Страница 2 из 7
Глава 2
ГЛАВА 2
в которой некто Пелюша поначалу просыпается с похмелья, а в конце концов именуется не просто «паном», а целым «герцогом литовским»
— Господин! Господин! Да чтоб Лайма* от тебя совсем отвернулась и отпрыгнула!
Голос во сне казался Пелюше знакомым, но чересчур далеким и тоскливым. Нынешняя ночь выдалась, пожалуй, чересчур бурной даже для знатного здоровья мелкого литовского князька, к множеству которых прямым образом принадлежал вышепоименованный. Пелюша попытался освободиться от непривычно тяжкого и какого-то откровенно муторного сновидения, в котором его зачем-то оседлал некто донельзя страшный, своею препротивной личиной напоминавший... Велняс его знает, кого он напоминал, может, и самого Велняса?!
Несмотря на свою достаточно бурную жизнь, лично повидаться с Велнясом Пелюше доселе не доводилось — а может быть, и к лучшему, что так. По крайней мере, князьку этого никоим образом не хотелось, и свидания такого рода он никогда не добивался. Доставало на его не такой уж длинный пока век разнообразных прелестниц, не хватало еще особами пола мужеского увлечься — спаси от такого греха Перкунас! Вот и вчера подцепил Пелюша, кажется, в одном из трактиров славного города Новогрудка молоденькую дочку бортника. Как там ее звали забавно? А, Юманте, что значит «проницательная»!
И впрямь, молодая женщина как-то подозрительно быстро поняла, что деньги у Пелюши есть, и что со значительной частью их он предстоящим и явно переходящим в ночь вечером с легкостью готов расстаться. Потому и начала пить с князьком крепкое темное пиво, сваренное из растущего в соседней, поближе к Неману долине ячменя, задолго до объявления часа ночной стражи. Причем пить с Пелюшей наравне, чему тот изумился куда больше, так как помнил за собой приятную особенность не пьянеть дольше собутыльников. Но вчера, похоже, Юманте его и в этом обошла. Да. А деньги-то, деньги?
Резким рывком Пелюша попытался сесть на кровати, но его голова внезапно наткнулась на какую-то неодолимо твердую преграду, и князек с долгим протяжным стоном рухнул обратно. Минуты через полторы Пелюша с трудом разомкнул правый глаз и сквозь обморочно-багровый блик увидел прямо перед собой лицо Янека, прислуживавшего литовцу последние две недели. Именно с ним лоб в лоб и встретился Пелюша, когда вознамерился сесть. Бледно-серые навыкате глаза Янека были тревожны.
— Ах, господин! Вы совсем себя не бережете... — прошептал служка совсем уже замогильным голосом. — Только посмотрите на себя...
Пелюша огляделся, с трудом поворачивая голову, тотчас же налившуюся тяжестью, как полное воды ведро на коромысле. Посмотреть было и впрямь на что. Комната, которую предусмотрительный князек нанял в том же трактире сразу по приезду в стольный ныне град Новогрудок, выглядела так, словно до самой побудки Пелюши в ней резвилось стадо каких-то загулявших каукасов. Обозрев одним глазом форменный разор, сотворенный непонятно кем, князек удосужился все же открыть и левый глаз.
— А-а-гр-кх-м... Тьфу! — Пелюша наконец-то скатал во рту и выплюнул вместе со сгустком какой-то провонявшей кошками желчи первое за утро более-менее внятное слово. — Что? Где? Кто? По какому праву?
— Так это... Вы сами, господин. Полночи внизу с этой Юманте куролесили. А потом сюда поднялись весь белый от злости и... — Янек с таким видом повел по комнате глазами, словно приглашал в свидетели непотребному поведению своего недавнего хозяина обоих братцев-близнецев Ашвьяняй вместе с мрачноликой Дейве Валдитоей. Да, разор и разгром царили в комнате действительно, как родные братья.
И тут Пелюша вспомнил все. Словно сорвали с окон закрывавшую их пыльную тяжелую драпировку, и в комнату хлынул ярко божественный свет Сауле. Князек вздрогнул и словно окаменел, как застигнутый врасплох дух озер, которыми так кичилась Жемайтия, Ежеринис. Плохо. Очень плохо. Хуже и быть не могло! А все эта клятая Юманте — так завела своим поведением Пелюшу. А ведь приехал-то он в Новогрудок по действительно важной надобности...
