Грань

— Чем?

— Решительностью. И еще он так красиво пел песни узбекской эстрады, от которых тогда помирал весь Советский Союз.

— Да, это аргумент, — соглашаюсь серьезно. Ни я, ни мама не умеем петь, но музыку любим.

— И – не поверишь – когда-то твоей отец довольно стильно одевался и следил за собой. А вот я... нравилась ему...

— ...потому что не могла не понравиться, — улыбаюсь я.

— Ну – явно не потому, что была хорошей хозяйкой.

— Просто у папы другие вкусы в еде, — пытаюсь возразить.

Но мама уже не улыбается в ответ:

— Ему нравилось, что со мной возиться не нужно было. Когда-то он этого не выносил. И еще... до твоего отца за мной ухаживали парни... Видимо, ты действительно права и за мной по тем-то временам сложно было не ухаживать.

— Мам Лиль... – спрашиваю просто, — ...а сейчас за тобой ухаживают?.. Ну, может, коллеги, там...

— Вот что за ерунду ты несешь! – и смеется, и сердится мама. – Они ж или женатые все, или молодые слишком. Да как будто я бы стала крутить романы в школе, у всех на виду! Становиться притчей во языцех! Думай, пожалуйста, что говоришь!

Но мне кажется, что мама, пусть и неосознанно, скрывает что-то или недосказывает. Поэтому я серьезно прошу ее:

— Но ты ведь мне расскажешь, если что-чего?..

— Да ну их всех! Вот взять, к примеру, моих ухажеров в молодости. Они были разные, но знаешь, что их объединяло? Все они, как один, удивлялись моему выбору профессии. Математика, мол? Опасливо так, недоверчиво. Это ж я потом только на педагога пошла. А они как будто сомневались, гожусь ли я, недоумевали, зачем мне это. Удивлялись.

— Отец не удивлялся?

— Отец не удивлялся. Мне кажется, за это я влюбилась в него.

У меня мурашки по коже. Меня знобит от этой необыкновенной любви, вдребезги разбившейся.

Припоминаю, как когда-то воображала концом света наши с Михой разбегачки, память из-за них теряла, и мне становится почти неловко. Теперь меня знобит от этой малознакомой женщины, шикарной женщины, которая небрежно и изящно потягивает шампанское из бокала, смотрит куда-то в глубину далеких лет и говорит со мной, как с «большой» и даже немножечко, как с не родной. Этой женщины, которая вообще-то моя мама.

— Он удивлялся только, если я чего-то НЕ достигала, НЕ добивалась. Будто он всегда был во мне уверен. Причем... — мама снова делает небольшой глоток, потом отставляет бокал краешком от себя, держа его двумя пальцами за ножку, — ...даже в той его удивленности была столь присущая ему отвлеченность... Объективность, которая могла служить таким невероятным мотиватором, — мама поворачивается и смотрит прямо на меня: — и служила им. Тогда мне казалось, я стараюсь ради себя, когда в Узбекистане стала завучем, когда здесь, в Берлине не удовлетворилась тем, чтобы просто быть женой доцента, ну, на худой конец, его лаборантом или секретарем – пошла на курсы языка, которые он... твой отец терпеть не мог. Потом отучилась заново. С нуля. Но я старалась не ради себя и, — мама даже не запинается, — не ради тебя. Я старалась для него. И благодаря ему. Я знала, что он оценит. И он оценил. Он всегда ценил меня.

И мама допивает шампанское.

— Мамочка... – немедленно подливаю ей я, а сама чуть ли не трясусь, — ты до сих пор любишь папу?..

— С чего ты взяла? — строго, почти надменно произносит мама и в два залпа осушает новый бокал. – Я этого не говорила. Я лишь объясняла, чего твой отец делал путного в жизни, когда мы с ним были вместе – только и всего. Он, конечно, и другие путные вещи делал.

Но это было главным, думаю.

Мне до отчаянной боли хочется спросить:

«Ты ведь хотела от него того мальчика? Хотела, чтоб он был на него похож? И ты сильно расстроилась, когда мальчик не случился, а за ним случилась я?»

Не спрашиваю и не спрошу никогда.

— И никогда я не задавалась вопросом, за что он любил меня. Никогда, — между тем замечает мама.

