Страница 2 из 106
О происхождении “Славы царей” высказывались различные суждения. Некоторые предположения по этому поводу позволил себе и я [17, с. 26—31]. В колофоне “Славы царей” указывается, что эта книга была давно переложена с коптского на арабский и лишь спустя долгое время переведена с арабского на эфиопский язык, но исследователи серьезно сомневаются в существовании коптского оригинала. Следует, однако, заметить, что определенная связь “Славы царей” с коптской литературой тем не менее имеется безусловно. И прослеживается она в самом жанре эфиопского произведения. По своему жанру “Слава царей” принадлежит к тем церковно-историческим романам, которые, отсутствуя в Эфиопии, были широко распространены у коптов, как об этом писал Б. А. Тураев: “Часто находит себе место националистическая тенденциозность, и с этой стороны особенно характерны коптские сказания о вселенских соборах, обработанные тенденциозно в виде церковно-исторических романов, где египетским уроженцам приписана едва ли не решающая роль” [12, с. 147]. Если вспомнить, что одно из важных мест в “Славе царей” занимают вымышленные речи на Никейском соборе египетского Григория Чудотворца и патриарха римского Дометия, пересыпанные пророчествами о великом будущем Эфиопии, то можно признать это произведение эфиопским вариантом такого романа с включением туда легенды о царице Савской, легенды, равно широко распространенной по обе стороны Красного моря. Однако в то время как у коптов подобные произведения служили своеобразным утешением, в которых, по выражению Б. А. Тураева, этот “некогда великий народ, теперь уже много веков подъяремный, остался верен себе и продолжал считать себя выше всех” [12, с. 150], то для эфиопов “Слава царей” явилась идеологическим и, если угодно, историческим обоснованием их самосознания, “национальной сагой”, как назвал ее Э. Уллендорф [57, с. 144].
“Слава царей” была написана между 1314 и 1322 гг., в царствование знаменитого эфиопского царя Амда Сиона, которому в беспрерывных походах удалось не только разгромить своих многочисленных мусульманских противников, но и привести их к вассальной зависимости и таким образом почти втрое увеличить территорию подвластного ему царства. Эти победоносные походы христианского царя были воспеты в “Сказании о походе царя Амда Сиона” — первом и известных нам произведений эфиопской царской историографии. Далее эта официальная традиция продолжается без значительных перерывов до самого начала XX в. Тем не менее литературные достоинства “Сказания” не позволяют видеть в нем первое произведение, являющее рождение нового жанра. По тому месту, которое “Сказание о походе царя Амда Сиона” занимает в эфиопской литературе, его можно было бы сравнить с древнерусским “Словом о полку Игореве” и, пользуясь выражением Д. С. Лихачева, охарактеризовать его как “книжное отражение раннефеодального эпоса” [5, с. 58]. Самобытное и редкое по своим художественным достоинствам, оно представляет тот нечастый в средневековой литературе случай, когда сильная творческая индивидуальность автора создает шедевр, выпадающий из общей жанровой системы, свойственной литературе его времени.
Здесь историческое повествование смело сочетается с эпическими мотивами. Главный герой повествования, царь Амда Сион предстает в облике былинного богатыря: “Он вскочил, как леопард, и прыгнул, как лев, сел на коня... и сказал слуге „Зайди справа в средину неверных“. Царь же пошел слева, где было множество неверных. Он не страшился того, что было сзади его, не обращал тыла, когда на него сыпались дождем стрелы, железные и деревянные копья, как град. Подошли, окружая его, с мечами. Он же, твердый лицом, как скала, приготовился к смерти и прорвал ряды врагов. И, пронзив одного, он поразил другого и соединил их двух вместе одним копьем силою божиею. И тотчас поколебались неверные, обратились в бегство и никто не мог устоять пред ним .. Он сошел с коня, взял свой щит и поражал неверных. И когда ослабевала его правая рука, он поражал левой, а когда ослабевала левая, поражал правой... Когда царь уничтожил бывших направо, зашел он в тыл левым и рассеял их, как ветер развевает песок, и перебил неверных. От шестого часа до захода солнца его рука была прилипшей к копью от человеческой крови из-за убиения многих. Едва освободили его руку и взяли копье из нее” [14, с. 37—38]. Иногда отдельные пассажи “Сказания” напоминают фразеологию некоторых аксумских “царских надписей”, в особенности пространных надписей царя Эзаны. Однако вряд ли возможно усматривать здесь прямое заимствование или литературную преемственность. Скорее это сходство обязано тому, что подобные образы, метафоры и сравнения восходят к общим фольклорным корням.
