Варварин свет

— Я пойду отдохну, Марьюшка. Это всё для меня многовато...

— Ты ещё подумай, что про Пелагею народу сказать, — крикнула ему в спину Марья. — Да, и служанку убрать позови! Сколько можно! Объедки воняют!

— Да, доченька, — понуро откликнулся царь Иван.

Любава отошла от двери, чтобы пропустить мужчину. Вблизи стало видно, как он плох: под красными опухшими глазами лежали тени, кончики рта опустились. В бороде запутались крошки. Царь опустил голову и побрёл по коридору, глядя себе под ноги. Любава бы пожалела его, но она не забыла, что это он освободил Синемордого.

Она снова приникла к замочной скважине. Марья покружилась, расправив пышное чёрное платье, взяла какую-то мелочь со стола, сунула в рот. Налила себе красного вина из пузатой бутылки, подошла к скамье с телом Кощея, сделала глоток и расхохоталась.

Похоже, третья сестра никуда не собиралась. Любава сжала кулаки. Как же пробраться к Кощею?! Судя по свету, солнце уже близилось к горизонту. Когда срок в три дня истекает-то? На закате или в полночь? Или от его смерти считать надо было! Ах, дурные сёстры, а Прасковья хороша — счёту, говорит, Кощей их не научил, а сама!

Сзади раздалось бормотание, потом свист — какая-то знакомая простенькая мелодия. Любава обернулась — Глаша тащила опустевшее уже на треть ведёрко. Любава оглянулась — никого не было, да и за всё это время ни души не прошло мимо зловещего зала.

Она подошла к Глаше, заглянула в её глупые глаза — ну овца овцой! — и шепнула:

— Усни!

Глава 21

Варвара вырвалась из огня, перебежала с дороги на траву, которой не касалось пламя. Травинки остудили босые стопы, Варвара похлопала по сарафару, рукавам, чтобы затушить тлеющие края одежды, прошлась по волосам — вроде бы не пострадали. Кот высунул нос и тут же спрятался обратно за пазуху, но девушка вытащила его за шкирку и поставила на землю — уж очень тяжёлым он ей показался, пускай сам идёт.

Пламя затухало, сгущалась тьма. По небу беспорядочно плыли чёрно-фиолетовые тучи с всполохами зарниц. Надо было продолжать путь, пока дорога ещё освещена! Вдруг совсем стемнеет... Варвара сделала шаг и чуть не села от резкой боли.

— Что? — спросил кот.

— Ничего, — проговорила Варвара. — Идём.

Обожжённые нагретой слюдой стопы отдавали болью при каждом шаге. Варвара молча смахивала слёзы. Она вновь попыталась нащупать солнце, но его здесь просто не было. Не так, как в Междумирье-Межречье, а по-настоящему. Никак нельзя было определить время. А быстрее Варвара теперь идти не могла.

По краям дороги стали появляться тонкие деревца с чёрными стволами и листьями, тоже как обожжённые. Серые листья и ветки валялись в седой траве, словно припорошенной пеплом. Девушка боялась, что сейчас всё снова вспыхнет, но сюда даже запах гари не долетал. Пахло мятой и жжёным сахаром, как будто леденцами на ярмарке.

При очередной вспышке зарницы Варвара углядела на земле палку, подняла её и дальше шла, опираясь на неё, как на клюку. Впереди чёрной стеной стоял лес, к которому летели птицы с сияющими душами в клювах.

— Мы видим в темноте, — сказал Кыша, блеснув глазами, — а ты?

Подходящее заклинание крутилось в голове, но девушку трясло от боли, и она боялась сделать неправильный жест рукой. Варвара положила палку и прижала руки к вышитым солнцам на кушаке. Ничего не случилось.

— Разрядились... — прошептала девушка. — Им надо на солнце полежать. Я их раньше с собой на пляж брала. Давай медленно пойдём, только не убегай от меня...

— Эй, девица-красавица! — раздался клацающий голос откуда-то снизу.

Кот выгнул спину и зашипел, а Варвара заметила в кустах две светящихся красным точки.

— Ты кто?

— Я не медь, не злато́, вот что делаю зато! — весело проклацал голос, и вокруг точек образовалось сияние.

Давным-давно потемневший древний череп лежал в пепельной траве и открывал и закрывал челюсть, издавая кашляющий скрип. Кажется, так смеялся.

— Я с воронами играл, а они меня сюда притащили и бросили! Верни меня в сердце чащи, девица, а я тебе посвечу.

