Страница 55 из 64
Дальше было о том, как прекрасно изображала выпускница Лиана Лианозян Скорбящую Мать на большом перекрестке, там, где Вечный огонь пламенеет, в Малоярославце, крупном райцентре Калужской области. И о том, как достойно проявил себя Лапоть при пересдаче экзамена.
— У Грозы, у Островского,— Леоныч взглянул на меня,— очень трудное задание было, ему выпало работать в аккурат у того несчастного места, где... Где лошадь упала, товарищи дорогие. Только лошадь! Но место грустное, начинающий коллектор работал на совесть, а тут, надо сказать, и товарищ Лианозян ему помогла; мало было того, что сама проявила себя с положительной стороны, так она добровольно — понимаете, доб-ро-воль-но! — пришла на подмогу товарищу,— усмехнулся хитро, а Лианозян с преувеличенным ужасом руками всплеснула: все знает!
Розданы были дипломы: красные, с золотою каемкой — отличие. Наверху в овале — силуэт Лукича, монумента ему: стоит, руку вытянул — дело известное.
— А сюда,— Леоныч грустно вздохнул,— а сюда уж дорогу забудьте, настоятельно вас прошу. А случится мимо идти, особенно с кем-нибудь, посмотрите на магазин «Мясо — рыба — овощи — фрукты», на витрины замазанные; поворчать разрешается, покритиковать Моссовет: мол, да сколько же можно магазин ремонтировать! И топайте дальше. Что касается меня, видеться с вами мы будем, но теперь уже изредка. У меня на данный момент намечается отпуск, а с осени — новый набор...
Он вздохнул о том, что здание магазина «Мясо — рыба — овощи — фрукты», по всей видимости, вообще скоро будет подвержено сносу: обветшало; по проекту реконструкции города на месте его намечается воздвигнуть тридцатидвухэтажное подобие небоскреба. Да и примелькалось оно, в ЦРУ его фотографий, из космоса снятых, уже целый альбом составили. УГОН будет вскоре функционировать где-то в новых районах.
— В Теплом Стане, возможно, или подальше. Обновляться надо, товарищи, всем и всему обновляться, потому что новые времена наступают...
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Наступают новые времена, и теперь в бестолковых записках моих все смешается окончательно: один стиль будет наезжать на другой, и взбесившиеся события, тесня и отталкивая друг друга, гурьбою помчатся к финалу — не особенно, по- моему, счастливому для одних, для других же чрезвычайно счастливому.
Мы, коллекторы-лабухи, ощутили наступление новых времен, вероятно, раньше большинства населения. Я-то что, меня кооптировали, и трудился я в месяц раза три-четыре, не больше. ПЭ, которую я наловчился давать за трое-четверо суток напряженной, изматывающей работы, оказывалась высшего качества, категории «экстра»: ПЭ-Э. Человек, а особенно наш человек, советский, втихаря неизменно мечтает оказаться в чем-нибудь исключительным, выделиться; и редакции газет, канцелярии министерств, президиум Академии наук и, конечно же, Комитет государственной безопасности завалены предложениями тех, кто при первой возможности готов быть отправленным на Луну, еще лучше на Марс, причем тут же присовокупляется что-нибудь о готовности погибнуть, и притом погибнуть в полнейшей безвестности. И все это пишется искренне, честно: людям важно выделиться; хотя бы и тайно, но вы-де-лить-ся. Стать исключением. Надоело влачить свои дни в толпе, с девяти до шести пахать у станка, за кульманом, флегматично бездельничать в бессчетных НИИ, толочься в очередях, а в июле — августе, прикопивши деньжат, пытаться пробиться в Пицунду и в Сочи и пускать там пыль в затемненные дымчатыми очками глаза таким же беднягам. И еще: тепла хочется. Тепла, ласки, причем ласки, полученной даже из суровых рук государства: пусть посмертной, но ласки.
