Диверсант из рода Нетшиных

Вряд ли законченный скептик и майор Российской армии Андрей Внуков мог просто вообразить, что не только окажется перенесенным неведомыми силами вглубь веков в центральную часть южного балтийского побережья, но и примет самое деятельное участие в делах Северо-западной окраины Руси, Жемайтии, Польши и Ливонского ордена. Тем не менее, теперь Андрею предстоят новые дороги и встречи, отдельные стычки и целые военные кампании, в которых офицеру придется продемонстрировать все свое мастерство. Наш современник близко познакомится с первыми представителями своего древнего рода и познает великую любовь, с которой почему-то разминулся в своей прежней жизни.

Диверсант из рода Нетшиных

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Диверсант из рода Нетшиных

Глава 1

«... Минули веки искушенья, Забыты страшные дела — И даже мерзость запустенья Здесь райским крином расцвела. Преданье ожило святое Первоначальных лучших дней, И только позднее былое Здесь в царство отошло теней. Оттуда смутным сновиденьем Еще дано ему порой Перед всеобщим пробужденьем Живых тревожить здесь покой. В тот час, как неба месяц сходит, В холодной, ранней полумгле, Еще какой-то призрак бродит По оживающей земле». Ф едор Тютчев, «Над русской Вильной стародавной...» ПРОЛО Г Некто по имени Оккопирмос, именовавшийся иногда Предвечным, беззвучно парил в Ничто, что располагалось в Н игде . Наблюдателю со стороны могло показаться, что он взмахивает длинными и тонкими кожистыми крылами, если бы наблюдатель мог проникнуть взглядом в Никогда .— Опять нечего делать, Брат? — спросил Оккопирмос Пустоту.Откуда-то с дальних окраин Нигде донесся долгий печальный вздох бога судьбы Промжимаса.— А когда тебе нечего делать, ты скучаешь и считаешь, что надо развлечься, — продолжал Оккопирмос. — Помню, как от скуки ты возлюбил людей и стал постоянно заботиться о них. Но когда узнал, что между ними воцарилось зло, что происходили разбои и различные злодейства, ты решил примерно наказать и их, и особенно тех злых исполинов, что подбивали людей на зло. Ты следишь за моей речью?— Да-а-а... — выдохнула Пустота.— И ты отправил к ним двух своих подручных — духа воды Ванду и духа ветра Вейю, за сорок дней они затопили землю и истребили почти всех живущих на ней. Только небольшой горстке людей и животных удалось укрыться на одинокой высокой скале, они теснились там и дрожали от страха. Ты засмеялся и пожалел их, ты начал щелкать орехи и бросать вниз с неба скорлупу. Люди и звери вскочили в нее и долго носились по бушующим волнам, пока вода не спала. Они высадились на берег и разбежались по всему миру парами. На месте осталась только одна дряхлая человеческая чета, от которой уже нельзя было ждать потомства. Ты вновь сжалился над этими людьми и приказал им скакать через кости земли. Старик перескочил через камни девять раз, и возникли девять юношей; старуха сделала то же самое — явились девять девушек. Я ничего не путаю, Брат?— Ничего, — Промжимас неспешно соткался в том, что в Нигде могло бы счита ть ся воздухом, прямо перед Оккопирмосом.— Люди рассказывают миф, что от этих молодых пар и пошли девять литовских племен...— Что мне с того? — бесцветно произнес Промжимас. — Теперь ты, Брат, собрался что-то сделать?— Пожалуй, да, — Оккопирмос в упор посмотрел на собеседника. — Мне стало скучно, Брат. И я решил развлечься. ГЛАВА 1 в которой вся Жемайтия предвкушает скорую пышную свадьбу, а сговоренная к заму ж еству Вайва отправляется навстречу своему суженому, княжичу Федору Сладкие сплетни о грядущей великойсвадебной ярмарке с шумом поползли по всему Литовскому краю. Дочка старейшины Йонаса Кесгайлы шла замуж за сына самого князя Полоцкого Константина Безрукого — ликуй, Жемайтия, такому возвышению, радуйся и славься! И — что из обычая старинного, родового совсем не выбивалось — жених с невестою, Федор и Вайва, действительно любили друга, не был этот брак придуман кем-то из бездушной родни с дальним прозорливым расчетом.