Искры

Мы разгуливали по саду. Мастер Фанос всё расспрашивал о монастыре, о пустынниках, Аслан не сводил глаз с волшебной палочки, походившей на черную змею; из-под черной краски ясно выделялись голова, глаза, рот и язык. Едва ли Гюбби сама сделала такую красивую вещицу.

— Что это такое? — спросил Фанос, заинтересовавшись палочкой. — Верно, жезл пророка Моисея… Не монахи ли поднесли вам?

— Нет, я купил ее у какой-то цыганочки.

— У той, что ходит со старухой?

— Да, у нее.

— Странная девочка! Полчаса назад она была у нас во дворе. Соседки окружили ее, и она гадала нм. Удивительно находчивая девочка…

— А вам она гадала?

— Я попросил погадать, она посмотрела на меня и сказала: «Вы недоверчиво относитесь к дочери духов — она не может погадать!» — Она называла себя дочерью духов!

— Вы действительно не верите гаданиям?

— Ну, конечно. Но удивительно, откуда она узнала, что я не верю?

Мастера Фаноса позвали в мастерскую. Мы отправились в отведенную нам комнату. Аслан запер за собою дверь, подошел к окну и стал рассматривать внимательно волшебную палочку. Затем он осторожно нажал головку змеи, головка легко отделилась, и Аслан вытащил из середины длинную свернутую бумажку, покрытую сверху донизу условными знаками, похожими на те таинственные письмена, которые женщины покупают у ворожей, прячут их в маленькие серебряные трубочки и вешают себе на шею, а мужчины вкладывают в посохи перед отправлением в далекий путь.

По-видимому, вложенная в волшебную палочку бумажка Гюбби не обещала ничего хорошего: прочитав ее, Аслан совершенно переменился в лице, побледнел и сейчас же сжёг на огне.

— Нас предали, — промолвил он взволнованно.

Я перепугался. Аслан успокоил меня:

— Не бойся, я ждал этого.

— Необходимо, насколько возможно, скорее убраться отсюда, — сказал я.

— Ни в коем случае, — возразил Аслан. — Наше исчезновение возбудит еще больше подозрений.

— Но нас могут арестовать?

— Не думаю. Необходимо только сегодня же повидаться с одним лицом.

Первый случай, когда Аслан сообщил мне тайну: вероятно с целью, чтоб я был осторожней. Мастеру Фаносу он не сказал ни слова. По-видимому, эти люди осведомляли знакомых и даже друзей лишь в той мере, в какой необходимо было, всё остальное хранили в тайне.

В тот день Аслан не выходил из дому, уединившись в своей комнате, он писал. Не желая ему мешать, я отправился в сад, растянулся на зеленой травке под сливовым деревом и заснул. Проснувшись, я вернулся в комнату. Аслан только что кончил писать.

Вечером он спросил мастера Фаноса:

— У вас в городе, кажется, проживает купец, армянин из Мосула?

— Вы спрашиваете про ходжа Тороса, торгующего сафьяном[71]?

— Да, про него. А где могу видеть его?

— В кофейне дяди Теоса. Он каждый вечер там бывает. А на что он вам?

— У меня к нему рекомендательное письмо. Хочу попросить его, чтоб отправил меня с надежным караваном в Мосул.

— А скоро ли собираетесь ехать?

— Может быть, через несколько дней. Но необходимо заранее поставить его в известность, чтоб нанял вьючных мулов.

Кофейня дяди Теоса находилась не в Айгестане, а в городе. Фанос подробно объяснил, как пройти туда, и добавил, что если мосульского торговца кожами там не окажется, достаточно сказать хозяину кофейни — он очень хороший человек — и его немедленно вызовут из соседней гостиницы, где он проживает.

— Прикажете оседлать лошадей?

— Нет, я пойду пешком, — ответил Аслан.

— А не лучше ли подождать до утра? Ночью кто знает, что может случиться.

— Нет, мне удобно ночью. Необходимо только переодеться в другое платье; желательно, чтоб меня в кофейне не узнали.

Аслан переоделся в широкое ванское або, надел феску. То же проделал и я.

— Ночью вас не ждать? — спросил Фанос.

— Нет, не ждите.

Мы пустились в путь.

Солнце уже зашло. Улицы Айгестана тонули во мраке.

— Ты взял с собой оружие? — спросил Аслан.

— Да.

