Искры

Жестокий ветер уносил с деревьев их последние листья. По серому мрачному небу, застилая бессильное осеннее солнце, плыли темные клочья облаков. Слышалась грустная песня журавлей, которые, выстроившись в виде треугольника, стаями улетали по высокому небу в далекие чужие края. Ласточек уже совсем не было видно — они давно уже улетели. Лишь муравьиное царство кипело жизнью, усердно сбирая в свои житницы всякие злаки.

Все готовились к встрече неприятного гостя — зимы. Немало было забот в эти дни и у моей матери.

Зима — враг бедняков. Она подходила, и мы ждали ее как наказание божье.

Через несколько дней после нашего переселения в дом дяди, мать перестала пользоваться столом дяди и начала жить самостоятельно, своим трудом. Она быстро освоилась со своим новым положением и не желала быть в тягость своим братьям, которые были обременены собственной семьей и которым едва ли была бы приятна новая обуза в виде нашей семьи.

Мать много вынесла нужды и горя, но гордость, которой она обладала более чем в достаточной степени, не позволяла ей обращаться к кому-нибудь или жаловаться кому-либо на свое отчаянное положение. Всю свою надежду она возложила на бога и на свой труд. Но бог слишком часто позволяет, чтоб нужда томила и терзала людей до крайности. Говорят, что он это делает для вразумления и для того, чтоб испытать человеческое терпение. У моей матери было каменное терпение, но ведь и камень стирается, и утес можно разбить! Я никогда не забуду, как в первый раз повела нас мать собирать колосья на уже скошенных полях. Это первый шаг к нищенству, это своего рода «почетное» нищенство.

Когда у нас были свои нивы и своя жатва, то убирая ее, мы упавшие со снопов и с воза колосья не собирали, а оставляли в поле для божьих нищих и для небесных птиц. Теперь, все потеряв, мы сами стали «собирателями колосьев» на чужих полях[2].

На ровной поверхности коротко остриженных полей сухая солома торчала острой щетиной и нещадно колола нам босые ноги. Но мы не обращали на это внимания и энергично взялись за дело.

Мария и Магдалина своими маленькими ручонками без устали собирали колосья и смеялись над моей неуклюжестью и ленью. Они связывали колосья в пучки и спорили — кто соберет больше. Бедные дети! Они чуяли, что если теперь не сделать запасов, то зимой их ждет голод! Мать печально глядела на них и плакала. Вечером каждый из нас взвалил на спину то, что успел собрать за день, и мы возвратились домой.

Мария и Магдалина встретили дядиных детишек с гордой улыбкой ревностных работниц, возвращающихся с полевой работы. Так мы каждый день с раннего утра отправлялись на «сбор колосьев» и возвращались только вечером.

Перед нашим домом образовалась целая копна. Теперь надо было молотить.

Не так много было у нас хлеба, чтоб нужно было молотить молотягой, поэтому мать стала молотить «изручь» — посредством тяжелого полена, которое я еле подымал с земли. А как смолотили — стали веять и собирать зерно. Вот и запас на зиму был готов!

Но была и другая забота: нужно было запастись топливом. Для нашего шаткого, сырого и холодного жилища немало требовалось топлива, тем более, что зима в нашем краю бывает жестокая.

Матери некогда было заниматься этим, так как она целый день была занята другой работой. Поэтому эта забота легла на меня и на сестер.

Мать сплела нам корзины, и мы стали ежедневно отправляться на сбор топлива. Шли мы в поле и собирали все, что могло пригодиться для растопки — древесную кору, хворост, сухой помет…

Ах, как прекрасен труд! Я всегда с гордостью глядел на ту огромную кучу помета, который был сложен перед нашим жилищем. Я часто досадовал на наших за то, что слишком неэкономно тратят топливо, хотя мать моя поневоле была чрезвычайно экономной.

Таким образом на зиму мы были обеспечены хлебом и топливом!

Но, увы, появилась новая и великая забота. Нужно было уплатить полугодовой налог! Правда, теперь у нас ничего не было — ни дома, ни земли, ни посева, но все же налоги с нас требовали. Требовали налог за отца. Мать показала сборщикам письмо с извещением о смерти отца, но ее не стали слушать, объявив что письмо выдумано нами для того, чтоб не платить налога.

