В глубине тебя

Мне кажется, то же можно сказать сейчас про меня: живая, но не могу ни двинуться, ни пальцем шевельнуть.

— Вальтеру это как по башке дало. Он сгреб ее, в больницу повез. Бухой сам в доску. А по дороге вмазался в одного. И убил ее. Сам — без царапины. Челленджер... машина — и та почти не пострадала. Гробяка же. Вот и все.

Вот и все.

Старик пускает слезу и тихо плачет. А в моей злополучной груди бешено подскакивает сердце, сейчас мне горло продырявит. В висках стучит и все плывет перед глазами. Но это не преддверие обморока, просто сейчас никак иначе не живется и не чувствуется.

— Она была не пристегнута... обморочная была... или полуобморочная... он не проследил — куда ему было по пьяне-то. Ее швырнуло хорошо. Головой убилась или как там еще — я не знаю. Против Вальтера дело возбудили... пьяный, дурак, в больницу ее повез — нет чтоб скорую вызвать. Может, закинуть хотел да скрыться... Чтоб его при ней никто не видел.

Вокруг меня и во мне все сгустилось в один сплошной кошмар. Слышу осколочно, заставляю себя не отключиться и дострадать выслушивание бессвязного речитатива этой трагедии, страшной до разрыва мозга.

— Вальтер дома торчал — невыездной был. Ну, он и порешил его. Рик. До мокрого не довел, но... Рик к ним редко ездил, а тут примотал, потому что... что такое — мать третьи сутки телефон не берет. Тут и узнал все. Не знаю, от кого. Не от меня. Я б никогда... Подождал его дома и... Рик, он тогда зеленый был, хиловатый, но борзый. Наверно, борзость голимая поддержала, фору дала. Да и Вальтер, думаю, особо не защищался. А то здоровый же был мужик. Короче, он Вальтера помутузил, потом башкой стукнул — вырубил. Бросил подыхать, а сам свалил. Вальтер полежал там, но его обнаружили, «экстренного врача» вызвали. Что там ему залатали, я не знаю, только не особо много-то залатать смогли — оказалось, аневризму он себе набил из-за травмы — башка-то была разбитая. С больничной койки его потом — прямиком в прокуратуру, а оттуда — в Райникендорф, в предварилку. За Ингу. Дело-то ему по пьяному непреднамеренному убою быстро сшили. У него в прокуратуре много недругов было, только...

— ...рассчитывали, что он по воровству засыпется?.. — будто автомат, повторяю слова сегодняшнего «протокольного» субъекта.

— Вот-вот, — одобрительно кивает старик, будто хвалит меня за осведомленность. — Да там не только это... короче, жадный он был мужик. Не делился ни с кем — со своими только. А свои — это у него были Инга и Рик, как ни странно.

Ничего странного в этом нет, думаю и мысль эта проламывает мне мозг, просто принял их в свою стаю.

Только не хочу я верить этому старику. Не хочу принимать его утверждение, будто Рик во всем на того похож.

Но я хочу услышать еще. Хочу знать все. Рассказывай дальше.

Не гнушаюсь повторить еще одно бормотание «протокольного»:

— Суд решил, самооборона?..

— Не-е, какой суд... Вальтер-то... прожил потом пару недель в тюряге — дольше не протянул. Аневризма — чпок, — Хорст опрокидывает заупокойную и с глухим стуком ставит ее на стол. — Медэкспертиза показала — не мог сам так долбануться. Ножевых ранений не обнаружили. У Рика алиби нашлось надежное, подтвердили. Но главное, сам Вальтер — до упора: не он. Не он. Сам, мол, по пьяне упал, убился. Ему не верили. Рику не верили. Мы все не верили. Все на его стороне были, но не верили. Ну не мог... не способен он был всего этого «так» оставить. Ты б видела его, тогдашнего.

Старик берет пепельницу и, будто собираясь нюхать, почти вплотную подносит ее к лицу.

Я «вижу» его, тогдашнего. Я помню, как за одну какую-то пощечину, залепленную мне, он мочил Миху, как никто и никогда того не мочил и — вижу его, тогдашнего. Тогда тот выродок мать у него отнял и — да, не мог он этого так оставить.

— Он и не оставил, — рассказывает старик пепельнице. — А потом залег где-то. То ли на своих учебах, то ли еще где. На много лет залег. Долго его на Котти, да что там — в Берлине видно не было. Поговаривали, Рик... он на север куда-то мотался. Отца родного разыскать, родняться с ним. Да только разве ж то отец… Наверно, не принял он его. Вальтер в Райникендорфе ласты склеил, давно уж кости сгнили. Годы прошли, дело о Вальтере закрыли — парень осмелел, вернулся. Его потом-то спрашивали, мол, фамилию менять не будешь?.. А он, мол, что я баба — фамилии менять?.. Так и остался Херманнзеном. Получается, Вальтер — он ему все оставил. Машину, ту самую, в которой — тоже...

