Страница 19 из 40
Оказавшись на сибирской каторге, Николай Александрович совершил гражданский подвиг, создав «для истории» портретную галерею первых русских революционеров. Он твердо верил, что настанет время, когда потомки будут вспоминать имена героев 14 декабря «с восхищением и благодарностью». Портреты эти являлись гордостью и для самого художника. Свои работы он показывал всем желающим буквально с первых дней освобождения из казематов Петровского Завода и не расставался с ними до самой смерти.
Поселившись в Селенгинске и вскоре получив от сестер извещение о невозможности получения от них материальной помощи, Николай Александрович решил поехать в близлежащие города и поработать в качестве профессионального портретиста. Генерал-губернатор Восточной Сибири написал на прошении декабриста: «Позволить нельзя». Однако селенгинский городничий К. И. Скорняков на свой страх и риск все же разрешил Бестужеву долговременные отлучки. А вскоре иркутские власти отменили свой запрет.
К таким поездкам художник готовился тщательно. Достаточно прочитать его письма брату Павлу и сестре Елене, чтобы увидеть, как он настойчиво просил их прислать в Селенгинск листы бристольской бумаги: «Вели в магазине разрезать каждый на шесть равных частей и заключи все это в ящичек, потому что свернутая бристольская бумага ужасно упрямится, не расправляясь, и оставляет волны после самой тщательной выправки». Зная неисполнительную и забывчивую натуру Павла, в письме от 20 августа 1840 года Николай Александрович пять раз повторяет свою просьбу. «И как ты любишь исполнять все просьбы через год или что все равно после пяти повторений, я в течение этого письма напомню тебе еще четыре раза, чтобы прислать мне бристольской бумаги». В приписке Михаил Александрович уже в шестой раз добавляет, чтобы он выполнил просьбу брата».
Дела в Кяхте поначалу шли неважно, ибо здесь почти не держали портретов, да и рисовать их было некому. Однако стоило Николаю Александровичу выполнить несколько заказов дам, «все как будто вздурились». Мода взяла свое, «и брат в короткое время заработал порядочную сумму» за несколько десятков портретов. В конце 1841 года художник едет «на заработки» в Иркутск, где пробыл почти год, «ласкаемый всеми, а особенно высшим купечеством и чиновничеством». За это время он нарисовал 72. портрета и очень устал, так что некоторые заказы пришлось заканчивать уже дома, в Нижней деревне. В октябре 1842 года Бестужев предпринял по просьбе жены генерал-губернатора Руперта кратковременную поездку в Верхнеудинск для завершения портретов ее детей.
Известно, что, живя на поселении, Николай Александрович несколько раз принимался рисовать виды Селенгинска, Посадской долины и своей усадьбы. Однако хозяйственные заботы все время отвлекали от окончания начатых работ. В своих воспоминаниях М. А. Бестужев сетовал, что «брат, нарисовавший акварелью так много прелестных видов Читы и Петровска, не оставил ни одного Селенгинского, хотя имел твердое намерение сделать их несколько и даже часто приготовляя все необходимое для выполнения. Уверенность, что это всегда можно сделать, была причиною, что ничего не было сделано». Тем не менее художник-декабрист все же сумел занести в свой походный (темно-коричневый тонкий кожаный переплет) альбом зарисовки забайкальских пейзажей, виды бурятских юрт, сцены хозяйственных занятий, отдельные предметы этнографии. Известно и несколько глазомерных планов окружающей местности, выполненных по просьбе родных.
Любопытно, что на создание живописной картины Н. А. Бестужева не подтолкнул даже приезд известного польского художника и революционера Леопольда Немировского, некоторое время жившего вместе с хозяином и коллегой по искусству в одной избе. Николай Александрович лично выбрал удобное место под скалой, сам устроил ему складной столик и укрепил зонтик от палящих лучей солнца. А когда польский художник обосновался здесь на целый день, Бестужев носил ему из дома чай и обед.