Мать упросила их дать срок, пока она заработает требуемую сумму. Срок ей, правда дали, но не без взятки, конечно. С этих пор мать ни днем ни ночью не знала покоя, без конца она работала то иглой, то за прялкой.

Но что могла зарабатывать она в стране, где царит всеобщая нищета, где каждый сам работает за себя?

Она брала заказы от мелочных торговцев, евреев, которые платили ей сущие пустяки. Шитьем она занималась днем, а ночью пряла. Пряжу она продавала ткачам.

За вычетом расходов на освещение из ее заработка оставалось лишь столько, сколько нужно было нам для того, чтоб раз в неделю, по праздникам, покупать мясо и есть горячую пищу. Во все остальные дни мы питались почти одним хлебом.

Дарованный сборщиками месячный срок пролетел быстро, как сновидение. Мать, конечно, не сумела накопить требуемую сумму денег. Тогда сборщики, не долго думая, продали все, что еще можно было продать из нашего скарба. Был продан и запас зерна, собранный нашими руками. Представьте теперь наше горе и наше положение!

Бедность нанесла нам последний и самый чувствительный удар.

Все это происходило на глазах моего старшего дяди и его братьев. А ведь они были не так бедны, чтоб не могли нам помочь и спасти нас из когтей жестокой нищеты! Я, только спустя много времени после этого, узнал причину этого равнодушия родных матери, этого жестокого равнодушия.

Как я уже сказал, моя мать была единственной сестрой своих братьев и, когда была девушкой, пользовалась нежной любовью своих родителей и братьев. За ней сватались очень многие и не потому только, что она была очень красива, но также и потому, что семья ее отца пользовалась во всей округе великим почетом и уважением. Число женихов было так велико, что родные моей матери не знали на ком остановить свой выбор. Наконец, они остановились на сыне Мелика из села Малам. Но они конечно не спрашивали о согласии и желании невесты. И вот, в самый день свадьбы невеста исчезла из родительского дома! Соседи стали говорить, что ее утащили турки. После придумали, что она покончила с собой и, наконец, что она тайно любила юношу и убежала с ним. Тогда никто не знал правды. Знали лишь, что моя мать исчезла из родительского дома.

Прошли долгие годы. Не было никаких известий о судьбе исчезнувшей девушки. Бабушка не вынесла горя и умерла. Все остальные постепенно о ней забыли.

И вдруг она появилась с мужем и тремя детьми. Тут выяснилось, что она действительно бежала с любимым человеком. Общественное мнение беспощадно ее осудило. Не простили ей и родные братья, и отец, несмотря на то, что она была уже матерью троих детей. Но в чем же была вина этой «преступницы»?

Наконец чем были виноваты ее дети? Неужели грехи родителей ложатся и на детей?

Дядюшек моих особенно сильно сердило то, что их сестра вышла замуж за человека, которого они ненавидели, с родом которого у них была кровная вражда, который наконец был бедняком.

Иногда браки заставляют забыть старую вражду, и жажду кровной мести, связывая враждававшие семьи дружественными узами. Но моей матери не удалось примирить враждующие семьи и тем искупить свой грех. Ее отец проклял ее, и с тех пор, она не смела переступить порог родительского дома. Это продолжалось до самого того дня, когда смерть моего отца как будто несколько смягчила их жестокость.

Теперь перейдем к рассказу о горестной смерти моего отца.

Отправляясь на чужбину, мой отец имел намерение попасть в Константинополь, куда армяне часто отправляются в качестве рабочих. Ему нужно было проехать через Эрзерум. Тут, когда он

проходил по улице, на него набросился какой-то турок и ударом кинжала отрубил ему голову.

— Я выиграл, я выиграл! — радостно кричал турок, после того как убил моего отца.

2

Закон Моисея велит не косить межи нив и оставлять их для божьих нищих. Среди армян этот обычай освящен преданием и свято соблюдается. Подобный же обычай имеется и относительно садов, где также оставляется «доля бедняков» (прим. автора).