Пройдя порядочное расстояние; Аслан свернул с главной улицы, ведущей в город, в узкий проулок. Ни домов, ни огней, ни лая собак. Справа и слева тянулись без конца стены садов. Мы шли долго. Я не понимал, куда мы идем. Наконец, мы вышли из лабиринта садов. На горизонте показалась луна и озарила обширные возделанные поля. Вдали раздавалась заунывная песня жнеца, доносились гармоничные звуки серпа. На полях жали хлеб. Полуденный зной настолько иссушает созревшие нивы, что во время жатвы колосья осыпаются. Поэтому здесь жнут по ночам, когда зерна от ночной сырости становятся более влажными и не высыпаются из колосьев.

Вдали замелькали высокие надгробные кресты кладбища. При тусклом свете луны безмолвные памятники вырисовывались как огромные чудища, которые, постепенно увеличиваясь и погружаясь в ночную мглу, походили на рой привидений, только что вышедших из мрака усыпальниц.

Вокруг царила немая тишина, стояла сероватая мгла лунной ночи. Только в отдаленном углу кладбища виднелся красноватый огонек. Ни один суеверный не посмел бы приблизиться к нему, убежденный в том, что свет исходит из могилы погибшего мученика. Аслан же шел прямо на этот свет. Я следовал за ним с затаенной в сердце досадой. Но вот мы приблизились, и мое недовольство мгновенно рассеялось, когда из пламени, словно небесное видение, вырисовалось милое личико Гюбби. На земле, облокотившись на могильную плиту, в глубоком раздумье сидела старуха и глядела на огонь. Гюбби подбрасывала хворост в огонь. Заслышав наши шаги, старуха подняла голову и оглянулась. Гюбби вскочила на ноги.

— Не подходите! — прозвучал ее резкий металлический голос.

Аслан издали крикнул ей что-то в ответ.

Гюбби подбежала и бросилась ему на шею.

— Гюбби, я принес обратно твою волшебную палочку, — промолвил он, целуя девочку.

— А я ведь с таким условием и дала тебе, — ответила Гюбби и с особым удовольствием взяла заветную вещицу.

Старуха встала, молча взяла с надгробной плиты свой посох, перекинула за спину походный мешок и подошла к Аслану.

Уединившись, они долго разговаривали между собою. Гюбби подошла ко мне.

— Узнаешь меня? — спросил я.

— Ну, конечно.

— Вы здесь заночуете?

— Нет. Мы дождались Аслана. А теперь пойдем дальше.

— Куда?

— Мать знает…

Плутовка не хотела открыться мне. Моя роль в деятельности моих товарищей была комична. Мне суждено было иметь дело лишь с малышами, да и те скрывали от меня многое.

Маленькими пальчиками она принялась проверять головку волшебной палочки.

— А что находится внутри? — полюбопытствовал я.

— Ровно ничего.

Я был уверен, что черная змея во чреве своем таила ответ на бумагу, которую Аслан сегодня на моих глазах достал оттуда, прочел и сжег. Я был уверен, что Гюбби знала об этом, но мне ничего не сказала.

— Что бы ты сделала, если б по дороге отняли у тебя палочку? — спросил я.

— А кто посмел бы отнять? — самоуверенно ответила девочка, — я бы его тотчас отравила. Не знаешь? — ведь змея кусается, посмотри!

Девочка сжала пальцем шейку змеи и, действительно, та стала открывать и закрывать пасть и ворочать языком наподобие стрелки. Если б я не знал, что это игрушка, пришел бы в ужас. Что же могли подумать люди наивные, суеверным страхом трепетавшие перед змеями и их заклинателями.

Поговорив со старухой, Аслан подошел к Гюбби, обнял ее, расцеловал и сказал растроганным голосом:

— Ступайте… с богом!..

— Прощайте, — ответила Гюбби и побежала за старухой.

Прощанье было столь трогательное, что я не мог удержаться от слез. Аслан также был сильно взволнован. Стоя у огня, еще долго глядели мы в ночную тьму вслед за удалявшимися, пока они совершенно не скрылись в темноте. Бедная девочка!.. Несчастная старуха!.. К чему это самопожертвование?.. Какая роковая тайна заставляет их браться за темное дело, скрытое во мраке?.. Какая сверхъестественная сила руководит дряхлой старухой и юной девушкой в их стремлении преодолеть все испытания, все затруднения и слепо идти навстречу неизвестной цели…

71

Сафьян — козья или овечья кожа, особо тонкой и мягкой выделки, окрашенная в яркий цвет. Сафьян использовался для производства переплётов и сапог. — прим. Гриня