Страница 116 из 146
А девушка так низко поклонилась, что ее косы кольцами свернулись возле продранных носков рыжих грубых башмаков. Она молча поставила кружки, пристроила лук на кувшине, с необыкновенно светлой улыбкой обвела нас чудесными голубыми глазами и пошла к плотине, держась за косы.
Эх, дочь-то у тебя, дядя Тимофей, какая! —тихо сказал Андрей Филимонович.
Через нее и страдание мое! — с досадой воскликнул он и, вытерев заслезившийся глаз ладонью, кивнул на кувшин.— Угощайтесь, а я вам докуку свою поведаю.— Он подвернул под себя ногу в растоптанном лапте, сел и, коснувшись сапога Андрея Филимоновича, спросил: — Жулидовского старшего приказчика Сабирова знаешь?
Видать не видал, а по слухам кому ж он не известный! Змей, говорят, ядовитый, а не человек.
Да, никак, уж хуже змеи! — безнадежно махнул рукой Тимофей.— Как получилось-то! Осенью у него жена померла, ну а весной, на святую, он ко мне в землянку со сватаньем. Отдай ему Наташку, и все тут. Пару коней сулит, корову, овец, дом в Ершах. Так-то уж в тот час я растерялся, что.не г!риду-маю, как ему отвечать. Сгубит, думаю, дите любимое. Ну, и тут же смекаю. Время-то иное. Царя сместили, и бай не бай, а народ осмелел. Обдумался этак да и режу: «Нет, Денис, за все золото с каменными палатами не отдам тебе дочь». И взялся он меня, брат ты мой, со свету сживать. Был дан мне конь для пастьбы — отобрал. Три дойные коровы тоже на усадьбу перегнал. Хорошо, что лето да возле пруда Наташа огород возделала, а то протягивай ноги. А вчера прискакал, с дрожек не слез, мне вот это сунул.— Тимофей вытащил из сумки газету.— Сунул — и на смех: «Чего ждешь, Тимоха, говорит, не дождешься. Был гольтепой, ею и останешься! Временное правительство царя бережет, а царь ему на поддержку идет. Читай да умней». Ну, сел я читать. Ни пса не пойму. Весь царский род по именам и с титулами, а дальше все в цифрах...
Ну-ка, дай! — потянулся Андрей Филимонович к газете!
Это был знакомый мне с давних пор «Саратовский вестник». Я узнал его сразу же по первой полосе, по объявлениям: «Продается», «Сдается», «Предлагается»... Пока я бродил глазами по первой странице, Андрей Филимонович всматривался во внутренние полосы. И вдруг захохотал.
Ах, леший их подери! Надо же до этого дожить! Тьфу!
Чего же там? — недоуменно спросил дедушка.
Рассказывать срамотно,— отмахнулся Андрей Филимонович.— Сам читай, Наумыч.
Дедушка взял газету и передал мне. — Ну-ка, сынок...
Зеленым карандашом была обведена небольшая статейка, напечатанная более темными буквами, чем все остальное на странице.
Временное правительство рассмотрело вопрос о подписке на заем Свободы семейства Его Императорского Величества Н. А. Романова. Все члены семьи Императора выразили желание подписаться на заем Свободы в зависимости от того содержания, что будет обеспечено им со стороны революционного правительства России. В настоящее время семейство Романовых располагает капиталами в нижеследующих исчислениях:
Император Н. А. Романов в 908 000руб.
Императрица А. Ф. 1 006 000руб.
Цесаревич Ал. Н. 1 125 700руб.
Великие княжны: Татьяна 3185 500руб.
Мария 1 845 000руб.
Анастасия 1 612 500руб.
Краем глаза я видел, как в руках дедушки гнулось вишневое кнутовище, перевитое ремешком. Оно гнулось, медленно подрагивая, и вдруг звонко треснуло. Дедушка торопливо принялся соединять его и, растерянно оглядывая перелом, бормотал:
—Что же это такое? Что же это?..
Я никогда не видел его таким взволнованным. Борода у него тряслась, лоб во всю ширину избороздили вздрагивающие морщины, и они то краснели, то становились серыми. Я испугался, схватил его за руку. Тугие, как железо, мышцы дергались под моей рукой. Он вдруг отшвырнул сломанное кнутовище, взял газету и, осторожно свертывая ее, спокойно сказал:
—Вот теперь-то уж все до конца понял. Ах ты, батюшки светы!—Дедушка ударил себя ладонями по коленям.— На нет людей хотят одурачить! — И кивнул Андрею Филимоновичу: — Гнать надо Временное-то... Гнать и гнать!..