Оценивая “Сказание” как произведение эфиопской историографии, И. Ю. Крачковский писал: “В смысле исторической концепции она стоит под несомненным влиянием современной ей арабской историографии наивно-субъективного характера; она не ставит себе целью летописное механическое накопление фактов, но и не возвышается до критического анализа или сопоставления данных. Превосходя как исторический источник сухие страницы краткой эфиопской хроники, она является чисто литературным произведением с определенными задачами, которые себе ставит автор, и с определенными приемами, которыми он хочет достичь своей цели. Он не перечисляет факты ради них самих, не придерживается строго-хронологической канвы, а стремится к литературной стройности по-своему и дает рассказ, имеющий целью подействовать на слушателя и наставить его на путь веры” [4, с. 12—13].
“Сказание”, разумеется, является произведением, прославляющим победы христианского царя над мусульманами. Однако можно усомниться в том, что целью автора было доказательство преимуществ христианской веры и что именно ради этого он перечисляет победы Амда Сиона. Во-первых, “Сказание” обращено к читателям(или слушателям)-христианам, для которых превосходство их веры было вполне самоочевидно. Во-вторых, с точки зрения эфиопского книжника, победы и поражения в земных сражениях суть явления преходящие и имеющие малое отношение к вопросам духа: “Ни победителю не подобает превозношение и слава, ни побежденному — позор, посмеяние и укоризна, ибо всегда побеждающий и не побеждаемый — один бог, имя которого славно” [14, с. 129]. Что же до исторической концепции “Сказания о походе царя Амда Сиона”, то, на мой взгляд, она полностью следует концепции “Славы царей”, и повествование внушает слушателю не столько мысль о превосходстве христианской веры, сколько мысль о безусловном превосходстве власти христианского царя. Этой же цели служит и такой литературный прием, как подчеркивание многочисленности врагов и малочисленности царского войска, а также перечисление тех эфиопских войск, которых не оказалось с царем в минуту опасности, — перечисление, которые, по словам И. Ю. Крачковского, “производит даже сильный драматический эффект” [4, с. 13]. Если “Слава царей” дает общее идеологическое обоснование превосходства эфиопских царей, исходя из событий священной и церковной истории, то “Сказание о походе царя Амда Сиона” служит как бы конкретно-фактологической иллюстрацией этому всеобщему положению.
Концептуального различия здесь нет, поскольку, несмотря на конкретный и фактологический характер повествования в “Сказании”, как и в “Славе царей”, специально подчеркивается тесная и интимная связь, существующая между эфиопским царем и христианским богом: “Амда Сион сражался, а бог победил. Амда Сион воевал плотию, а бог был ему помощник благодатию. Амда Сион воссел на коня, а бог послал ему духа своего и был ему силой, уничтожил неверных и спас его войско духом своим, как Давид Израиля, когда убил Голиафа и спас Израиля” [14, с. 39]. Может быть, стоит отметить, что автор “Сказания”, по-видимому, был знаком со “Славой царей”, так как иногда он пользуется фразеологией “Славы царей” и называет эфиопского царя “царем Сиона”, а эфиопский престол “Сионом” [14, с. 15—161. Таким образом, начало эфиопской средневековой историографии (насколько, разумеется, мы можем судить об этом по дошедшим до нас памятникам) сразу представлено произведениями двух четко различающихся между собой типов: всеобще-исторического и конкретно-исторического характеров, которые тем не менее объединяются единой концепцией истории и того места, которое занимает (или должна занимать) в ней Эфиопия. Это жанровое разделение и тесная идейная связь (первую попытку установить характер этой связи см. [18, с. 114—123] сохраняются на всем протяжении развития эфиопской историографии.