Мне, скажу откровенно, порой тоже хотелось тайно слетать на Марс, хотя как бы то ни было выделиться мог бы я и менее эксцентрическим способом. У меня были разные хорошие мысли по части эстетики, но УМЭ не то место, где можно высказывать хорошие мысли. Молодежи, студентам эти мысли были, как говорится, до лампочки, они рассматривали их как лишнее препятствие по дороге к экзамену. Это жаль, потому что моя эстетика в предмете своем имела святая святых: творческое сознание. А оно есть у Бога, ибо Он-то и есть Абсолютное; творческое сознание есть у гениального поэта, есть у народа, додумавшегося когда-то, к примеру, совместить улицу и... реку, делающего улицу как бы сухопутной модификацией реки с впадающими в нее переулками-ручейками. Образуется метафора: улица помнит о том, что прообраз ее — река; и в каком-то смысле самый невзрачный городишко представляет собою... Венецию, где река и улица, как известно, полностью совмещаются. Молодые самоуверенные бородачи и веселенькие наши красавицы просто-напросто не знали, что делать с диковинами, излагавшимися мною через бортик фанерной кафедры, походящей на вертикально поставленный гроб: говорящий покойник — неотъемлемый элемент эстетики социалистической жизни; и эстетика эта базируется на образах говорящих, глаголющих мертвецов. Не отсюда ли рискованные уверения в том, что Ленин живее всех живых? Бесконечные цитаты из Карлуши, из Фабриканта, из Белинского, которого наши лабухи-коллекторы звали Психом, переделав таким образом заданный ему современниками титул «Неистовый»; цитаты из Чернышевского, Добролюбова, оглядки на прошлое... Там — покойники, от них-то и должно литься в мир просвещающее, вещее слово.
В редакциях специальных журналов от моих статеек шарахались, поучающе говорили: «Но это же ни в какие ворота не лезет!» Никому не приходило на ум: если нечто не лезет в ворота, ворота не мешало бы расширить, а то, глядишь, и сломать. Но ворота казались сколоченными на совесть. Их, как водится, опутали колючею проволокой, понаставили возле них всезнающих дам из редакций. И опять, и снова выслушав слова о воротах, в которые я не вмещаюсь, я трусил в свое обустроенное Чертаново, поднимался на одиннадцатый этаж, упадал на диван, дремал. И тогда возникали те, непонятные: пробирались в мою дремоту и что-то выведывали.
33-й отдел постепенно меня от них избавлял.
— Вы отзывчивы,— внушал мне Смолевич,— от коллектора же всего прежде именно отзывчивость требуется. Ваша группа вся сплошь из отзывчивых людей состоит, одна только девочка, Ляжкина у нее псевдоним,— настоящая Эолова арфа. Да-ле-ко пойдет! Коллектор не механизм, коллекторы могут быть и бездарными и одаренными. Вы же, прямо скажу вам, гений не гений, но похожее что-то. Прирожденное сердце открытого типа, это я вас уверяю; не я придумал, это нам давно уже кардиологи подсказали. Плюс отзывчивость. Психоэнергия, которую мы снимаем с вас,— сверхэкстра...
И Смолевич дружелюбно смотрел на меня. Дружелюбно и испытующе — в знак того, что здесь, в 33-м отделе, получил я признание полное. То, о чем втихомолку мечтают удрученные советские люди, совграждане: можно было считать, что, восседая в массивном кресле и сутками изображая выдающегося русского драматурга, я пересекал межзвездные дали и мчался в сторону Марса.
— Суд идет, прошу, встать! — возгласила миловидная девушка в модных большущих очках, секретарь Московского городского суда. Почему-то под глазом у нее сиренево лиловел синяк; девушка прикрывала его ладонью, отворачивалась от сошедшейся в зале публики, неестественно смотрела на стену, будто снова и снова вчитываясь в цитату из Конституции: «Судьи независимы и подчиняются только закону». Но синяк все равно был заметен, его не скрадывали ни очки, ни слой пудры.
Встали: обе жены Сен-Жермена, Бориса,— выходя из графа, женщина, рассуждая логически, принимала его имя и титул; значит, жены были графинями. Встала Вера Ивановна; знойно в городе было, а она какою-то зимней выглядела, и была она по-вдовьи повязана темным платком. Где-то в задних рядах небольшого темноватого зальчика с лавки Яша вскочил.
Лето — время, когда Москву заполняют молодящиеся старушки, неумело и неуместно подкрашенные, в белых шляпках-панамках и еще почему-то в аккуратных носочках, над которыми нависают венозные синеватые икры. В зале было несколько таких старушек, и одна из них расположилась неподалеку от скамьи подсудимых, прямо перед вместительной клеткой, будто в цирке, в зверинце. На коленях у старушки лежала тетрадка; она встала, тетрадка упала на пол, поднимать пришлось, а там пыли полно, и чихнула старушка. Что ж, бывает.