Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 8

А потом мои естественные потребности заявили о себе во второй раз, причем гораздо настойчивее, чем в первый, и поскольку в первый раз, когда я молотила в дверь, никто не ответил, я начала паниковать по поводу того, что же я буду делать или пытаться не сделать, ха-ха, если не отзовутся и во второй раз. Тогда-то я это и услышала.

Она сделала паузу.

– За тобой наконец пришли, – сказала я.

– Нет, – сказала она. – Никто не пришел. Ну, кто-то появился. Только не физически. Просто… я хочу сказать… Я услышала чей-то голос, будто кто-то еще был в комнате. Но в комнате была только я. Это было стремно. И голос сказал что-то стремное.

Ну и я решила, что, наверное, кто-то находится в соседней комнате и я слышу его сквозь стенку – дальнюю стенку у меня за спиной, но поразительно четко – так же, как слышу сейчас тебя. В общем, короче говоря, насчет этого я тебе и звоню.

– Чтобы сказать, что услышала стремный голос сквозь стенку, – сказала я.

– Нет, – сказала она, – сам голос стремным не был. Я никогда не умела описывать. Ты же помнишь. Нет, стремными были слова – то, что он сказал. Точнее, не совсем стремными. Но я не знаю, как еще их описать или как в этом разобраться – в том, что сказал голос.

– А что он сказал? – сказала я.

– «Кроншнеп или комендантский час?»[4]

– Что-что?

– И все. Больше ничего. Только эти слова.

– «Кроншнеп или комендантский час?» – сказала я.

– Да, как бы вопрос, – сказала она. – Голос вроде был женский. Хотя и глубокий такой. Но, по-моему, слишком высокий для мужчины, если только мужчина случайно не обладал таким высоким голосом.

– И что ты ответила? – сказала я.

– Ну, я подошла к стенке и сказала: простите, можно повторить? И голос сказал снова: «Кроншнеп или комендантский час?» А потом добавил: «Выбор за вами».

– А что потом? – сказала я.

– Ну, я спросила, кто бы это ни был, не может ли он как-нибудь мне помочь или позвать кого-нибудь, чтобы он помог мне сходить в туалет, – сказала она.

– А потом что? – сказала я.

– Это все, – сказала она. – Больше ничего. Никто не приходил за мной как минимум еще час. Мне очень повезло, что я способна контролировать свой мочевой пузырь, как в молодости.

– Похоже на разводку, – сказала я.

– Я тебя не развожу, – сказала она. – С какой стати? Все так и было. Правда. В точности, как я тебе рассказала. Я никого не развожу.

– Нет, я имею в виду, кто-то пытался развести тебя, – сказала я. – Спрятанный динамик?

– Очень хорошо спрятанный, если уж на то пошло, – сказала она. – Я никакой аудиовидеоаппаратуры не заметила.

– Может, какой-то психологический тест на пограничном контроле? – сказала она.

– Не знаю, – сказала она. – Для меня это загадка. В общем… Потому я и звоню… что постоянно об этом думаю.

– Ну, тебя ведь надолго заперли в комнате, – сказала я. – Сначала запугивали с паспортами, потом заперли в полном одиночестве, не считая очень старого… э… замка. Несладко пришлось.

– Да я не об этом, – сказала она. – Я постоянно думаю о кроншнепе. И о комендантском часе. В смысле, что за хрень? Как будто мне передали сообщение, доверили его. Но в чем оно состоит? Сэнд, я не сплю по ночам – все думаю, чтó же оно должно означать? Переживаю, что не доросла до него. Я ложусь в постель уставшая, измотанная. Но потом просто лежу не смыкая глаз в темноте и волнуюсь, что упускаю что-то важное, к чему должна проявить чуткость.

– Тебе повезло, что только это и мешает тебе сейчас спать, – сказала я.

– В смысле, я в курсе, что значит кроншнеп, – сказала она. – И в курсе, что значит комендантский час. Но я не знаю, в чем заключается игра. Я лежу себе там, и Эдвард, конечно, славный и все такое, но ему я это рассказать не могу.

– Почему? – сказала я.

– Ну, он же мой муж, – сказала она.

– А, – сказала я.

