Страница 85 из 146
Ну, положим так. А дальше?
И дальше так же. Харч посытнее выставишь, а за водку деньгами отдашь.
И ты из-за этого такое затеяла? — возмутился хозяин.— Да знаешь ли...
Она не дала ему договорить:
Поладили, что ли?
А, работай, ну тебя к лешему!..— отмахнулся Горкин.
И работа началась. Я уже привык видеть, как легко расправлялись грузчицы с туго набитыми зерном мешками. Свободным рывком они взваливали с бунта мешок на плечо и не торопясь отходили. Царь-Валя при обычной погрузке словно плыла с мешком на горбу, подбрасывая на ходу в рот подсол-нушки. Работали с шутками, прибаутками.
На этот раз работать начали по молчаливому взмаху руки Царь-Вали. Она первой подошла к бунту, рванула на плечо мешок и быстрым, скорым и легким шагом двинулась к двери, пробежала по подмостьям, и будто не она, а мешок поднял ее на пристань, а затем на баржу. За ней в очередь двинулись ее подруги. Скоро между пакгаузами и пристанью образовался поток из покачивающихся мешков. И — ни слова, ни смешка, ни шутки!.. Четыре грузчицы, тетя Дуня, я и Акимка едва успевали наполнять освободившиеся мешки. Дядя Сеня и Максим Петрович подтаскивали мешки к дверям.
Солнце давным-давно перевалило за полдень, а работа шла и шла, и все так же молчаливо и быстро.
Внезапно появился хозяин. За ним Махмут с Макарычем внесли несколько корзин с хлебом, кругами колбасы, кусками свиного сала.
—Захаровна, принимай харч! — крикнул Горкин.
Она отмахнулась и прошла мимо, подтряхнув на плече мешок. На обратном пути остановилась у корзин, утерла лицо пустым мешком и насмешливо подмигнула хозяину:
—Лихой ты, Федрыч! Только что-то у тебя стол низок. Нагнуться-то я, пожалуй, не сумею.— И кивнула на корзину.— Уж потрудись, подай-ка мне, что на тебя смотрит.
Горкин подал ей калач и кружок колбасы.
—Хоть разок из хозяйских рук угощусь,— рассмеялась она, разрывая колбасный кружок. От одной половинки откусила, вторую сунула в карман юбки и, разламывая калач, крикнула: — Бабы, кормись помаленьку!
Грузчицы одна за другой подходили к корзинам с провизией, брали, что им нужно, и на ходу начинали есть. Работа не прекращалась ни на минуту.
Мы с Акимкой обезножели и обезручели. Близ полуночи Макарыч сказал нам, чтобы мы шли спать.
Искупавшись, приободрились и решили сделать в тетрадке запись про Царь-Валю. Долго бились, и, кроме того, что она из сильных самая сильная и что мы будем ее уважать, у нас ничего не записалось.
33
С тех пор как баржи, нагруженные пшеницей, ушли, пакгаузы пустовали, а потом в них стали свозить ячмень, скупленный еще осенью по степным селам и хуторам Заволжья. Везли его обозами. Придет обоз — в пакгаузах часа на полтора-два вскипит работа. Отгремят, отскрипят разгруженные подводы на взвозе — ив пакгаузах станет так тихо, что в ушах начинается тоненький звон. Максим Петрович с дядей Сеней сядут у конторки и заведут нескончаемый разговор о войне или примутся спорить о каком-то новом этапе в жизни. Слушать их было скучно, и мы с Акимкой заваливались спать у ячменного вороха, или убегали на песчаный плесик возле пристани. Купались там, грелись на солнышке.
Сегодня ни на сон, ни на еду у нас времени не хватило. Завтра среда. С утренним пароходом приедут бабаня и Дашутка. В первый же перерыв между обозами мы с Акимкой сбегали в Балаково за своими вигоневыми костюмами и принялись думать, чем бы нам одарить Дашутку. У Акимки были его четырнадцать пятаков, у меня — два двугривенных и пятак. Сложив все деньги вместе, мы думаем, на что их потратить.
—На полушалок хватит,— рассуждает Акимка,— а я же и гусарики купить обещался.
Дуня смеется:
Дашутку и в глаза не видал, а уже наобещать успел.
А я про себя обещал!—обиженно ответил Акимка.— Мы вон с Ромкой обещание и в тетрадку записали!
Купили бы к полушалку сатинету на платье. И в деньгах уложитесь, и подарок выйдет нарядный.
Совет Дуни пришелся нам по душе, и мы решили сбегать в лавку, на пассажирскую пристань.
