Зов Оз-моры

– Как же ж так? Разве ж можно? – запричитал Поротая Ноздря. – Татары к Тонбову прискочат, осаждать начнут, а козловцы токмо ещё идти будут?

– Не твоего ума дело! – отрезал Быков. – Моим ратникам горячая ества нужна. Они устали и промокли, повторяю.

– В Тонбове бы и поели, и отдохнули, и обсушились… Ежели сейчас выйтить, успеем к Московским воротам раньше татар.

– У вас запасов, что ли, не осталось? Всё подожрали?

– Как же ж можно, Путила Борисович? Крупа имеется и рыба вяленая. Лук и репа, опять же ж.

– Так чего жмёшься? Будем юшку варить!

– А как же ж Тонбов?

– Ратники устали! – нервно повторил Быков. – Они пропёрли двадцать вёрст. Двадцать вёрст! Среди них полно стариков, юнцов да ополченцев. Таких бойцов мне Биркин подсунул. Хочешь, чтобы они ещё тринадцать вёрст прошли и замертво попадали? Кстати, к Тонбову пойдёшь со мной. И остатних стрельцов возьмёшь. Нечего вам тут яйца чесать.

Поротая Ноздря печально вздохнул, а стрелецкий голова повернулся к Денису:

– Разводите костры!

Скоро острожек утонул в густом дыме и треске сырых поленьев. Козловцы сели поближе к котлам. Кашляя и морщась, они грелись у огня и сушили одежду.

На закате прибыла ещё одна группа лазутчиков и подтвердила, что гать перешло примерно в четыре раза меньше татар, чем было месяц назад у Тихих плёсов.

– Не на погибель идём, – подбодрил козловцев Быков. – Степняков не так уж и много. Разгромим с Божьей помощью!

Сказав это, он ушёл вместе с пятидесятником в избу, где уже был накрыт стол. Из кувшина с хлебным вином изливался сивушный запах, блестели в свете лучин солёные рыжики и чёрная икра, поднимался пар из горшка с горячей стерляжьей уха, румянились куски жареной кабанятины…

– Уха тройная, – похвалился Поротая Ноздря. – Ради тебя, Путила Борисович, старались. Всё как заведено. Сначала ёршики, потом судачки. Икрой отбеливали. Опосля стерлядку запустили. Из Цны вчерась выловили.

– Из Цны, говоришь? – задумчиво спросил Быков. – А вот как думаешь, прав ли был Иван Васильевич насчёт крепости?

– Ты о чём, Путила Борисович?

– Биркин советовал Роману Фёдоровичу крепость тут строить. На Челнавке. Не на Цне! Боборыкин же не послушался Иван Васильевича, старого мудрого человека. Вот татары и разорили царёвы земли этой весной, а стояла бы крепость здесь, не смогли бы. Разве не так?

– Так, Путила Борисович! – кивнул Василий. – Татарские сакмы именно тут пролегают. На Челнавке надо было крепость строить, а не на Цне. Окрест Тонбова ведь одни казачьи пути проходят. Однако Боборыкину не то что Биркин, но и сам царь не указ. Государь приказал строить крепость у гати… а Роман Фёдорович его взял да ослушался.

– Да! Где захотел, там и поставил. И всё ведь ему с рук сошло! Представь, если б ты или я супротив царского указа попёрли. Что бы с нами тогда случилось? А с Боборыкина всё, как с гуся вода.

– Дк он царю родня.

– То-то и оно… Ну, ничего! Иван Васильевич донесение в Москву отправил. Мол, Боборыкин радеет не о защите державы. Не о ней печётся, а о казачьей торговле, и с казаков мзду берёт. Может, теперь на него управа найдётся?

– Дай-то Бог! – лукаво улыбнулся Поротая Ноздря.

Тем временем подоспела похлёбка из сухой рыбы. Засверкала бликами ещё не погасших костров посуда козловцев, которые выстроились в очередь к закопчённым котлам. Когда ратники поужинали, Путила Борисович вышел к ним и прогремел:

– Отдыхайте. Выступим в полночь.

Быков прошёл к телегам с гуляй-городом. Там местные стрельцы проверяли щиты и промазывали колёсные оси смесью растопленного сала и дёгтя.

– Не жалейте коломази! – крикнул он им. – Вот разберёмся с татарами, и доброго сальца вам пришлём. Свеженького!

Затем он вновь спрятался в избе и продолжил трапезничать с пятидесятником.

Когда стемнело, опять началась гроза.