Я отвела телефон от уха. Едва знакомая женщина пытается посвятить меня в какие-то подробности пошатнувшегося брака. Я занесла палец над кнопкой отбоя.

– И детям тоже не могу рассказать. Одна дочка рассмеется. Другая назовет меня «цисгендерной терфкой», и так оно, видимо, и есть. На днях они обе наорали на меня за то, что я их, видите ли, «точкаю». Я больше не понимаю, что имеют в виду мои собственные дети. И я не могу рассказать никому на работе – иначе мне больше никогда не доверят артефакт: решат, я чокнутая. Фантазерка.

Я посмотрела на телефон, держа его в вытянутой руке: голос из него произнес слово «фантазерка». Но все же не дала отбой. Зато я обнаружила, что представляю себе, вполне отчетливо и довольно неожиданно, описанный ею замок, вместе с ведущей внутрь скважиной, скрытой плющом, не являющимся плющом, – замок, лежащий на куске ткани на дешевом аэропортовском столе в комнате без окон. Подобный предмет мог бы преобразить любое место, превратив в совершенно новаторский музей даже безликое пространство вроде того, что она заставила меня вообразить и где она якобы просидела взаперти семь с половиной часов.

– И тут-то я вспомнила про тебя, – снова заговорила она мне на ухо. – Когда мы учились в колледже и ты показывала на вечеринках тот фокус – толковала сны и гадала по руке…

– Э… – сказала я (совершенно не помня, чтобы я когда-нибудь гадала кому-то по руке или толковала сны).

– …и у тебя очень хорошо получалось говорить так, будто ты понимаешь, что означает поэтическая строчка, ну и так далее. Ты просто понимала смысл вещей. Их суть. Лучше всех нас остальных – студенток художки. Ты умела думать о вещах, которые нормальные люди отметали как что-то слегка не от мира сего.

«Нормальные».

– Спасибо, – сказала я. – Пожалуй.

– В смысле, я знаю, я тоже была тогда студенткой художки, – сказала она. – Ну, типа. Но не такой, как ты. Я училась там ради встреч с работодателями, доступа к рынку вакансий. Не сказать, чтоб я этого не ценила или не ценю. Но я никогда не была такой, как ты. Да таких вообще больше не было. Ты была, ну… другой.

– Правда? – сказала я.

– И вот лежу я в кровати среди ночи, уставившись на шторы, и вдруг ты всплываешь у меня в памяти, и я думаю: Сэнд! Я найду номер или мейл и спрошу у Сэнд. Только такая, как Сэнд, поймет, что все это значит.

– И вот она – такая, как я, – сказала я.

– Ну, и что ты думаешь? – сказала она. – Что это значит?

– Что конкретно из этой истории? – сказала я.

– Только слова, – сказала она. – Меня интересуют исключительно эти слова.

– «Комендантский час или кроншнеп», – сказала я.

– Наоборот, – сказала она.

– «Кроншнеп или комендантский час», – сказала я.

– «Кроншнеп или комендантский час. Выбор за вами», – сказала она.

– Ну, – сказала я. – В этом как раз ключ к разгадке. Возможность выбора. Что-то связанное с противопоставлением между временем и птицей. В смысле, между понятием или реальностью времени и понятием или реальностью птицы. Кроншнеп – это птица, а комендантский час – время суток, после которого официально запрещено выходить на улицу. Согласно закону, люди должны сидеть дома.

– Ага, но это же очевидно, я и так все это знаю, – сказала она.

– В общем, выбор, – сказала я. – Если существует такая штука, как настоящий выбор между идеями, вызванными в уме двумя случайными терминами, соединенными вместе в виде (или, возможно, даже ради) какой-то шутки, возможно, просто потому что они начинаются с одной и той же буквы, но имеют совершенно разные значения…

– Начинаются с одной и той же буквы, – сказала она. – Ну да. Вот видишь, об этом я даже не подумала.

– …выбор, – сказала я, – как-то связан с различием и тождеством. А еще он как-то связан с диссонансом между значениями…

(в трубку мне было слышно, как она все это записывает)

– …а также с любым сходством, которое можно найти между явлениями, обозначаемыми словами. Так, например, у птиц есть крылья, а время, как говорится, летит…

4

В английском языке слова «кроншнеп» (curlew) и «комендантский час» (curfew) звучат схоже.