Через полчаса мы уже показывали Дуне белый полушалок с голубой каймой из васильков и отрез ярко-зеленого сатина.
Она похвалила полушалок, водила по нему рукой, а сама печально смотрела мимо него. Я глянул, куда смотрела Дуня.
На носу баржи стояли Макарыч и дядя Сеня. Макарыч то снимал, то надевал фуражку и словно объяснял что-то, а дядя Сеня, слушая, кивал головой. Акимка ничего не замечал. Встряхивая полушалок, он торопливо рассказывал Дуне, как рядился с лавочником:
—Запросил рублевку и уперся. Насилу уговорил его за девять гривен отдать, а то бы на сатинет не хватило.
Дуня вдруг закрылась Дашуткиным полушалком и, облокотившись на стол, сквозь слезы воскликнула:
—Ох, ребятишки, ребятишки, какие же вы счастливые!.. Теперь я был убежден, что у нас что-то случилось, и затревожился.
Дуня Степановна, ты чего загорюнилась? — озабоченно спросил Акимка и, метнув на меня взгляд, крикнул: — Беги дядю Семена покличь!
Не надо, Ромаша,— схватила меня за рукав Дуня и уголком фартука присушила глаза.— Увидит — плачу, стыдить будет.— И вдруг рассмеялась.— Вот ведь какая глупая. Вы вот подарков Дашутке накупили, а я и разгрустилась. Встречать ее будете, радоваться, а мне Сеню провожать.
Вошел дядя Сеня. Глянул на Дуню, закачал головой:
Опять у тебя, Дунюшка, глаза на мокром месте.
А я, Сеня, чуть-чуть всплакнула, самую малость.
—Рановато, Дунюшка. Макарыч и на тебя билет купил. Поедешь меня провожать.
Ой, как хорошо-то! — радостно воскликнула Дуня.
А вы куда поплывете? — спросил Акимка.
—Да-а-алеко! — махнул рукой дядя Сеня.— В Нижний, на ярмарку. Вон Дунины заплаканные глаза продавать. Заплаканные продадим, а веселые купим.
Дядя Сеня шутил, но я видел, что он только старается быть таким, а где-то в глубине его глаз таилась тоска. И я понял, что за смешными словами он скрывает от нас какую-то тайну.
...Пришел очередной обоз. Разгружали его до сумерек. Выписывая возчикам квитанции, я все время думал о дяде Сене. Не верилось, что завтра я его уже не увижу у весов, не услышу его голоса. Хотелось, чтобы он подошел ко мне, встряхнул за плечо и сказал: «Никуда я не поеду от тебя, Ромашка». Но он не подошел. Молчаливо простоял у весов, взмахом руки показывая, когда нагружать и разгружать их, а кончив взвешивать, повернулся и медленно направился из пакгауза к пристани.
Дядя Сеня поднялся на пристань, вошел в избу и тотчас же появился вместе с Дуней. Он на ходу надевал пиджак, Дуня повязывала полушалок. Спустившись с пристани, они торопливо пошли вдоль берега, почти у самой воды, и скоро пропали за крутым береговым изгибом. Пока я подкалывал накладные, из пакгаузов разошлись почти все. Акимка охапками перетаскивал в кладовую пустые мешки, а Максим Петрович со сторожем запирали ворота.
Вы закончили? — крикнул он нам.
Сейчас! — откликнулся Акимка.
Тогда заприте.— И Максим Петрович оставил нам замок.
Куда это они все? — удивленно протянул Акимка, помогая мне задвигать тяжелые створы пакгаузных дверей.
А когда я продел дужку замка в петлю запора, он толкнул меня локтем и таинственно прошептал:
—А я догадался куда. Вот ей-пра, догадался. Они в Бобовников яр пошли. Они и летось там собирались.
—Кто? — не понимая, спросил я его.
—Да все наши. И Надежда Александровна тогда была, и еще какие-то дядьки. Айда и мы. А? Летось-то меня тятька прогнал, а нынче я не уйду. Пускай хоть казнит, не уйду!
И мы побежали к Бобовникову яру.
Пологие склоны яра, густо заросшие бобовником, круто обрывались и меловым откосом падали к Волге. Из глубины, трепеща листвой, поднимался осинник. Лес в лунном сиянии казался подвижным дымящимся озером. Мы еще не миновали и половины мелового откоса, как нас окликнула Царь-Валя:
И чего это вы, мальчишки, без пути ходите? Вон ведь где тропка-то.— Она появилась из-за осин в лунном свете, дрожащем от теней неспокойной листвы.— Ай и вам туда требуется?