Страница 41 из 64
Да, гуру он должен спасти! А, да что там спасти. Он должен провозгласить гуру, его в мир ввести, как этот блаженный Иоанн Креститель Христа миру открыл. Возвысил Иоанн Креститель Христа, хотя жизнью заплатил за слово свое: голову ему отрубили. Пусть и Боре...
Героические картины, наезжая одна на другую, теснились в сознании: Павел Власов из «Матери» Горького и Георгий Димитров на процессе о поджоге рейхстага. А еще — академик Сахаров. Надо речь произнести на суде, показать всему миру, кого у нас гонят и травят. И тогда распахнутся ворота в Белых Столбах, гуру выведут под руки, гуру въедет в Москву по Каширскому шоссе в открытой машине, и колокола звонить будут — ко-ло-ко-ла! И хотя не он, не Боря-Яроб, будет сидеть за рулем, потому что его на земле, в материальном мире, не будет уже — расстреляют его, казнят, а за руль посадят какого-нибудь майора. Будет въезд в столицу, прямехонько в Кремль: взрыв, открытый взрыв общенародного ликования, столпы огненные, в которых сгорит, испепелится вся черная масса заокеанских злобных энергий, и в бессильном бесновании станут корчиться американские маги в своих норах, в подземных бункерах...
Воссияет правда, восторжествует!
Что для этого надо сделать?
Ясно, что: погибнуть, но перед казнью сказать вещее слово...
А у нас в подполье, в группе УГОН, тем временем шло к концу обучение.
Мы порядочно поднаторели в прикладной скульптурологии, в науке о бытовании изваяний: логика их расстановки на площадях и на улицах, психоэнергетическая продуктивность, способы и формы ее форсирования.
Очень много занимались историей парапсихологической эксплуатации изваяний, ИПЭИ. Лекторы менялись, каждый подходил к проблеме по-своему. Оговаривались: многое из сказанного ими — всего лишь гипотезы да догадки, потому что каждая религия, каждая нация свои тайны и секреты уносит с собой. Среди них — секреты методики сбора ПЭ: охраняют их жрецы, посвященные; знания передавались только изустно, и лишь к XVIII веку стали что-то записывать. Разумеется, тайнописью, шифром. Есть преемственность в хранении тайны: большевикам было передано нечто от Временного правительства Керенского, а ему — от великих князей; и переданное хранится в запаянных колбах-бидонах, распечатать которые нет и нет дозволения свыше. Что-то из переданного использовать было можно, хотя идиотский «классовый подход» много нам навредил.
Был у нас чин какой-то, по-видимому, из пенсионеров-чекистов, выплывают такие откуда-то время от времени. Лет ему за семьдесят было, видать; стал уже помаленечку опускаться: под глазами мешки, а сами глаза с прожилками красными — попивает. Перед приходом его на стол водрузивши проектор, два безмолвных прапорщика натянули экран.
Он про скифов рассказывал разные разности; знаменитые скифские бабы надвигались на нас с экрана, глядели на нас печально, ручищами обхватив раздутые животы. Заиграла музыка: скифы психоэнергию собирали, оказывается, под музыку, ритуально; где-то как-то кому-то из подотдела истории удалось докопаться, восстановить мелодии. Тягостно ныли свирели, бумбумкал какой-то ударник наподобие барабана.
— Ритуал! — многозначительно говорил нам пенсионер.— Изваяние ритуально, оно призвано восприниматься оргаистически. Мы об этом забыли, будем у скифов учиться...
Кто-то тихо хихикнул:
— Вокруг Лукича отплясывать?
— Да,— хихикнул чекист-пенсионер,— как-то трудно представить себе, что шахтеры Донецкой области придут к бабе, заведут вокруг нее хоровод. ПЭ рекой потекла бы, тысячи, миллионы эргов. Скифы с бабы мно-о-ого ПЭ поснимали, как могли, укреплялись, и богам своим отдавали психоэнергию, и себя не обижали. Их жрецы по части психоэнергии грамотеями были, разбирались в распределении, оснащались. А где скифы? — меланхолически вопросил. — Скифов нет уже, будто и не было, знай себе, стишки повторяем... — И он нараспев исполнил отрывок из Блока, про скифов.
А потом пенсионер рассказал нам нечто довольно забавное и, по-моему, довольно правдоподобное. Мы привыкли к тому, что различного рода диковины излагались в нашем подвале буднично, скучными голосами; но старик разволновался немного, расхорохорился:
— «Медный всадник» Пушкина, это знаете что? До сих пор считают: по-э-ма. Так-то так, оно, конечно, поэма. И пускай ученые спорят, выявляют ее источники да усматривают там даже и намеки на восстание декабристов. Декабристы декабристами, но нам важно, что Пушкин про изваяния что-то такое знал, чего, может быть, даже и мы не знаем; неспроста у него Дон Гуана в ад Командор уволакивает.
И поведал нам пенсионер: «Медный всадник» — реальное происшествие.