Андрей Филимонович с улыбкой сказал:
По всему видно, Данил Наумыч, надо.
Ну, а мне-то чего же делать? — пошмыгивая носом, спросил Тимофей.
Гони ты этого Сабирова. Хуже не будет,— сказал Андрей Филимонович.
А ты постой-ка,— поднял руку дедушка.— Половчее у меня соображение будет. Позови, Тимофей, девку сюда.
Наташка!—закричал Тимофей.
Она появилась на плотине и, опять держась за косы, быстро спустилась к нам.
—Вот чего, милая,—обратился к ней дедушка.—Отъехали мы от Балакова верст с семьдесят. Одолеешь ты их пешком?
—Знамо, одолею,— ответила Наташа.
Так вот. Иди. У нас там с внуком бабаня осталась. К ней иди. Рада-радехонька будет.
А тятька как же? — подняла удивленные глаза Наташа.— Один-то он как же?
Да я, дочка, проживу!—воскликнул Тимофей —Один-то я и бунт устрою. Брошу стадо, и нехай его твой жених по степи собирает. Так, что ли? — почему-то спросил он меня.
Я не нашел слов, чтобы ответить. Смотрел на Наташу, и мне очень хотелось, чтобы она поскорее уходила в Балаково, к бабане.
А ну, Ромашка, доставай мою сумку. В передке она,— распорядился дедушка.— Вот так-то,— произнес он, забирая у меня сумку. Из сумки вынул тетрадку, вырвал из нее листок, протянул мне карандаш и криказал: — Пиши так: «Любезная Марья Ивановна и бабаня! Принесет тебе это письмецо девушка Наташа. Приголубь ее до нашего приезда, как свою родную. Мы едем в благополучии, целые и здоровые. Низко тебе кланяемся».
Ух, и огневой же ты старик! — сказал Андрей Филимонович.
Загорелся. Тлел-тлел да и вспыхнул,— рассмеялся дедушка и велел запрягать саврасых.
24
Поздним вечером мы распрощались с Андреем Филимоновичем. Миновали Ерши и опять едем по степи. В ночи не видишь, а лишь чувствуешь ее простор по глубокому темному небу, густо усеянному звездами. Под колесами однотонно гудит дорога, тупо цокают копыта, поскрипывают рессоры. Серега спит, всхрапывая под армяком. Думается как-то обо всем сразу: идет ли уже Наташа в Балаково, долго ли нам еще ехать до Семиглавого Мара? За раздумьями я не заметил, когда остановился фургон, и удивился, увидев звезды не только вверху, но и где-то неподалеку от колес фургона, внизу, в густой черной бездне. Звезды там, вздрагивая, расплывались, а одна лохматилась и будто дымила. Возле нее что-то горбатилось, шевелилось, чем-то взмахивало.
—Эй, дядя! — крикнул дедушка.— Далеко ль до Оси-новки?
Горбатившееся возле звезды приподнялось и ответило звонким ребячьим голосом:
Я не дядя, а парнишка! А до Осиновки верстов двенадцать.
А заночевать тут возле тебя можно?
Ночуй, жалко, что ли!
Вглядевшись, я понял, что мы стоим на берегу пруда, а в его выглаженной тишиной воде — небо со всеми своими звездами. Лохматая звезда — не звезда, а костер. И парнишка стал не горбатым. Я видел, как он, приподнимаясь на колени, нагибался, подбрасывая в костер жгутики соломы.
Решили Серегу не будить. Распрягли лошадей, привязали их к задку фургона и направились к.костру.
Парнишка, накрыв плечи мешком, сидел на охапке соломы и, приложив ладонь к бровям, рассматривал нас по очереди. Курносый, конопатый, а глаза темные и как буравчики.
Осинские? — спросил он.
Нет, не осинские,— ответил дедушка.
Отколешние же?
Из Балакова.
У-у, издалека! — Выхватив из-под себя горсть соломы, парнишка бросил ее на костер.— У вас чего есть? — поднял он лицо к дедушке.
Как — чего?
Ну, соль у вас там есть ай, как у нас, пропала? Мы прямо бедуем без соли да без гасу. От коптюшек уж пять дворов погорело. Поп молебны поет, а толку нету.