Созданная картина имела «па первом плане справа» отвесную гранитную скалу, «из-за которой виден наш дом, Селенга, острова и старый город с древнею церковью». Леопольд Немировский попросил Бестужева принять в дар копию только что сделанной работы, но декабрист вежливо отклонил предложение, ответив, «что найдет еще лучшую точку для пейзажа». «И точно, нашел, и начал, и почти кончил, — вспоминал М. А. Бестужев, — но работа опять затянулась. Куда девался, или куда дел этот пейзаж, я по могу сказать, но его не нашел я в его портфеле с другими видами Читы и Петровского завода». Что касается вида Посадской долины кисти Л. Немировского, то он будто бы был выгравирован в Лондоне и издан в альбоме вместе с другими работами художника.
Из иностранных профессиональных художников, гостивших подолгу в доме «государственного преступника» на берегах Селенги, назовем еще шведа Карла Петера Мазера (1849 год) и англичанина Томаса Уитмена Аткинсона (1848 и 1854 годы). Нет сомнений, что такие встречи были особенно приятны Николаю Александровичу. Он находил время, чтобы нарисовать и оставить на память их портреты, а также сопровождал их в поездках по Селенгинскому краю.
И все же Селенгинск сыграл важную роль в художественном творчестве Николая Бестужева. Здесь он начал осваивать совершенно новую для себя живопись масляными красками. Тому были две причины: резко ухудшившееся зрение в результате семнадцатилетнего напряженного труда над акварельными портретами и просьба горожан Селенгинска принять участие в украшении нового собора, построенного в 1846 году на собранные средства. Уже к началу весны следующего года он выполнил несколько образов, а в иконостас — большую икону «Благовещение господне». М. К. Юш-невская в 1847 году уведомляла И. И. Пущина: «Николай Александрович рисует образа». А А. Е. Розен сообщал Нарышкиным: «Николай расписал алтарь и написал образа для новой церкви в своем городе». Нужно полагать, что в этот период своей деятельности художник-декабрист создал и иконостас в часовне Св. Креста, сохранившийся до наших дней. Известно, что Н. А. Бестужев нарисовал, кроме того, две иконы в часовне близ Селенгинска «на месте битвы русских с монголами». Выполнил он заказ и для Кяхты, о чем его брат Михаил писал М. И. Семевскому: «Когда вам случай доведет быть в Кяхте, то при выезде из Троицкосавска в Кяхту на шоссе направо вы увидите кладбищенскую церковь, в восточной стене которой вставлен образ этого святителя (Иннокентия Иркутского. — А. Т.)» писаный масляными красками во весь рост. Это работа брата Николая». В Кяхте же был исполнен еще один заказ — образ «Спасителя».
Освоению нового приема живописи во многом помогал, надо думать, церковный художник Г. С. Баташев, «выписанный» из Иркутска зажиточными селенгинцами для выполнения работ по украшению новопостроенного собора. Поселившись на усадьбе Бестужевых, он превратил их дом в живописную мастерскую, заполнив все углы мольбертами, картонами эскизов, ящиками с красками, полотнами с начатыми и оконченными образами. Даже столы и скамейки — и те были завалены красками, палитрами и кистями. Любовно прозванный ввиду отсутствия одного глаза «Кривым Апеллесом», Баташев был хотя и посредственным художником, но, по словам М. А. Бестужева, «зато он обладал механическими приемами в живописи, приобретенными им долговременным навыком», а поэтому общение Николая Александровича с ним было весьма полезным.
Из числа всех икон, составлявших иконостас этого великолепно украшенного нового собора, «Благовещение господне», икона над левой выходной из алтаря двери, и два «символических» изображения над алтарем были лично написаны художником-декабристом. Все остальное выполнялось Баташевым либо при помощи Бестужева, либо по его эскизам и советам. К несчастью, этот замечательный, судя по отзывам современников, памятник монументального декоративного искусства «сгорел в какие-нибудь два часа по неосторожности сторожа, оставившего огарок непотушенной свечки». Не сохранилось икон и в Кяхтинской кладбищенской церкви, и в часовне на месте давней битвы селенгинских казаков с войсками монгольских феодалов.