— Мам Лиль, ты у меня самый мудрый человек на свете, — чмокаю я маму в щеку, потому что теперь это действительно моя мама. Моя мам Лиля.

«Удивлялся, если я чего-то НЕ достигала... Был во мне уверен...»

Мамины воспоминания налетают на меня снежным вихрем, оседают на разгоряченных щеках ошметками снега в крутом завороте горных лыж, приближаются подобно шагам на лестнице под аккомпанемент сердца в такт – тук-тук... тук-тук... – обжигают и привкусом люмумбы, и – почему-то – запахом сигарет, хоть отец никогда и не курил. И со взрывом разлетаются в разные стороны от одного умелого задействования детонатора.

Достижения, думаю. И это не удержало. Никого не удержало. И не удержит. Не это удерживает.

От маминого минутного отчуждения у меня остался осадок и теперь это я включаю робо-куклу, механически беседующую с чужой женщиной на равных:

— Да, «за что любят» – это и не по моей части тоже. Но вот что им нравится...

— М-м-да? – поднимает брови мама. – И что же, позволь спросить, «им» нравится?

— Мужикам нравится, если ты просто и безоговорочно «их» без остатка, — информирую я маму и – тоже залпом – хлопаю «шампань». – Они будут втирать тебе, что хотят детей, хотят свой бизнес, что им нужно, чтобы ты помогала им вычитывать их научные труды, вкусно готовила и создавала уют в доме, в то время как ты, такая-растакая, слишком много работаешь и живешь только для себя. А на самом деле им надо, чтоб ты была рядом, когда и сколько им надо. И на их условиях. Их это устраивает. Они заморачиваться не любят. Долго не могут, по крайней мере.

— А разве это про тебя? – спокойно интересуется мама.

— Не про меня, конечно, — говорю больше сама себе и без горечи.

Поэтому и «отмечаю» тут с тобой, мамочка, а он мне только ключи завозит, да еще, вон, недовольный, что пришлось сегодня отлучиться.

Если я намеревалась этим вбросом по-девчоночьи взять ее на понт, то не вышло: мама лишь вновь «переключилась».

В который раз ловлю себя на мысли, что – а вот интересно, если бы она не была моей мамой, а была бы сверстницей или даже чуть постарше – смогли бы мы с ней стать подругами?..

***

Глоссарик

креман – игристое вино из Франции, но не из региона Шампань, потому официально не именуемое шампанским

крем де кассис – французский смородиновый ликер

Кир Рояль – французский коктейль из смородиного ликера с шампанским

креасьон – творение

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ Подарки фирмы

Моим подругам везет меньше, чем моей маме – приходится выслушивать мои недо-любовные полу-бредни. Хотя за Каро заметила явную наклонность к своеобразной психо-консультации. Она относится ко мне, почти как к консультируемой пациентке. Не могу сказать, что мне это особо нравится или мне от этого как-то легче, но – общение, какое-никакое.

Сейчас я не только выполняю обещание, данное Каро еще на Первое мая, но и показываю ей некую «находку»: ваучер-опцион на приобретение скидочных билетов в круиз на морском лайнере. На двоих.

Сама не знаю, когда и как он оказался у меня в сумке, но, кажется, уже успел заваляться. Как только туда попал?..

— Может, у меня, конечно, паранойя, но, по-моему, это он, — усмехаясь, поясняю я. – Рик. Его штучки.

Затем не выдерживаю и начинаю смеяться в голос, до того это гротеск. Его финт с дорогущими духами я приняла к сведению, решив, что, наверно, просто Нине не подошли, но это...

— Любопытно.

Вопреки ожиданиям Каро в задумчивости рассматривает ваучер, на который навожу свой телефон, и не объявляет мне, как обычно, что я «обречена», ситуация «зашла в тупик», а мои мозги «давно уже там».

— Как думаешь, зачем ему понадобилось дарить тебе этот ваучер?

— Он не подарил. Он подсунул.

— Хотел сделать сюрприз?

— Меня коробит от твоей новоявленной конструктивности.

— Да, жаль только, что теперь ничего никуда не ходит... – глубокомысленно произносит Каро.

***

— Ты живешь, как на вулкане, — дергает плечами Рози, узнав про ваучер.