ближнем Востоке, я была бы совершенно счастлива, потому что меня тогда не мучила бы совесть, что его депортировали из-за меня.

Я всей душой сочувствовал Леони. Однако, сам не зная почему, не хотел допускать, чтобы Калажа депортировали.

Лучшее, что я мог сделать, – сперва убедить ее не заявлять в полицию, а потом как-то их помирить или хотя бы свести для разговора, если захотят, то в моем присутствии. Я такое видел в кино. Все высказали свои разногласия, свои обиды.

– Чистый эрзац, – произнес я в конце концов.

Она рассмеялась. А потом, поймав себя на смехе, вдруг заплакала. Впервые плачу по этому поводу, заметила она. До сих пор сдерживалась. Ее никогда еще не били, даже руки на нее никто не поднимал. А теперь этот тип, этот бандит вздумал ее подмять под себя? Кем он себя мнит?

Главный вопрос заключался в том, чтобы убедить Графа не заявлять в полицию.

– Он мстительный. Сам видел, как он вчера препирался с Калажем. Плюс он, наверное, страдает: его же поколотили, а он даже не дал сдачи, даже меня не попытался защитить. Меня он точно больше видеть не захочет.

Первое, что я сделал после ее ухода, это позвонил Клоду. Клод уже знал, что стряслось с его приятелем – он отказывался звать его Графом, как звали накануне все мы, чтобы подразнить.

– У Пьеро в Италии есть очень влиятельные знакомые. Так что у Калажа могут быть серьезные проблемы. У тебя тоже могут быть неприятности – ты как бы спровоцировал эту драку, да и у меня, я ведь его к тебе привел.

– Плюс у Графа сломаны два зуба, – напомнил я.

– Плюс у Пьеро сломаны два зуба, – поправил он меня.

Нужно было что-то придумать.

Я попросил Клода пока ничего не предпринимать. Я сейчас к нему быстренько приеду, и вдвоем мы сообразим, как отговорить Графа от похода в полицию.

К тому моменту, когда я добрался до Клода – он жил неподалеку, – он уже успел переговорить с Графом.

– Я думал, ты меня дождешься.

– Ну, мне пришла в голову одна мысль, вот я и позвонил.

– Ты боялся, что я буду настаивать на том, чтобы поговорить с ним первым, да? А теперь все в сто раз сложнее, – укорил я Клода.

– Почему это сложнее, если Пьеро говорит, что не собирается идти в полицию?

– Граф не пойдет в полицию? – выпалил я в изумлении.

– Нет, Пьеро считает, что Калаж – несчастный marocchino[33], который и так скоро допрыгается до депортации. Кроме того, он на последнем курсе юридического и хочет полностью забыть о вчерашнем вечере. Он уже записался к знаменитому нью-йоркскому стоматологу, сегодня днем туда полетит, в воскресенье его примут. Потом он вернется, но не хочет иметь ничего общего с твоими друзьями и с моими друзьями – к ним, понятное дело, относитесь ты и эта бедолажка.

– Графу вставят новые зубы, она будет и дальше работать нянькой. Граф был прав: женщинам редко дается второй шанс, – высказался я, пытаясь подчеркнуть ироническую сторону случившегося.

– Твоя-то проблема в том, что ты упустил человека, который мог бы стать ценным другом.

Клоду приспичило занять почетное место в обществе? Никогда раньше не видел в нем таких стремлений.