Зов Оз-моры

– Ну, и ломец! – восхитился Быков.

Денис с разбега прыгнул в Польной Воронеж, нырнул и поплыл под водой. Слепни кружили над ним, ждали… Как только его макушка высунулась из-под речной поверхности, они набросились и обожгли голову укусами. Он поскорее вновь погрузил голову в воду, ледяную из-за родников. Тело коченело в ней, но выходить из реки всё равно не хотелось.

– Пора идти! – гаркнул Путила Борисович.

По его команде все оделись и пошли по мосту к Бельскому острожку, возле которого к ним присоединились полсотни стрельцов.

За частоколом полевого укрепления начиналась степная местность, изрезанная рвами, засаженными густым терновником. Многие кусты погибли от жара: русские палили ковыль, чтобы татары не могли в нём укрыться и незаметно подойти к острожку.

Порывистый ветер разогнал насекомых, но ратникам легче не стало. Они дышали дымом осеннего пала и дорожной пылью, которая клубилась над чёрной, пахнущей гарью степью.

Хотя уже начиналась осень, жара стояла изматывающая. Почти как в кузнице у Дениса! Начальники подгоняли козловцев: «Побарахтались разок в реке – и будет! Поспешайте!» Им оставалось лишь смотреть голодными глазами на озерца и ручейки, которые время от времени попадались по дороге.

Горло у Дениса сделалось сухим и воспалённым, как при гнилой горячке, которой он переболел в юности. Рука тянулась к баклажке, но пить не разрешали никому. Ни единого глотка!

Завечерело, и ратники расположились на ночлег недалеко от реки Криуши. Ночь была тёплой, но комары почти не мучили.

Быков распорядился выставить ночную охрану и запретил разводить костры, ведь в голой выжженной степи их видно издалека. На огонёк могли прискакать татарские конники.

Козловцы поели всухомятку снедь, что везли с собой в обозе: вяленое мясо, пироги с рыбой и грибами, яблоки… Запили водой из Криуши, покормили коней овсом и сеном, легли спать…

С раннего утра началась гнетущая, давящая жара, словно бы на дворе стоял июль, а не сентябрь. Старые воины хватались за сердце. Те же, что ехали на конях, едва держались в сёдлах.

Ратники шли вдоль Козловского вала[3], обросшего щетиной врытых в землю кольев и зорко глядящего на степь бойницами земляных башен.

Когда взошло солнце, вновь стали мучить слепни. «Господи, пошли дождик!» – просили Бога ратники.

Молитвы их были услышаны. Пополудни тяжёлая, лилово-серая туча мешком накрыла степь. Началась гроза. Ратники, которые не пили полдня, откидывали головы назад и, широко раскрыв рты, ловили ими крупные капли дождя. Промокли все насквозь.

– Ничего, в Лысогорском острожке обсушимся, – подбадривал их Быков, тоже весь мокрый, но бодрящийся, подгарцовывающий на гнедом рысаке. – Недолго идти осталось.

И правда, вскоре Козловский вал закончился. Ратники прошли мимо озера и упёрлись в урез реки Челновой. Дождь к этому времени уже успокоился, и на противоположном берегу просматривалась мокрая ограда из дубовых кольев высотой в три человеческих роста. По обеим её сторонам торчали деревянные дозорные башни Беломестного острожка на Лысых горах.

Козловцы прошли по мосту через реку и обогнули частокол. Перед проезжими воротами конники спешились и стали ждать, держа под уздцы жеребцов.

У Дениса гудели ноги. Он только сейчас почувствовал, как сильно вымотался. Если был бы дан приказ идти дальше, он бы не смог. И это Денис – дюжий мужик, которому ещё не исполнилось тридцати! А ведь среди пеших ополченцев было немало людей пожилых, с болями в спине и коленях.

Наконец, ворота отворились. Навстречу Быкову вышли несколько стрельцов во главе с рыжим начальником. На его ушлом беличьем личике бегали круглые глазки, настолько крохотные, что, казалось, у них не было белков.

– Васька Поротая Ноздря. Пятидесятник, – представился он.

– Хм… – удивился Путила Борисович. – А где ж остальные бойцы?

– В Тонбов подкрепление ушло, – доложил стрелецкий начальник.

– Уже?

– Чтоб в крепость попасть до прихода татар. Как же ж иначе?

– А ты на кой тут остался? – поинтересовался Быков.

