Искры

Аслан ничего не ответил, но на его лицо легла мрачная тень.

— Ну, пойдем ужинать, ты верно голоден, — сказал он после минутного молчания.

Ужин был накрыт недалеко от костра. На голой земле был постлан кусок какой-то материи, служившей скатертью. На нем лежали — хлеб, сыр, лук и больше ничего. Молодые люди, окружили эту патриархальную скатерть, подложив под себя свои пальто. Куски шашлыка, снимали со штыков и валили прямо на «лаваш»[6]. Все жадно ели. Недалеко от костра лежала убитая лань, мясо которой и жарилось… Тут же стоял бурдючок с вином. Кубком служила выдолбленная и высушенная тыква. Из этого единственного кубка пили все по очереди.

— Присядь ко мне, Фархат, — сказал Каро.

И я сел около него.

Радостные и печальные события этого дня меня так встряхнули, что есть мне совершенно не хотелось, хотя я целый день ничего не ел.

После двенадцатилетней разлуки встреча с дорогими друзьями детства, конечно меня очень обрадовала, но вместе с тем, я не мог никак отделаться от какого-то суеверного чувства, которое, по-видимому, было внушено мне странными и невероятными слухами, которые распускали наши горожане относительно бывших моих товарищей, их судьбы и их деятельности.

Эти скрывающиеся, переодетые молодые беглецы казались мне подозрительными людьми, особенно когда я замечал, что и они-то не очень доверчиво относятся ко мне. От меня они что-то бережно скрывали. Было в них что-то таинственное, точно они чего-то боялись или стеснялись. Почему они не могут быть со мной откровенны, — думал я. Что заставляет их, вернувшись из далеких стран, остановиться не у родных и знакомых, а среди этих развалин? Ведь совсем недалеко от этого самого места стоит тот город, где они родились, где родители некоторых из них еще живы, — думал я в недоумении. Почему бы им нe обрадовать своих тоскующих родителей, особенно в день пасхи, спрашивал себя я. Обнимая их, родители воскликнули бы не «Христос воскрес», а сказали бы: «Был погибшим наш сын и вернулся, был умершим и воскрес!..»

Моя задумчивость и грусть не могли ускользнуть от внимания моих товарищей, особенно от Саго, который сказал мне:

— Ты бы лучше покушал, Фархат, да развеселился. Чего ты омрачил свою морду, как зимнее небо? Или, может быть ты сидишь и думаешь: «А мамочка меня ведь ждет и вздыхает; куда, мол, пропал мой сыночек, уже плов остыл, пришел бы сынок, поел!» И моя мама, бедняжка, говорила так и с этими словами на устах скончалась. Да, братец ты мой, не привелось ей бедной посмотреть на сынка милого! Ха, ха, ха! Ты, брат, больше не увидишь, уже маминого плова, лучше ешь!..

И снова он громко засмеялся.

Пасхальный плов для сына бедных родителей такое великое лакомство, которое им никогда не забывается. Эта царица восточныx кушаний, которая украшает стол богачей чуть ли не каждый день, у бедняков бывает лишь в день пасхи. Но меня огорчала, конечно, не мысль о плове или ином кушаньи, которыми мать и сестры могли сегодня угостить меня, а мысль о том, как дико и грубо осмеивает Саго материнское чувство. Я отвернулся от него и мой взгляд встретился с взглядом Каро, который протянул мне чашу с вином и сказал:

— Пей.

— Я так много не могу выпить, — ответил я, взглянув на огромную чашу.

— Выпей, брат, научишься, — настаивал он улыбаясь.

Но я опять отказался.

— Эх, когда-то и я пьянел от одного только вида вина, — вмешался в разговор Саго. — А теперь?

— А теперь другие от одного твоего вида пьянеют, — сказал один из незнакомцев, который до этого молчал.

Я взял у Каро чашу и выпил до половины. Никогда я сразу не выпивал столько вина.

Беседа оживлялась. Чаша с вином переходила из рук в руки. Только Аслан был молчалив, хотя и он пил не отставая от других и каждый раз осушал чашу, когда черед доходил до него.