Второй год Пелюша пытался добиться перехода под свою руку одной захудалой деревеньки, вполне искренне считая, что ею много лет до того владели его предки из славного рода Рамонтасов. Правда, каким боком он сам относился к Рамонтасам, Пелюша Сквайбутис вспомнить или объяснить не мог, по крайней мере, письменных свидетельств родства с Рамонтасами ни у него самого, ни у кого из многочисленных домочадчев не было и в помине.
И в Новогрудок князек поехал ради того, чтоб предстать перед владетелем Литовского края Миндовгом и умолить того подтвердить наследственные права Пелюши и его прямую родственную связь с угасшим ныне, но знатным ранее родом. Надеялся Сквайбутис, что найдут в своих бумагах хронисты князя запись, что троюродная прабабка Пелюши то ли когда-то с век назад вышла замуж за кого-то из младшей ветви Рамонтасов, то ли просто с ним хотя бы путалась.
И вот надо ж было такому случиться, что все как-то сложилось удачно почти сразу по приезду в город! С тем поздоровался на улице, с этим перебросился парой вроде как не значащих ничего слов, тому сунул тощий на вид кошелек с серебром, потом польстил близкому к Миндовгу человечку... И вот, когда Пелюша заканчивал обедать, явился со двора владетеля богато (много богаче самого Пелюши!) разодетый слуга, да и сообщил громко и при всех, что Миндовг изволит принять просителя по делу послезавтра, задержав на день намеченную ранее загонную охоту. Как возликовало в тот миг сердце князька!
Оттого и несколько позже, чуть оправившись в своей комнате от столь удачного пока течения дела, вернулся Пелюша вниз в общую залу таверны и приказал хозяину подать самого лучшего и крепкого земгальского темного пива из ячменя последнего урожая. И тут откуда-то появилась эта... А, Юманте! И понеслось, и закрутилось.
Часа через три бурного застолья в таверну заглянули двое незнакомцев. Что-то им в поведении Пелюши сильно не понравилось, слово за слово, да поначалу кулаком по столу, а потом и не по столу, а прямо Пелюше между глаз. Сквайбутис тут же начал царапать у бедра татарскую саблю, да забыл, что перед пьяным застольем намеренно оставил ее наверху в комнате, чтоб не бряцала лишний раз попусту, да не портила заплесневелой изнутри перевязью кожу под изрядной дырой в кафтане на левом боку.
Короче, бит был Пелюша, крепко бит. И что самое противное в этой истории, бит незнамо кем. Надо бы как-нибудь повыспрашивать осторожно у хозяина, кто таковы были, подумал уже вполне осмысленно князек, но тут в комнату тихонько поскреблись. Пелюша кивнул Янеку, и тот бросился к двери, прочно запертой изнутри на задвижку. «Ага! Значит, Юманте хоть сюда не добралась!» — только успел злорадно подумать Сквайбутис, как услышал позади себя мучительный стон.
Медленно, очень медленно, опасаясь расплескать переполнявшую голову похмельную боль-тоску, Пелюша обернулся. На него смотрели ярко-синие, с солнечной поволокой, так зацепившей его вчера, глаза Юманте. Выглядела бортникова дочка куда хуже Пелюши, чем тот немедленно возгордился — уж больно крепкой на выпитое даже ближе к вечеру показалась ему намедни эта вздорная, но симпатичная девица.
— Дай ей воды, Янек. Холодной, — проскрипел Сквайбутис и так же медленно и осторожно вернулся в прежнее положение лицом к двери. А от нее уже шествовал хозяин таверны — «Как его? А, Сунгайла!» — вспомнил Пелюша. Сунгайла именно шествовал и ничем не напоминал самого себя вчерашнего, забитого и заискивающего перед сорящим серебром заезжим загулявшим постояльцем, себя, не желающего упускать очевидной выгоды торговца — видимо, не часто такие «дорогие гости» у него случались, благо, имелись в поднимающемся нагора Новогрудке трактиры и постоялые дворы побогаче.