– Дк острожек защищать, – тонким вкрадчивым голосом ответил Поротая Ноздря.

– Какой прок от горстки стрельцов? Татары налетят – всех перебьют. Не налетят – тем паче, чего вам здесь прохлаждаться?

– Не пустовать же ж острожку, – глубокомысленно ответил Василий.

– Ох, хитрован! – усмехнулся стрелецкий голова. – Веди нас внутрь!

– Тесно ж там, Путила Борисович. С тобой вон сколько ратников!

– Может, и было б удобнее тут привал устроить. Прямо на лужку… но сам знаешь, степняки близко. Отколется отряд, придёт сюда, а на травке отдыхаем… Нет уж! Сподручнее в городке время избыть.

Внутри острожка было пусто: львиная доля стрельцов ушла в Тамбов. Лишь семь человек укрывались от дождя в караульной избе и теперь вышли на воздух. Они с опасливым любопытством посматривали на козловских служилых людей и ополченцев, которые столпились на площади рядом с храмом и срубом колодца, выкопанного на случай осады.

– Пейте! – распорядился Быков, указав на него.

Затем он повернулся к пятидесятнику, приобнял его, отвёл в сторонку и тихо спросил:

– Ну что, Василий Ильич? Что бают сторожевые казаки?

– Татары уже у гати, – ответил Поротая Ноздря. – У той, где царь велел крепость построить, да Боборыкин ослушался.

– Сколько от гати до Тонбова?

– Оттоль тринадцать вёрст. Отсель столько же.

– А сколько степняков у гати?

– Сторожевые докладают, не так много. Втрое меньше конников, чем было у Тихих плёсов. Может, и впятеро.

– Куда ж делись остальные? – удивился Быков.

– Кубыть, самоистребились.

– Может, ногаи Большой орды решили домой вернуться, под Астрахань удрать? – предположил Путила.

– Видать, так. Их же крымский хан у себя обманом поселил, а им домой хочется… но там их калмыки угомонят.

– Туда им и дорога! Кстати, в начале лета вам было велело щиты соорудить. Исполнили?

– Так точно.

– Крепко сбили или сгондобили кое-как?

– Как же ж можно, Путила Борисович? Как же ж можно? – мелким бисером залепетал Поротая Ноздря. – Собрали на совесть, из дубовых досок. По две косых сажени[4] кажная.

– Много щитов сбили-то?

– Три дюжины. Вон телеги с ними.

Пятидесятник указал на навес, под которым стояли повозки со щитами гуляй-города.

– Итак… – задумался Путила. – Три дюжины щитов по две косых сажени. Итого шесть дюжин косых саженей. Верно? А какова стена Тонбова со стороны Московских ворот?

– Полтораста косых саженей. Или чуть больше.

– Вестимо, больше! – ухмыльнулся Быков. – Пятнадцать дюжин косых саженей её длина! А в щитах – всего шесть дюжин. Не гуляй-город у вас вышел, не тот размах. Назовём гуляй-деревней.

– Обижаешь, Путила Борисович! – надул губы Поротая Ноздря. – Старались же ж. Хоть бы гуляй-городком назвал.

– Пусть так, мне не жалко, – стрелецкий голова потрепал пятидесятника по плечу. – Оси хорошо промазаны?

– Ежели сумлеваешься, ещё промажем.

– Вот и промажьте!

– Дк людишек у меня маловато, а щиты попробуй поворочай! – сощурил глазки Поротая Ноздря.

– Ах, хитрован! Хочешь, чтобы я своим людям дал вашу работу? Они у меня устали, да и нет со мной крепких мужиков.

– Так уж и нету, Путила Борисович? – возразил пятидесятник, показав на Дениса. – Посмотри вон та того ломца. Он один может все щиты перебросать с телеги на телегу.

– Иди-ка сюда, Дениска! – крикнул Быков. – Прихвати Стеньку с Федькой да ещё пяток людишек. Тех, что покрепче.

Скоро восемь слобожан выстроились перед стрелецким головой.

– Есть хотите? – спросил их Быков и, не дожидаясь ответа, приказал. – Наколите-ка дров и наполните водой котлы!

– А как же ж щиты? – заволновался Поротая Ноздря.

– Ими твои стрельцы займутся. Их работа. Они здесь томились от безделья, вот пусть и поработают теперь. Мои же люди устали и есть хотят. Расположимся тут на вечер. Кулеш сварим. Выйдем в полночь.