Я так и не узнал, кто были те незнакомцы, одного из которых называли Мурадом, а другого Джалладом. Откуда они взялись? — думал я. Одежда и выговор выдавали в них зейтунцев. Почему-то ни один из этих богатырей не внушал мне симпатии. В их движениях, манере говорить, особенно в чертах лица было что-то дикое и зверское.

Ужин кончился лишь тогда, когда кончилось вино. В потухающий костер кинули дров и он разгорелся, вновь осветив своим красным пламенем темные своды минарета. Вдруг все мои сотрапезники заговорили на каком-то совершенно непонятном для меня языке.

Сперва разговор носил характер мирной беседы, но постепенно собеседники разгорячились, и завязался жаркий спор. Только Аслан продолжал говорить с тем же спокойствием, с каким за ужином осушал чашу с вином. Саго неустанно тараторил и его кошачье лицо стало серьезным. Каро был также спокоен, как всегда, но жилы на его лбу напряглись и черты его лица стали как будто грубее. Он, видимо, внутренне был взволнован. Два незнакомца словно не говорили, а издавали какие-то дикие звуки похожие скорее на рычание зверей, чем на человеческую речь.

Минутами мне было страшно. Казалось, что вот-вот они встанут с мест и вцепятся друг в друга. Я не понимал о чем у них шел разговор, но заметил, что авторитет Каро одолел всех. Тут разговор принял более мирный характер, и они постепенно успокоились. Признаться, вся эта шумная сцена спора не доставляла мне никакого удовольствия. Я устал от нее. Мной овладела скука. Видимо от непривычки к вину голова моя стала кружиться, глаза отяжелели, и я незаметно для себя уснул…

Глава 9.

ДЕТСТВО КАРО

Тут я на время прерву нить моего рассказа, покину моих товарищей в минарете и обращусь к Каро. Этот человек играет в нашей повести одну из главных ролей и поэтому заслуживает особого внимания.

Настоящего имени Каро я не знаю. Быть может, он и сам не знал его. Было только известно, что «Каро» прозвище, под которым скрывалось его настоящее имя и его фамилия. Он не был уроженцем нашего города, но откуда он явился, этого никто не знал. Рассказывали, что однажды появилась в нашем городе какая-то никому неведомая женщина, которая и привезла с собой Каро. Она его называла своим внуком. Ее имя было Зумруд. Она была опытной знахаркой и этим ремеслом добывала пропитание себе и своему внуку.

С Каро я познакомился в школе, где все, кроме учителя, его очень любили, хотя он был очень беспокойным и шаловливым мальчиком. Я не знаю, что именно связывало меня с этим диким тигренком, который не проходило дня, чтоб не набедокурил. Всегда у него была какая-нибудь рана — то на руке, то на ноге, то на голове, то на лице. Он вечно ходил с повязкой. У него было очень доброе сердце, но с ним нельзя было особенно сблизиться. Он был похож на зверенка, которого очень трудно приручить. Ученики его боялись и держались на почтительном расстоянии. Но одновременно и любили его. Каро был одним из самых бесстрашных и смелых учеников в нашей школе.

Учился он очень скверно, хотя был очень способным и от природы одаренным мальчиком. Беспокойный и нетерпеливый, он очень часто нарушал порядки и правила нашей школы и давала повод к шумным волнениям среди учеников.

Он возбуждал учеников и устраивал всеобщие восстания против учителя. В таких случаях его верными помощниками были всегда Аслан и Саго. Первый помогал ему своей осмотрительной и спокойной рассудительностью, а второй своей хитростью, проворным умением находить слабые струны учеников и, играя на них, подстрекать и вести их по намеченному пути.

Я до сего дня не могу понять, как мог Каро силой своего характера влиять на учеников и вести их, отупевших от гнета учителя мальчиков за собой, тех самых мальчиков, с лица которых не сходило выражение страха, в глазах которых были лишь трепет и слепая, рабья покорность. Но в силе человеческой воли есть что-то божественное, заставляющее преклоняться пред собой и обожать себя. У Каро была именно такая сила воли.

В жизни детей происходит как будто то же, что происходило в детстве человечества. Ведь герои и богатыри, которым поклонялись народы, которых причислили к сонму бессмертных были именно сильнейшими сынами этих народов, боровшимися с драконами и страшными, свирепыми зверями.

6

Лаваш — хлеб в виде лепешек, испекаемый в тонире.