Поговаривали между собой языкастые женщины, что сговор состоялся не без участия князя Товтивила, который хоть и был вроде как племянником знаменитого Миндовга, но давно находился в опале у владетеля Литовского края. Рассказывали — уже мужчины, — что Товтивил за тринадцать лет скитаний после неудачного похода на Смоленск, в котором был разбит у Зубцова князем Святославом Всеволодовичем, впал у своего великого родственника в немилость.Пришлось бежать поначалу в Галич к князю-шурину Даниилу Романовичу, сходить с ним и волынским князем Василько Романовичем разок на Миндовга. Много позже съездил Товтивил в Ригу за поиском помощи от немцев, где принял от местного архиепископа святое крещение под именем Готлиба, примерно тогда же вроде бы и состоялся свадебный сговор. А многосильный Миндовг, как узнали потом, почти одновременно засылал к магистру Ливонского ордена Андреасу Штирланду посулов, чтоб Товтивила-Готлиба убрали из жизни по тихому, но успеха то литовское посольство не имело.Сговор же брачный, хоть и было тогда нынешней невесте всего одиннадцать годков, жениху, правда, — восемнадцать, полный, годный для грядущей свадьбы возраст, — сговор тот оказался куда удачнее. Ливонский орден уже после того не просто окончательно вроде бы замирился с Миндовгом, крепко воссевшем в Новогрудке, но и обещал литовскому владетелю настоящую королевскую корону, с полной папской буллой впридачу. Товтивил вновь выступил против дяди Миндовга, успел осадить Воруту, был разбит, укрылся у своего другого дяди, Викинта, в замке Тверимет, а когда Викинт умер, опять вернулся в Галич.И вот теперь Жемайтия ждала Товтивила на великую свадьбу. Потому что хоть и удалось разбить вместе с русичами в свое время рыцарей из Ордена меченосцев, отправленных повелением святейшего папы Римского на Литовский край Крестовым походом, но набирал теперь силу новый Орден — Ливонский, да и датчане в покоренной ими Эстляндии вели себя не очень спокойно. И была надежда, что именно он, Товтивил, очень невзлюбивший после известных событий Ригу, скажет на празднестве те слова, что ждали все жемайты, от мала до велика.Ждали, что Товтивил объявит о новом, не только родственной кровью скрепленном союзе с друзьями псковскими и галицкими. И что вместе с ними побьет он наконец Миндовга. А там уже можно будет и за псов-рыцарей из Ливонского Ордена, что пытались свой мерзкий крест насадить в Литовском крае огнем и мечом, всерьез приняться. Ну и попить-погулять вволю тоже очень хотелось перед тяжкой ратной бранью — тем более что свадьба обещала стать такой, что и через сто, и через триста лет ее вспоминать будут!Вайва сразу после свадебного сговора заперлась дома и принялась за устройство приданого — все строго по обычаю, три воза разного всякого барахла на вывоз. Жениху тоже бы по жмудским («жмудь» — так русичи величали жемайтов) правилам домашними делами заняться, но все же Федор — он сын княжий, так что все больше по границам отцовых земель с малой дружиной пришлось ему путешествовать — дань собирал, да порядок блюл. За два года со дня сговора виделись молодые раза три или четыре, на более частые встречи времени просто не доставало, по подолгу, дней по несколько.И вдруг — скок-поскок часы, да вдругорядь — а свадьба уже завтра! Тринадцать лет исполнилось заневестившейся девушке — самое время княжичу сына, а старому князю внука понести.