Додж Челленджер семьдесят второго, ядовито-зеленый. Гробяка без царапины. Его забрала Рита, а Рик отдал без сожаления. И как он не поджег его тогда...

— Думали, наследники у Вальтера родные объявятся все же, но я ж говорю — то ли не было их у него, то ли соваться не рискнули. Рик и нарисовался снова, сунулся — тут вроде мирно. Только одна Рита первее него тут оказалась.

— Какая Рита? — брякаю я.

— Рита Херманнзен.

— Почему Херманнзен?

— Ну, я ж говорю, родных детей-то у Вальтера не было или не роднялись просто. Не знали, бабла у него сколько. Кто она ему была — вроде дочки? Или, может, падчерицы?.. Я не знаю. Мамашу ее тоже не знавал — да мало ли у Вальтера их было. Небось, не одну бывшую республику Зовьет Униона объездил — может и расписался где с кем. Ну, как расписался, так и кинул, ради Инги-то. А если б он при жизни когда ее, Риту, увидал, то была б она очень бы в его вкусе. Ну вот, возникла она, и крыша у нее была, и бумажки в порядке — «Рита Херманнзен». А Рик — после нее уже. Они-то с ним, конечно, вроде как «сводные» да с одной фамилией — снюхались, ничего. Так-то оно бы и лучше, чем воевать. Он-то думал... — мямлит Хорст, — он думал у него семья с ней будет...

— А откуда вы знаете? — цепляю его я. — Это он вам сказал?

Пьяный старикан — он, когда надо, очень даже трезвый. Вместо ответа он кладет руку мне на плечо и проникновенно смотрит в глаза, все смотрит и смотрит. И там, в этом абсолютно трезвом взгляде я за секунды успеваю много чего прочитать. Всю историю читаю, рассказанную только что. И еще что-то читаю, нечто зашифрованное, находящееся под неким кодом. Видимо, расшифровать его можно лишь, напившись в хлам.

Похоже, и у него тоже своих детей нет, думаю.

— Рик, в общем, давай дела Вальтера осваивать. Ну, кроме как «Дом Короля» — это она сама уж...

Она сама?.. С-сука-Ри-ита, вскидывается во мне истерический смешок.

«Я давно ее знаю. Она не конченая».

Как же, как же...

— ...не-е, это ж не притон тебе какой-то был, да что-о ты... — рассуждает Хорст. — Все аккуратно, тихо, уютно. Как дома. Мужик придет — душой отдохнет, не только телом. Они там в шоколаде были... На себя пахали, все как хотели, так и воротили... хозяйке только бабки отстегивали за помещение. Кого не хотели, того не обслуживали...

Так... Значит, и «молоденькая» Олеся... Оливия сама хотела обслуживать Вальтера. Прям хотела. Хотела, хоть он и бил ее... Что ж, нравилось ей это или платил он по особому тарифу?.. Да не-е-е...

Как бы там ни было, пытаться как-то открыть глаза этому защитнику квартирных борделей теперь уж дохлый номер...

— Нет, им хорошо там жилось, чего уж... Ну, при Рите, оно, как знать, наверно, стало и похуже. Она-то насчет аренды поблажек не давала, девка строгая. Сама ж, наверно, из говна вылезла. Да там в скором времени Рик взял да и завинтил ей это. Что-то его там не устроило. Может, гулять она от него начала... а может, особо и не переставала... Он перво-наперво девчонку ту... Оли... Оле... темненькую сбагрил. От того-то все и понеслось... Да тебе хахаль ее, Риты, сегодня, что ли, не рассказывал?..

«Привет, дорогой...» — всплывает зачем-то пышненькая Оливия.

Ведь Рик еще с тех времен знал ее — значит, вытащил из «комнат» и в Лотос за стойку пристроил... Может, вытолкал взашей, мол, хорош ерундой заниматься, а может, она сама его попросила помочь вылезти по старой дружбе... или не дружбе...

А «хахаль» Риты — значит, сегодняшний «протокольный» субъект, который намекал мне, чтоб, мол, носа не совала?.. Мне хочется бежать обратно в «дом» — разыскивать его, чтобы насесть и попинать зачем-то. Желанием этим заглушается даже мысль о том, как Рита «гуляла не переставая», а Рик, значит, терпел...э-э... вряд ли... не терпел, скорее всего...