— Понимаете, при царе Александре I масоны были в фаворе. И служили они, по их вере, добру и благу, благоденствию отечества, стало быть, их царь-батюшка тайно жаловал и правильно делал, потому что они ему кое в чем помогали. И они-то подсказали царю психоэнергию собирать не только в церквах да во храмах, а и с памятников и не всю ее Господу отдавать, а брать кой-что и империи, государству, полагая, что до Бога высоко, отданная Ему психоэнергия к людям в виде блага вернется, а империя здесь же, под носом у каждого. Соберет империя ПЭ, направит на просвещение, мужички помаленечку пьянствовать перестанут, у помещиков аппетиты уменьшатся, и не надо будет отменять крепостное право, оно и само отомрет. Утопия, в общем. Чтобы кесарь, не обижая Бога, все же что-то у Бога урвал и себе.
Выходило довольно занятно.
Отвердители были тогда натуральные, на травах настоянные,— питье. И решили проделать опыт, эксперимент. Подрядили поручика какого-то из гвардейских полков, разъяснили задачу: постоять на Сенатской площади медным всадником с рукою простертой, посмотреть да прикинуть, как получается. И коня подыскали. Да неопытны были, подобрали поручику аргамака чистых арабских кровей, а на них-то как раз отвердители плохо действуют, слабо. Под объектом конь какой должен быть? Посмирнее, лучше, если простая крестьянская лошадь. Те выносливы, терпеливы; напоишь ее отвердителем, стоять будет как миленькая; еще не было случая, чтобы как-нибудь нашалила, нахулиганила. А тут что? Отвердителем-то поручика угостили, попотчевали, а того не ведали, что поручик накануне в бардак наведался, угощался с цыганкой ершом, ликер плюс шампанское, а уж коли есть в организме спирт, никакой отвердитель до конца не подействует. Офицерик, значит, с похмелья, конь своенравный. Осень поздняя, холод собачий. Но поручик знал дисциплину, вскочил на коня, застыл. Коню ноги передние подняли; глотку разжав, отвердителя влили чуть ли не полведра — как раз вовремя; окаменел аргамак, а точнее, обронзовел. Ладно, славно так стоят они, а тут наводнение. Нева вышла из берегов, безобразит: спасайся, кто может! Главный ихний масон лататы, сбег куда-то, хоть и был он обер-мастером ложи «Света и камня». Атлантиду, потом говорили, вспомнил; а они же в потомках атлантов числят себя, он подумал, что повторяется история с Атлантидой, что настала пора платить за грехи. Так платил бы со всеми вместе, а он, понимаете, на Кавказ припустил, на гору Арарат, его где-то возле Ельца изловили, догнали обер-мастера этого, потомка атлантов.
— А поручик? — у кого-то из наших дам вырвалось.
— А поручик знал дисциплину, стоит да стоит. Конь под ним уже шевелиться начал; поручик ему: «Не балуй!» А тут волны кругом беснуются и гробы по волнам поплыли — это все у Александра Сергеевича в точности художественно отображено. Но поручик стоит, обсказали ему, что он на правах часового, он свой пост оставить не может, покуда не придет разводящий, был у них такой ихний масон на посылках. Ладно, схлынули волны. Ночь навалилась, и на площади псих какой-то, из переулочка выскочил. У него невесту и в самом деле волнами смыло, безгрешную девушку; почему ей надо было за грехи императоров да масонов расплачиваться, одному только Богу ведомо. Ходит, бродит, бегает вприпрыжку патлатый псих и лопочет что-то. Подобрался к памятнику, императора стал оскорблять; это сплошь и рядом бывает, уж и сами вы знаете, почему-то трудящиеся всех времен и народов, как какие-нибудь неполадки в стране учинятся, сразу к памятникам бегут. Устремляются, пытаются счеты сводить. Монологи толкают. Подошел, значит, псих и ругается, а по-нашему сказать, по-недавнему кодексу,— типичная статья пятьдесят восемь пункт десять. Докопались мы, изучая архивы, что поручик не стерпел, монархистом он был, хотя и придерживался идеалов просвещенной монархии. Подмигнул для острастки психу, да сурово так: проваливай, мол, подобру-поздорову! А тот, знаете ли, не унимается, и мало ему ругательств, кулаком погрозил: «Ужо,— говорит,— тебе!» Тут не агитация только, тут уже и покушение на свержение власти. ПЭ ка-а-ак хлынет! А поручику непривычно; это вы теперь медосмотры проходите, кардиологи, то да се. Да инструкции по технике безопасности с вами штудируют. И то верно, поначалу страшновато бывает: сердце ПЭ воспринимает с повышенным напряжением, будто током человека шибает; я же знаю, самому лабать доводилось. Ночь, тьма лютая, холод. Псих беснуется. В сердце будто стрела кольнула. И, понятное дело, поручик не выдержал, тихо-тихо коню шепнул на ушко. И — в карьер с постамента. Псих, бедняжечка, наутек, а поручик за ним, еле-еле коня придерживает, чтобы, значит, не потоптал. Хорошо, психопат проходные дворы какие-то вспомнил, улепетнул. Все у Пушкина прекрасно описано, очень художественно.