Пришли к Вайве домой самые близкие подруги, сели за стол и завели заунывные песни. Плакали в них девушки, что потеряет на следующую ночь невеста самое дорогое — девичество свое. Спрашивали в них девушки, как и многими годами ранее их матери, бабки и прабабки, у вещей и животных в доме, кто же после ухода Вайвы будет за ними ухаживать? И последнюю песню уже даже не пропели, а провыли, подобно стылому зимнему ветру, обращаясь к очагу — кто же, если не Вайва, будет поддерживать в нем огонь, чтобы могли отогреть свою дряхлеющую старость батюшка Йонас Кесгайла и матушка Аутра Кесгайлувен.Федор Константинович ждал свою «Радугу» (так переводилось имя Вайва со жмудского) назавтра на месте свадьбы у летнего полевого стана, но выезжать к жениху невесте было положено по обычаю в ночь. За полчаса до полуночи подружки довыли оставшуюся прощальную песню, девушка в последний раз вышла из отчего дома и подняла голову. На четверть неба сияла полная луна. Вайва тихонько вздохнула, незаметно коснулась висевшего у нее на груди оберега и очень медленно пошла в сторону заранее приготовленной повозки. Тронулись.Но вскоре свадебный поезд остановился. На границе селения его уже ждал с горящей головней в левой руке — чтоб заодно отпугивать и нечисть всякую болотную, в нижнем течении речки Невежис ставшую вполне обыденной, — посланец Федора боярин Данило. В другой руке он крепко сжимал кубок с пивом. Данило Терентьевич разглядел повозку, где сидела Вайва, трижды обошел ее противусолонь, низко поклонился и вытянул к невесте обе занятие припасами руки:— Здрава буди, свет наш Вайвушка! Не плачь, милая, вот он, тот священный огонь — как ты берегла его дома, так теперь беречь будешь и у нас!Подружки умело и споро прибрали пылающую головню в специально припасенную загодя жаровню, сама же Вайва также поклонилась встречающему и приняла у него из руки кубок. В голове немного кружило, с раннего утра невесте есть было не положено накануне свадьбы. С удовольствием выпив до дна пиво — странно, даже горьким оно не показалось, правда, девочки? — Вайва уселась на свое место. А Данило Терентьевич наметом уже мчал коня к Федору Константиновичу с благой вестью — мол, едут!Лихо ворвавшись на полевой стан, боярин поднял своего вороного на дыбы, затем кошкой соскользнул у него со спины и опрометью бросился к поставленному третьего дня специально для праздника просторному дому. Вбежав в горницу, Данило (хватит его уже по отчеству, хоть и положено боярину — но молоденек еще, одногодок как-никак жениху!) взлетел одним махом на табурет, поставленный посреди комнаты. Получилось удачно: и устоять сумел так, что накрывавшее табурет полотенце почти не шелохнулось, и лицом оказался как раз к красному углу, где чинно восседали жениховы родичи. Усмехнулся в густые не по возрасту усы незаметно — бить точно не будут.А ведь бывало всякое. То женихов посланец чересчур на свою удаль понадеется, да силушки богатырской не рассчитает — помнили случаи, когда просто рассыпался на части табурет под дружкой! А вдругорядь родня новобрачного, что была супротив его выбора, ножку подпиливала или пиво под полотенце свежее под стук уже копыт дружкиного коня наливала. И грохался к своему стыду посланец оземь, и били его долго, умело и со вкусом, как дурного вестника, и свадьба чаще всего после такого расстраивалась. Что тогда дружке — разве что бечь с позором за порог, да и прочь, вон из жизни своего недавнего лучшего товарища, всяко подальше от считавшегося родным дома.Данилу не били и в дверь не выбрасывали, наоборот — торжественно вручили то самое полотенце, на которое он так лихо вознесся. Тем временем поставленный доглядать за путем подъезда невестина поезда дружинник Игнат тенью возник за плечом князя Константина и что-то шепнул тому на ухо. Безрукий молча поднялся с лавки и кивнул сыну в сторону двери: встречай, мол, суженую, пора, можно не спеша выходить.