Страница 5 из 13
Наш трёхэтажный дом был добротно построен Абрамом Ошеровским в 1900 году, однако национализация и советская бесхозность (всё принадлежит государству, то есть никому!) не способствовали сохранности. Превращение квартир в коммуналки, как правило, имело результатом безответственное отношение людей даже к тем квартирам или комнатам, где они жили. Мы обитали на втором этаже. Над жильцами третьего иногда начинала протекать крыша. За месяцы, пока им удавалось добиться ремонта от домоуправления, потёки успевали покрыть наш потолок. А если кто-то из верхних жильцов забывал закрыть кран или забивал канализационные трубы крупными отбросами и затапливал нас, добиться правды было невозможно: одна семья валила на другую. Вспоминаю главу семьи, занимавшей две комнаты верхней квартиры. В сталинское время он работал водителем в НКВД, мог порой разоткровенничаться перед нами, детьми, какие славные были двигатели на студебекерах, разъезжавших по ночным арестам. Но потом он устроился водителем грузовика-молоковоза. Ворованные с молкомбината сливки и сметана в их семье были в изобилии, члены семьи – весьма дородны. А теперь, пожалуйста, представьте себе, как проистекали наши бытовые конфликты с этим семейством.
Коммунальный апофеоз наступил в 1994 году, когда ко мне переехала жена Мэри. В Ростов из Нью-Йорка. Добрые старые канализационные трубы 1900 года рождения не выдержали бремени возраста и постоянных прочисток толстой проволокой – треснули бесповоротно. Мне пришлось менять их на всех трёх этажах сверху донизу. В течение нескольких дней ремонта приходилось ходить по нужде в соседнее здание Ростовского университета.
В 2000 году мы переехали в Москву. Квартира простояла два года пустой, после чего я её продал. с мебелью. Безумно жалко было. Мама не хотела возвращаться туда, сказала: слишком большая и отягощена тяжёлыми воспоминаниями. Осталась в своей скромной, и я исходил из соображений целесообразности.
За столетие квартира сравнительно благополучно пережила немало перемен. Людям пришлось потруднее.
План нашей квартиры
Дедушка Саша
Домбровские. Родовое древо, восстановленное моей троюродной сестрой Кларой Бобовниковой и мною по документам
Он был строг. Порой глаза его светились добротой. Но он выдавливал из себя доброту по капле, как Чехов рабство. Времена, через которые ему пришлось пройти, были недобрые. с людьми ему удавалось держаться строго, умел держать дистанцию. Даже с близкими старался быть суровым. Родным его языком был русский, в университете учился на немецком. Изредка шутил на идише, языке своих родителей. Когда бранился с бабушкой, мог обозвать её «шнорер» (когда просила деньги) и почему-то «пферд». и со мной старался быть суровым и строгим сквозь свой добрый всепонимающий взгляд – таким был и его последний, предсмертный. Помню его сидящим за фундаментальным письменным столом, сзади во всю стену стеллаж с книгами: Большая медицинская энциклопедия, разных языков словари, Даль, огромный немецкий альбом «Atom» («Атомная физика»), стоящий обложкой вперёд, сбоку – негатоскоп и портрет Конрада Рентгена.
Мой прадед Иосиф Мордухович Домбровский (1872–1919) и прабабушка Либа Лейбовна Райхинштейн (?–1911)
Александр Иосифович Домбровский родился 19 декабря 1889 года в Мелитополе, куда родители переселились из городка Домброва на границе Польши и Галиции (см. карту, стр. 6). Семья была среднего достатка. Отец, Иосиф Мордухович Домбровский (1852–1919), работал управляющим у русского помещика в селе Васильевка Мелитопольского уезда, был старостой еврейского молитвенного дома, потом – мировым судьёй в Мелитополе. Мать – Либа Лейбовна Домбровская, урождённая Райхенштейн (?–1911). Всем детям удалось получить высшее образование. Средств на заграницу не было. Пробивались. Александр окончил гимназию экстерном и поступил в Юрьевский (ранее Дерптский, теперь Тартуский) университет. Учился и одновременно зарабатывал на жизнь. Летом подрабатывал репетитором в богатых семьях в Крыму. Рассказывал, что работал на крымской даче художника К. Ф. Юона. Но грянула Первая мировая. Юрьев-Дерпт вернулся к немцам. Саша перевёлся в Ростов, куда эвакуировали Варшавский университет, и окончил его с врачебным дипломом в 1919 году. Сперва пошёл работать венерологом, но вскоре переквалифицировался в рентгенолога. Дело было новое, прогрессивное. В 1925 году он создал и возглавил в Ростове Физиотерапевтический институт. Саша всегда любил новую технику, обожал новые технические устройства.
Юрьев (Тарту). Университет. Саша в центре
Не спрашивайте почему, но евреев-рентгенологов было в СССР ещё больше, чем в других отраслях медицины. Как-то тут совпал интерес к медицине и к новым технологиям. Первый в Ростове рентгеновский аппарат был установлен в 1910 году в Еврейской больнице. Московские друзья деда – всемирные авторитеты С. А. Рейнберг, И. Л. Тагер. Помню проходившие в Ростове съезды и пленумы Общества рентгенологов. Однажды вечером у нас дома устраивался приём для правления Общества. Пригласили повара Павла Григорьевича. Тот украсил ножки запечённых индеек художественно нарезанными салфетками.
Профессора-евреи – более всего из Москвы, а также из Ленинграда, Казани, других городов. Помню Фанарджяна из Еревана и Назаришвили из Тбилиси. Конечно же, и русские профессора: запомнился Захаров из Саратова. Председатель Рентгенологического общества Самуил Аронович Рейнберг, культурнейший человек, происходивший из Риги, любил испытать мой немецкий… «Еврейское засилье» припомнили деду по ходу дела «врачей-вредителей».
В 1934 году Александр Домбровский возглавил новый тогда курс рентгенологии в Ростовском мединституте, уже отделившемся от университета. с перерывами на войну и дело врачей он заведовал этим курсом, кафедрой почти до самой смерти в 1972-м. В 1941-м его, уже профессора, мобилизовали, стал начальником эвакогоспиталя в Ростове. В 1942-м – начальник эвакогоспиталя в Томске и завкафедрой Томского университета. Он смог выписать в Томск семью, до этого бабушка с детьми находилась в Акмолинске. В Томске дали им домик с огородиком. Позже вспоминали выращенные тыквы, картошку, сравнительно благополучные для семьи годы. В 1944 году – возвращение в освобождённый Ростов. Дед отвоевал свою квартиру у самозахватчиков, восстановил кафедру.
Врачи и медицинские сестры в рентгеновском кабинете госпиталя.
Киев. 1916 г.
А. Домбровский. 1934 г.
А. Домбровский, начальник эвакогоспиталя. 1942 г.
Послевоенная жизнь будто бы налаживалась. Увы, вскоре грянула массированная государственная антисемитская кампания. В 1948 году в Москве арестовали членов Еврейского антифашистского комитета (ЕАК), а в Ростове в августе 1948-го евреям запретили собираться в день памяти о погибших в Холокосте в Змиёвской балке, о которой ближе к концу повествования расскажу отдельно. В январе 1949 года советские средства массовой информации начали организованно выступать против «безродных космополитов», проще говоря против евреев в СССР. В 1952 году членов ЕАК расстреляли, МГБ начало дело врачей. Сталин лично контролировал ход следствия, ежедневно читал протоколы полученных под пытками признаний. МГБ утверждало, что врачи-евреи намеренно губили в процессе лечения кремлёвских руководителей. Якобы направляла их американская еврейская «благотворительная» организация «Джойнт».