— Не говори с ним! — зашипел кикимор.

— А после сердца чащи я как пойду? — спросила Варвара.

— Тебе дальше не нужно. Ты же по душу Кощееву пришла?

— Ладно. Ты мне путь освещаешь, а я тебя отнесу, куда ты хочешь.

Череп довольно заклацал челюстями.

— Тогда возьми свою палку да нацепи меня на самую верхушку!

Череп был шершавый на ощупь и тяжёлый. Устроившись на палке, он выпустил из глаз два бледно-голубых луча, за которыми потерялись красные точки зрачков. Череп клацал челюстью, отбивая тревожный ритм. Пел, кажется, так.

Что-то шуршало в чёрных кустах, шарахались тени, кто-то хрипло засмеялся. Раздался стонущий плач и никак не прекращался, разбавляемый только всхлипами. Варвара вдруг поняла, что всхлипывает-то она сама. Кот-кикимор шёл у девушки под боком, беспокойно дёргая тремя хвостами. Слюдяная дорога мерцала в голубом свете, а темнота становилась всё более бесформенной. Теряли очертания ветви и стволы, трава рассыпалась в пепел.

Впереди что-то мерцало тёплыми отблесками. Вскоре они подошли к границе круглой слюдяной площади, в центре которой горел костёр, плясал на чёрных брёвнах. Его окружала тьма, вспыхивающая яркими точками.

— Туда, туда, туда! — клацал череп. — Ту-да, ту-да!

Сердце Варвары билось в такт его маршу.

— Видишь камень? Клади меня на него!

В центре костра, загороженный непрогорающими брёвнами, и правда лежал обугленный до черноты булыжник. «Сколько угодно боли перенесу! — в отчаянии подумала Варвара. — Только бы не в пустую! Только бы успеть!»

Она взяла череп в руки и потянулась в пламя, которое вдруг расступилось перед девушкой. Варвара установила череп на камень и отдёрнула руки. Пламя сомкнулось, охватило череп, и он, сияя красными глазами, защёлкал челюстью. Кажется, доволен.

Варвара охнула и отшатнулась, когда он вспыхнул и превратился в кучку пепла.

— И куда теперь, Кыша? — в отчаянии спросила девушка кикимора. Тот не ответил.

Там, откуда они пришли, от края слюдяной поляны к костру вели кровавые следы. Слюдяная дорога пропала. Стало так обидно, так горько... И тут кот-кикимор выгнулся и зашипел, глядя на костёр.

Варвара обернулась. Кучку пепла сдуло внезапным порывом ветра, и на камне среди пламени обнаружилась жаба с красными глазами и недовольным выражением на морде. Камень под ней зашевелился, начал раздуваться и расти вверх — словно вставал согнувшийся в три погибели человек... Или не человек.

Кот прижался к Варвариной ноге и простонал дрожащим голосом:

— Мы предупреждали!

Посреди пламени стояла высокая фигура, обёрнутая в чёрную мантию. Капюшон лежал на огромной жабьей голове. Красные глаза уставились на девушку. Даже если бы было куда бежать, Варвара не смогла бы пошевелиться — она остолбенела от ужаса.

***

Никиту прикрывали трое, пока он снимал доспех. Кинув три яблочка в мешок, мешок — за плечи, юноша бросился к холму. Нужно было отрезать Синемордого от его армии, чтобы у Никиты был шанс победить его в бою один на один.

Чудище рыскало по равнине, искало Лжекощея, посмевшего так по-мальчишечьи унизить его перед будущими рабами, изрыгало синее пламя в золотом свете вечернего солнца. Вопли, звон металла, истошное ржание коней... С Никитой бежали двое богатырей, защищая его, не защищённого больше легендарной бронёй, от синеоких.

***

Любава и в старуху-то плохо превращалась — маска то и дело слетала, стоило ей задуматься. А тут нужно было скопировать чужое лицо. Девушка только надеялась, что хозяева не особо помнят внешность служанок. Синее платье с вышитыми рыбами и белый передник — остальное неважно. Тканевые тапочки на кожаной подошве оказались малы, и Любаве пришлось поджать пальцы. Свои осветлённые косы Любава кое-как замотала в высокий пучок. Сойдёт!

Оставив Глашу в одних подштанниках и не слишком свежей нательной рубахе посапывать за одной из штор, которыми щедро были украшены коридоры, Любава прихватила ведро, метлу и тряпки и постучалась в дверь главного зала.