Княжич без суеты покинул горницу и вышел на двор. Восток начинал понемногу алеть — лето еще не домчалось до своей середины. С подъехавшей вскоре в повозке невестой только-только раскланялся, даже пальцем не коснулся, руки не протянул — а как мечталось вот именно в такую ясную июльскую ночь почувствовать, на что способны ее жаркие девичьи губы!Но совсем скоро-скоро свадьба и все, что после нее положено молодым друг в дружке понять и познать, а пока — продолжение обряда старинного, будь он трижды неладен своей неторопливостью! — повели Вайву в дом, откуда все родичи жениха степенно вышли, да и замерли невдалеке на пригорке.Уговор в тех краях между жемайтами и русичами всегда был дороже денег. Вот и порешили в очередной раз, что местную часть праздника проведут по местному обычаю. А уж потом в Полоцке окрестят Вайву княжной Варварой Ивановной в православии, сразу же повенчают молодых в Божьем храме уже по обряду русичей. Вторая за неделю свадьба — только крепче брак будет. Да и от второго застолья отказываться — грех по случаю.Пока же все шло заведенным исстари чередом. Невесту ввели в горницу, усадили на недавно испытанный дружкой жениха табурет и начали готовить к совершению пострига. Подружки окружили Вайву плотным кольцом, вновь запели песни, оплакивая переход ее из чистого, непорочного и беззаботного девичества, из состояния детской еще свободы в другую ипостась — в подчиненность супругу, в труды и тяготы, в постоянные заботы о муже, детях и хозяйстве. Сняли с головы невесты венок из руты, что несколько дней до того тщательно сами и выплетали, любимые в Жемайтии желтые цветочки от века считались символом невинности.— Дочка моя, милая моя!Иди в рутяной садок.Там себе нарвешь,Там себе сплетешьВеночек из зеленой руты... — пели девушки от лица матери Вайвы — Аутры.— Веночек мой,Зеленый мой!Нет уж тебя на голове...Снимут веночек,Наденут шапочку.Это бремя для девичьей головки,Горесть для сердцаНа всякие заботы.Веночек мой,Зеленый мой,Легок на голове,Веселись, сердце,Нет пока никаких забот...Затем подружки взяли Вайву под руки и перевели в дальнюю полутемную комнату. Здесь ее посадили на перевернутую, опрокинутую вверх дном квашню, еще раз расчесали длинные волосы. Посаженная мать Вайвы — соседка Юрате — взяла локон над левым ухом, продела его в одно из поданных подружками колец. Посаженный отец — сосед с другой стороны деревни — Китундас — поджег конец локона восковой свечой. Затем то же самое они совершили с правой стороны головы Вайвы, после спереди надо лбом и сзади на затылке. Мать невесты Аутра бережно приняла из рук отца, Йонаса, большую деревянную тарелку с куском хлеба и кубок пива и поставила их Вайве на колени. Последняя еда из дома, так-то, дочка!Юрате взяла Китундаса за руку и пошла противусолонь сидящей невесты, за ними попарно двинулись все находившиеся в комнате гости. Обходя вокруг Вайвы, мужчины бросали в кубок по монете, а женщины накрыли новобрачную куском белого полотна — чтоб построила наутро для будущего мужа рубаху летнюю без рукавов. Шествие завершилось, Вайва поднялась с квашни, обнесла ее посолонь тарелкой и кубком, затем положила хлеб на стол — на завтрак мужу, а пиво вылила на порог — чтоб не переступало оно более порога, проклятущее! Хотя и показалось каких-то пару часов назад Вайве оно очень вкусным...До начала самого свадебного обряда оставалось еще часа три, как казалось Федору с Вайвой, — целая вечность. Но Лукоте Валимантайтис, жрец-швальгон, приглашенный для совершения свадебного обряда, отчего-то куда-то заторопился. Незаметно выскользнув за ограду полевого стана, он поправил на себе одежду, перехватил поудобнее длинный вычурный посох и скорым шагом направился, постоянно оглядываясь — не заметит ли кто — в сторону неприметного, на первый взгляд, болотистого леска неподалеку от тракта, что вел к деревне Кесгайлы.У Лукоте была еще одна забота, решать которую следовало немедленно и лучше бы до свадьбы.