– Вот и славненько! – сказал Быков. – Татары не смогут запалить город…

Тут в избу вбежал взмыленный разведчик из сторожевых казаков.

– Ну что, татары уже перешли через гать? – спросил его Поротая Ноздря.

– Ломают надолбы для конницы. С южной стороны.

– Сколько их?

– Навскидку тыщи три.

– Всего-то? Не разделились? К острожку отряд не отправили? – поинтересовался Быков.

– Одним войском идут.

– Я так и думал. Свободен.

Казак вышел.

– В полночь выступим, – сказал Путила.

– Сейчас надоть выходить, – затряс головой стрелецкий пятидесятник. – А то не успеем раньше татар. Боборыкин обосрётся. Подумает, подкрепления вообще не будет.

– Ну и хрен с ним! – махнул рукой Быков. – Что он мне, этот Боборыкин?

– Как же ж?

– Так же ж! – передразнил его стрелецкий голова. – Неужто не понял мою мысль?

– Зажать чертей надумал? – ответил пятидесятник.

– Вооот! – Быков поднял указательный палец вверх. – А то «не успеем, не успеем»… Тонбов саранчины не подожгут: стены-то мокрые. Взять они его не смогут, не по зубам им крепость. Учиним им бой с двух сторон, не дадим удрать. Так мы с Иван Васильевичем задумали. Даст Бог, возьмём в плен и мурз, и азовского атамана.

– Ты голова, тебе виднее, – со вздохом согласился Поротая Ноздря.

----

[1] Успение Богородицы в 1636 году – 15 августа по старому стилю (25 августа по новому).

[2]Сыны боярские (не путать с сыновьями бояр) – низшая ступень русской феодальной иерархии.

[3]Козловский вал – участок Белгородской засечной черты от Козлова до реки Челновой.

[4]Косая сажень – примерно 2,5 метра.

Глава 3. Москва верит ушам… отрезанным

Вышли ратники в полночь. Ливень уже прекратился, небо очистилось. Заскрипели и загремели на ухабах телеги, гружённые дубовыми щитами. Зафыркали и прерывисто задышали лошади. Запели люди.

Водные преграды козловцам преодолевать не пришлось. Двигались на юго-восток по топкой местности, между верховьями Суравы и Большой Липовицы. Русские хорошо знали эту дорогу, а вот татары её не жаловали: повернёшь чуть не туда – и заблудишься в болотах.

На рассвете приблизились к Студенцу – реке, чуть южнее устья которой был построен Тамбов. За зарослями краснотала уже гремел бой жерехов, глушащих рыбью мелочь мощными хвостами. Словно от стыда рдели бердыши стрельцов и доспехи поместных конников. Татары ведь наверняка уже осадили крепость и осыпают стрелами её защитников, а козловцы преодолели лишь две трети пути до него.

Утро было свежим, и от кафтанов шёл пар: они так и не просохли за время отдыха в острожке. Однако после пытки слепнями поход во влажной одежде казался Денису терпимым неудобством.

Наконец, вдали показалась сторожевая башня тамбовского детинца, которая звалась Московской. Больше двадцати косых саженей в высоту! Ничего похожего Денис не видел нигде – ни в его родном Рясске, ни в Козлове. Скоро ратники упёрлись в засечную линию, которая защищала Тамбов с запада, и Быков приказал повернуть на юг.

Козловцы долги шли вдоль засеки, ощетинившейся надолбами и заострёнными сучьями поваленных деревьев. Слева слышалось уханье крепостных пушек: вестовой колокол давно уже отзвонил, татары пошли на приступ города.

Наконец, показались прорехи в заграждении: татары разворотили его, чтобы провести к крепости своих коней. Козловцы принялись раздвигать мокрые колья выкорчеванных надолб, расчищая путь для обоза со щитами. Радовались, что на брёвнах осталась кора, и они не выскальзывали из рук.

Когда козловцы миновали засеку, Быков распорядился сделать из кольев рогатки и загородить ими прогалины в засеке, чтобы задержать татар, если те вздумают спасаться бегством.

Вскоре послышался вороний грай. Голодные птицы слетались к лежащим на лугу конским трупам. Однако убитых бойцов не было видно. Ни одного!

Юный всадник, судя по доспехам, из мелкопоместных дворян или сынов боярских, решил проехать по сочно-зелёным кудрям птичьей гречишки. Его жеребец не заметил в траве стальной шип, наступил на него, жалобно заржал и упал. В бока ему вонзились ещё три острия. Хозяин, который успел спрыгнуть с коня, склонил над ним заплаканное лицо.